А потом Зак снова забурчал. Те же вопросы, те же отчаянные взгляды через левое плечо, то же безумие в глазах. Его боль становилась физически ощутимой. Он все отлично понимал – Карн видел это – но ничего не мог с собой поделать. Чувства брали верх над разумом, над логикой, над самодостаточной организованной личностью. Это было страшно.
«Почему они забрали ее?»
«Прости меня, я не смог!»
«Где ты, моя девочка?»
Карн видел, как продолжает разрушаться его внешняя аура – самое прочное из энергетических тел человека, первая линия обороны. Позже, когда процесс самодеструкции замедлится и сойдет на нет, аура восстановится, и довольно быстро. Но сейчас Зак был вдвойне уязвим к любым внешним воздействиям, а если он продолжит истязать себя еще некоторое время (может пару дней), то уже любая мелочь – вроде злобного взгляда или брошенного в след слова – может дестабилизировать структуру его внутренних аур. А это, как минимум, физическая болезнь, вызванная тотальным подавлением иммунной системы.
Карн попытался выстроить вокруг парня еще одну защитную сферу, вроде как четвертую ауру, но – независимую по отношению к остальным. Она напоминала прозрачную серебристую дымку, которая экранировала внешние энергетические потоки, но не все подряд, а лишь потенциально вредоносные.
По представлениям Карна эта «четвертая» аура сможет отвести ненамеренный негатив, но против целенаправленного воздействия не защитит, тут нужно больше времени и другой уровень концентрации. Он и в этой то не был уверен до конца, ведь впервые сотворял подобное.
А потом он почувствовал людей и еще… существ, представляющих другие расы древней земли. Он видел отблески их разноцветных аур на самой границе своего ментального радара – примерно в трех километрах впереди. Судя по всему, там было что-то вроде торгового тракта, именно к нему их вел Зак. Дальше на север тракт упирался в ослепительно-золотое сияние Аркаима.
У них почти не оставалось времени и Карн решил предпринять последнюю попытку. Ему на ум пришли самые простые, даже банальные мысли. Но многим людям от них становится теплее на душе, появляется какая-то надежда. И он попытался.
– Ты ведь сам говорил, что всегда – рано или поздно – находил объяснение всем вещам, с которыми сталкивался, – Карн старался придать своему голосу максимум уверенности. Можно было повлиять на миндалину и лобные доли Зака, слегка скорректировав движения нервных импульсов, но он не был уверен, что это необходимо. Ситуация не простая, и все же – не критическая.
– Так дай себе время, – продолжил он. – Тем более, что Антара навсегда в твоей памяти. Это делает ее бессмертной, хотя бы на срок твоей жизни. А дальше… Дальше вы встретитесь.
– И ты в это веришь? – криво усмехнулся Зак. В его ауре Карн уловил всполох слепой злобы. Ага, уже кое-что. – В некую… загробную справедливость? Что все мы там встретим тех, с кем прощались тут?
– А как иначе? – искренне удивился Карн. – Ведь если это не так, то… в чем смысл?
Тут же всех троих буквально простелило мощное ощущение дежа-вю. Путники почти синхронно тряхнули головами, пытаясь осознать собственные чувства. Но ощущение пропало также быстро, как и появилось. Его послевкусие было абсолютно… безвкусным. Разуму не за что было зацепиться, поэтому он быстро успокоился и потерял всякий интерес к мимолетной аномалии.
– Да и боги, – Мидас ощутил возросшее беспокойство Карна и решил поддержать его. – Ты обращался к ним в минуту, когда никто больше не мог помочь. Так с чего ты взял, что они остались глухи?
– Может, и не остались, – неожиданно легко согласился Зак. Но было ясно, что эта легкость – напускная. – В минуту… в минуту слабости я просил, чтобы они… хотя бы даровали ей быстрый и безболезненный уход. Без страданий. Но… я не знаю.
