— Именно так, — сказала она.
В Кашмире произошло землетрясение. Она отправила свою тень, чтобы увидеть последствия. Тень петляла меж руинами, оставшихся от деревень, передавая старухе царившее опустошение через свои притупленные чувства. У теней нет ушей, поэтому женщина не могла слышать жалоб выживших, а она предпочла бы их слышать. Она сказала:
— Ты отдашь мне детей, Васудев. Ты знаешь, со мной спорить бесполезно.
— Эстелла, ты же не лишишь меня удовольствия диалога? Я живу ради наших переговоров.
— Ты уже тысячу лет мёртв, а вот будь ты жив, то не получал бы столько удовольствия от торгов за детские души.
— Ты так считаешь? Я почти не помню, каково это, быть живым. Я помню некоторые… аппетиты. Вот вид женского пупка может свести меня с ума. Однако, дети? Совершенно не помню, как это переживать за детей. — Он разлил чай по щербатым чашкам и добавил в свою сахар и сливки.
Эстелла взяла свою чашку в руки и сделала глоток черной горечи.
— В это я верю.
У Васудева было своеобразное отношение к детям, что объясняло ее пребывание здесь, единственного живого человека, спускающегося каждый день в ад.
Демоны варили тонизирующий напиток, способный сохранить их древнюю плоть целостной, когда они проходили через пламя. В его состав входило более пятидесяти видов трав и коры, которые смешивали с водами из священных рек. Однажды, много лет назад, Васудев забыл выпить свою суточную дозу, и, проходя сквозь Огонь, он сгорел. С тех пор половина его лица оставалась ярко‑малиновой, и когда он поднимался в мир живых, дети пялились на него. И хотя он никогда прежде не был слишком склонен щадить их души, но становился совершенно невменяемым в этом вопросе, забирая юных при любой возможности. Даже когда появлялся более подходящий кандидат, умеющий лгать, какой‑нибудь слабый здоровьем дедушка с воспоминаниями о долгой жизни, вместо него он забирал ребенка.
Яма, Владыка Ада, понимал, что требуется некое равновесие, и он назначил Эстеллу вести переговоры от имени детей. Более сорока лет она служила послом в аду.
Она спокойно отпила чай и сказала:
— Десять.
— Десять? — Васудев хихикнул. — Как сентиментально с твоей стороны. Что бы на это сказали люди? Они назвали бы это чудом.
— Чудо никому не вредит, никогда.
Он обдумал это предложение.
— Десять детей, выбравшихся из‑под обломков, белые от пыли разрушенной деревни. Эти их большие темные глаза… Нет. Их слишком много. И как‑то это слишком ванильно. Звереныши надеются, что выживут. Даю тебе пятерых. Или, если ты в игре, — сказал он, сверкая глазенками, — мы можем оживить ситуацию небольшим проклятием.
— Я презираю твои проклятия, — сказала Эстелла, содрогнувшись, а затем, помолчав, добавила: — Восемь.
— Восемь? — Васудев усмехнулся. — Нет, я так не думаю. Не сегодня. Можешь взять пять, а можешь дать мне повеселиться.
Эстелла почувствовала, как сердце сдавило. Иногда Васудев впадал в такое раздражающее настроение, и она знала, что сейчас он начнет упираться, продолжит это делать и завтра, и на следующий день, пока наконец не повеселеет, но она никогда не знала, какую форму может принять это его «веселье». Он мог бы отдать ей еще детей, но только при условии, что они отрастят раздвоенные хвосты, или никогда не будут влюбляться, или если им всю жизнь будут сниться кошмары, от которых они будут просыпаться в холодном поту. Когда дело касалось проклятий, он был не иссякаем.
— Что у тебя на уме? — произнесла Эстелла устало.
Васудев рассмеялся и закинул свои маленькие ножки в кресло. Они все равно не доставали до земли.
