Я помню, как однажды мама готовила соус болоньезе по легендарному семейному рецепту, и в какой-то момент они с папой расхохотались до колик. Как и любая итальянка, моя мама не может общаться без активной жестикуляции, и она была настолько поглощена разговором, что не заметила, как нечаянно плеснула томатным соусом в лицо отцу. Началась битва едой, которая закончилась долгим поцелуем. Когда я росла, я знала, что мои родители идеально подходят друг другу. Но кому подходила я? Они, конечно, любили меня, но я часто чувствовала себя нежелательным придатком, довеском. Когда мы ехали в семейном автомобиле, я сидела по центру на заднем сиденье и просовывала голову между ними, иногда упираясь подбородком в их сцепленные на подлокотнике руки. Когда я была маленькой и родители оставляли меня с бабулей, чтобы провести выходные вдвоем, я обвиняла их в том, что они меня бросают. Я часами глазела на парковку, надеясь, что они вернутся и включат меня в свои планы. (Когда я думаю об этом сегодня, то вспоминаю, как моя собака смотрит в окно, ожидая моего возвращения с работы.)
Став старше, я начала сомневаться, что когда-нибудь смогу найти кого-то, с кем мы будем дополнять друг друга так же, как дополняли друг друга мои родители. Я сидела на диване, наблюдала, как они воркуют на кухне, и слушала на плеере тоскливую итальянскую балладу Лауры Паузини «Одиночество»:
Эта тишина внутри меня,
Этот страх прожить жизнь без тебя…
Жизнь в одиночестве казалась мне моей судьбой. Я и сегодня точно не знаю почему. Боялась ли я не соответствовать романтическому идеалу, который установили мои родители? Была ли я начинающим трудоголиком, настолько влюбленным в учебу и спорт, что у меня не оставалось времени на романтику? Или мне слишком полюбилось высказывание «Лучше быть одному, чем в плохой компании»? После того как я однажды его услышала, оно стало моей мантрой или, по крайней мере, неплохим оправданием. Конечно, я знала, каким счастливым может сделать человека любовь. И я даже занималась сводничеством в школе: применяя свои знания о социальных взаимодействиях, я считывала язык тела моих друзей, подмечала, кто кем интересуется, и предлагала им встретиться. «Рэйчел, видишь, как Жан краснеет, когда ты рядом?»
Но мне самой было неинтересно играть в эту игру. Я общалась со спортсменами и ботаниками, а когда сближалась с кем-то из парней, то относилась к нему как к брату, которого у меня никогда не было, но не как к потенциальному бойфренду. Однажды в начальной школе на теннисном корте меня поцеловал мальчик (это был мой первый поцелуй), а потом сказал, что будет встречаться со мной, если я обрежу свои длинные волосы. Я просто улыбнулась и ушла, а мои длинные волосы развевались на ветру.
Спустя некоторое время я начала стесняться, потому что окружающие (в основном моя мать) начали спрашивать, почему я не проявляю никакого интереса к любви и как мне удалось провести все средние и старшие классы без парня. Поступив в университет, чтобы изучать психологию, я никогда не рассказывала матери о своей личной жизни (точнее, о ее отсутствии). Когда я сообщала ей о своих хороших оценках или о том, как заполучила стажировку, несмотря на большую конкуренцию, она говорила: «Хорошо, но нашла ли ты Того Самого?»
Она призналась, что каждый вечер молилась, чтобы этот долгожданный Тот Самый наконец появился. А иногда она пыталась ускорить судьбу. Когда мне было четырнадцать, несколько ребят из школы организовали по случаю дня рождения одного парня танцевальную вечеринку, или тусовку, как мы говорили в конце 1980-х. На том мероприятии моя мама пообщалась с парой, которая считала, что их сын (ему тоже было четырнадцать) будет отличной партией для меня, когда нам обоим исполнится двадцать один год. Да, мама всегда думала в долгосрочной перспективе! Поэтому полные решимости родители подначивали нас станцевать вместе, и, когда мы наконец вышли на танцпол, они были так рады, что сфотографировали нас.
Сегодня, когда я смотрю на этот снимок, я не могу удержаться от смеха: мы с мальчиком танцевали так далеко друг от друга, что между нами можно было бы поставить стол. Позже он сократил эту дистанцию с кем-то другим. Через десять лет после нашего танца он женился, остепенился и завел семью. А я в свои двадцать четыре оставалась демонстративно и счастливо одинокой. А что мама? Она беспокоилась еще больше, чем прежде.
Вскоре стало невозможно провести воскресный ужин без маминых причитаний о том, что у нее никогда не будет внуков. Я просила ее проявить терпение, найти новое хобби, а не зацикливаться на моей личной жизни. «Ты не думала завести щенка?» — предлагала я.
Как бы мне ни было неловко, я понимала ее беспокойство. Она во всем полагалась на моего отца, а он — на нее. Они оба находили безопасность и смысл в своем браке и хотели того же для меня.
Правда заключалась в том, что я скрывала от мамы — возможно, из-за ее чрезмерной настойчивости — тот небольшой опыт свиданий, который у меня был. Я пару недель встречалась с парнем, которого большинство, вероятно, сочли бы подходящим вариантом. Он был богат, красив, аристократичен и имел хорошие связи — его легко было представить в мундире верхом на лошади. Когда мы познакомились на благотворительном балу в Монако, в миллионе миль от моей зоны комфорта, мои друзья (которые буквально пинками загнали меня туда) шутили, что я нашла своего прекрасного принца. А когда он попросил мой номер телефона, они оживленно захихикали.
На наше первое свидание он отвез меня во французский Белый дом — в Елисейский дворец, где мы гуляли по английскому парку и пили шампанское в королевских покоях, отделанных сусальным золотом. Глядя на его развевающиеся светлые волосы и голливудскую улыбку, я вздохнула, подумав о маме: это был именно тот человек, за которого, как она всегда надеялась, я выйду замуж. И все же я не могла дождаться, когда выйду оттуда и вернусь к учебе и на теннисный корт.
Часто я не столько избегала отношений, сколько не замечала тех, кто испытывал ко мне чувства. Социальному нейроученому нелегко признать у себя такое социальное невежество. И все же мне было привычно быть такой: постоянным наблюдателем, а не главным героем своей жизни. Например, в аспирантуре я делила кабинет с дружелюбным студентом-медиком. Мы проводили вместе исследования, часами строили теории, спорили, подтрунивали друг над другом и много смеялись. Несколько лет спустя он признался, что посылал