– Думаю, знаешь, – мягко поправил его фригийский царь. – Это сложно охватить взором смертного. Представь муравья, на пути которого ты кладешь свою руку. Муравей разворачивается и ползет прочь. Тогда ты преграждаешь ему путь второй рукой. Муравей в ступоре – он не понимает, что обе руки – твои, для него это два разных объекта, два разных события. Он не в состоянии связать их воедино. Не потому что глупый, а потому что масштаб разума другой. Возможно, здесь так же. Просто мы не понимаем, когда боги нам отвечают.
Зак посмотрел на него и улыбнулся. Искренне, широко. Мидас от удивления улыбнулся в ответ.
– Жаль, что все это лишь красивая сказка.
– Не понял, – опешил фригийский царь. – Это почему?
В словах молодого воина звучала непоколебимая уверенность. Такая уверенность, от которой у Мидаса по спине пробежал холодок, а Карна внутренне передернуло. Не может, не должен человек, которому едва минуло двадцать зим, говорить таким тоном.
– Потому что наш род тысячелетиями пытается оправдать собственную низость и слабость, придумывая демонов, вторженцев из других миров, заговоры правителей. В противовес всей этой черни скудный и трусливый людской ум рождает богов и героев, которые могут помочь в трудную минуту, указать путь, повести за собой к свету. Но знаете, что? История этой земли, история каждого из нас – лучший пример того, что ни боги, ни герои не отвечают на зов. Они не приходят. Никогда. Так что либо их нет, либо им плевать. Но лично мне нравится третий вариант. Они давно все мертвы.
Мидас не нашел, что возразить, а Карн, кажется, подобрал нужные слова и уже готов был парировать выводы Зака, но впереди раздались людские голоса. Момент был упущен. Через несколько минут дорога вывела их на вершину горного хребта и они влились в многоголосый поток людей, всадников, вьючных животных, телег и целых караванов.
И тут действительно были не только люди! Мидас увидел двух степенных ракшасов, а за ними – группу (или все-таки стаю?) многоголовых лусутов, не проходивших, а буквально «протекавших» сквозь нескончаемый поток путников. Были там и другие существа, но больше всего древнего бога удивили те, что выглядели в точности как люди, но цвет кожи у них был – небесно-лазурный, местами доходящий до темного кобальта.
Карн чуть не ошалел от обрушившихся на него мыслеобразов. У парня закружилась голова и подогнулись ноги, так что он свалился бы в дорожную пыль, если бы Мидас и Зак не подхватили его с двух сторон.
Он привык находиться в потоке людей, мыслящих на одном языке. Но здесь ментальный фон наполнили десятки разных наречий, которым соответствовали схожие, но далеко не идентичные понятия и образы. И это что касается людей, ведь представители других рас мыслили принципиально иначе, и все это ментальное многообразие сливалось в бушующий поток хаоса, который перегружал восприятие Карна. Ему пришлось слегка притормозить деятельность мезэнцефалона и наспех возвести вокруг себя еще одну защитную ауру – зеркальную, чтобы она отражала входящие потоки индивидуальных энергий, но не препятствовала течению естественных – стихийных.
Мидас тоже понимал далеко не все из звучавших вокруг языков, хотя полагал себя развитым лингвистом. Он действительно говорил на нескольких сотнях людских наречий, включая мертвые и тайные, но здесь ему не могли помочь даже его божественные способности. То есть при желании через неделю-другую он мог бы понять каждого, кто сейчас брел по направлению к Аркаиму. Но на самом деле, особого желания не было, уж точно не сейчас.
Зато молодой воин, казалось, попал в свою стихию. На его губах заиграла многозначительная улубыка, он вроде бы даже пару раз кивнул кому-то в толпе. Карн увидел, как разрушительное влияние душевной боли отступает, давая его ауре возможность восстановиться.
Не было никаких гарантий, что губительные эмоции не вернуться снова. Даже наоборот – скорее всего Заку еще не раз предстоит пережить их. Но следующий всплеск пройдет легче, а третий принесет с собой лишь ярость и оставит пустоту, в которой утонут все опасные мысли и порывы. Боль, конечно, никогда не уйдет вся до последней капли, как никогда не заживет шрам от клинка. Но с такой болью можно жить, не боясь сойти с ума.