— Я скажу тебе, что у меня на уме. Можешь забрать своих кашмирских сопляков… даром…
— Даром? — повторила Эстелла. Ни одна душа не доставалась ей даром. Каждый спасенный ею ребенок был выменян. В этом и состояла самая темная часть ее работы — выбирать тех, кто умрет вместо них, и у нее был постоянно меняющийся список нечестивцев. Ей было из кого выбрать. В вершине списка находился работорговец с холмов Аравалли и капитан в Калькутте, который запинал своего конюха до смерти, потому что его конь потерял подкову. Сердечный приступ, утопление, падение с лошади — вот какой конец их ждет. Эстелла всегда имела дело только с внезапными смертями, даже в тех случаях, когда нечестивцы больше всего заслуживали затяжных.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Это была должность, которую она занимала, с тех самых пор, как овдовела в молодости, и сама нашла дорогу в Ад, как Орфей из мифа. Однако, в отличие от Орфея, который прошел мимо трехголового пса и очаровал Персефону игрой на лире, у Эстеллы не было музыки под рукой, чтобы завоевать симпатию Ямы. Он не отдал ей молодого супруга, чтобы она вернулась с ним в мир живых. Вместо этого он поручил ей эту работу. Это была уродливая работа: землетрясения, наводнения, эпидемии, убийства, души всегда ускользали из ее рук, а ее обиженный демон использовал любую возможность, чтобы сделать ее еще уродливее.
— Нет, правда, — настаивал он. — Бери их просто так! Десять детей выживут, и никто из‑за этого не умрет! Все, что тебе нужно сделать, это наложить проклятие, о котором я давно мечтал. Жена политического представителя, певчая птичка, знаешь ее? Она недавно родила очередную соплячку, и крестины по этому случаю как раз сегодня вечером. Тебя пригласили? Нет? Это не должно тебя останавливать. Вот что я хочу, чтобы ты сделала…
Он рассказал ей свою идею.
Эстелла побледнела.
— Нет! — сразу же ответила она. Она была потрясена.
— Нет? Нет? Хорошо, тогда как насчет этого: я отдам тебе всех. Всех детей в этой деревне!
— Всех?..
— Все сопляки выживут! Как ты можешь сказать «нет»?
Он знал, что она не могла сказать «нет». Ей до конца жизни будут сниться кошмары из‑за этого проклятья. Васудев знал и это. И это ему ужасно нравилось. Спустя несколько мгновений тягостного молчания, Эстелла кивнула.
Васудев хихикнул, а потом, присвистнув, оставил Эстеллу один на один с ее работой. По‑прежнему бледная, она достала из кармана фляжку и выпила ежедневную дозу тоника, доставленного ей Васудевом, чтобы не сгореть, проходя через Огонь. А после она неспешно прошла через пламя. Когда спустя некоторое время она вновь появилась, то несла на руках души двух малышей, а дети постарше шли за ней, как утята. Не проронив ни слова, они посеменили за ней прочь из Ада.
А где‑то далеко в горах Кашмира спасатели, которые готовы были уже сдаться, раскопали воздушный мешок и извлекли из‑под завала живыми двадцать два ребенка.
Это было настоящим чудом.
Глава вторая
Проклятье
На британских вечеринках в Джапуре, сплетни кружились в диком вихре дыханий вперемешку с парами виски. Самой популярной темой была старая стерва. По общему мнению, она слишком долго пробыла в Индии. И Индия поглотила ее. Она говорила на местном языке, а не только на хиндустани, но и раджастхани и немного на гуджарати, и кто‑то слышал, как она на рынке торговалась на персидском. Это, в известном смысле, сближало британку с этим местом, словно она взяла Индию, положила ее к себе в рот и распробовала на вкус, подобно пальцам любовника. Это было так неприлично.
И как будто одного этого было мало, она ела манго на базаре с местными, сок стекал по ее подбородку, и как поговаривали, пила тонизирующее средство, которое ежедневно варил для нее ужасный коротышка с обожженной половиной лица. Она дотрагивалась до нищих, и кто‑то даже видел, как она несла на руках к себе домой младенцев, закутанных в лохмотья. Ходили слухи, что ее красивый фактотум[2], был одним из таких младенцев, свидетельством какова жизнь на этой земле — жизнь, состоящая из спасения детей, чтобы дать им возможность вырасти.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Он всегда был рядом с ней, благородный как Раджа, и неулыбчивый как убийца, с опасным блеском в глазах. Его одежда постоянно топорщилась, намекая на ножи под ней.