Читать интересную книгу Рождественская песнь в прозе (пер. Пушешников) - Чарльз Диккенс

Спустя нѣкоторое время, колокола смолкли, булочники закрыли лавки. Надъ каждой печкой остались слѣды, въ видѣ влажныхъ талыхъ пятенъ, глядя на которыя, было пріятно думать объ успѣшномъ приготовленіи обѣдовъ. Тротуары дымились, словно самыя камни варились.

— Развѣ ѣда пріобрѣтаетъ особый вкусъ отъ того, что ты брызгаешь на нее? — спросилъ Скруджъ.

— Да. Вкусъ, присущій только мнѣ.

— Всякій ли обѣдъ сегодня можетъ пріобрѣсти такой вкусъ?

— Всякій, который даютъ радушно. Особенно же обѣды бѣдныхъ людей.

— Почему? — спросилъ Скруджъ.

— Потому что бѣдняки нуждаются въ обѣдѣ болѣе, чѣмъ кто-либо другой.

— Духъ, — сказалъ Скруджъ, послѣ минутнаго раздумья. — Меня удивляетъ, почему изъ всѣхъ существъ безчисленныхъ міровъ, которые окружаютъ насъ, именно ты препятствуешь этимъ людямъ пользоваться иногда самыми невинными наслажденіями.

— Я? — воскликнулъ духъ.

— Ты даже не допускаешь, чтобы они обѣдали каждое воскресеніе, а вѣдь только въ этотъ день они, можно сказать, обѣдаютъ по-человѣчески, — сказалъ Скруджъ.

— Я? — воскликнулъ духъ.

— Да вѣдь ты же стараешься, чтобы по воскресеньямъ эти мѣста были закрыты, — сказалъ Скруджъ.,

— Я стараюсь? — воскликнулъ духъ.

— Если я не правъ, прости меня. По крайней мѣрѣ, это дѣлается отъ твоего имени или отъ имени твоей семьи, — сказалъ Скруджъ.

— Много людей на землѣ,- возразилъ духъ, — которые нашимъ именемъ совершаютъ дѣла, исполненныя страстей, гордости, недоброжелательства, зависти, ханжества и себялюбія. Но люди эти намъ чужды. Помни это и обвиняй ихъ, а не насъ.

Скруджъ обѣщалъ, и они, оставаясь, такъ же, какъ и прежде, невидимыми, направились въ предмѣстья города. Духъ обладалъ замѣчательнымъ свойствомъ, заключавшимся въ томъ, (Скруджъ замѣтилъ это въ булочной) что, несмотря на свой гигантскій ростъ, могъ легко приспособляться ко всякому мѣсту и также удобно помѣщаться подъ низкой крышей, какъ и въ высокомъ залѣ. Можетъ быть, желаніе проявить это свойство, въ чемъ добрый духъ находилъ удовольствіе, а можетъ быть, его великодушіе и сердечная доброта привели его къ писцу Скруджа, въ домъ котораго онъ вошелъ вмѣстѣ со Скруджемъ, державшимся за его одежду. На порогѣ двери духъ улыбнулся и остановился, дабы кропаніемъ изъ факела благословить жилище Боба Крэтчита. Вѣдь только подумать! Бобъ зарабатывалъ всего пятнадцать шиллинговъ въ недѣлю; въ субботу онъ положилъ въ карманъ пятьдесятъ монетъ, носившихъ его же имя «Бобъ» [1] — и однако духъ благословилъ его домъ, состоявшій всего изъ четырехъ комнатъ. Въ это время мистриссъ Крэтчитъ встала. Она была бѣдно: одѣта въ платье, уже вывернутое два раза, но украшенное дешевыми лентами, которыя для шести пенсовъ, заплаченныхъ за нихъ, были положительно хороши. Со второй своей дочерью, Белиндой, которая также была разукрашена лентами, она накрыла столъ. Петръ погрузилъ вилку въ кастрюльку съ картофелемъ и, несмотря на то, что углы его большого воротника (воротникъ этотъ принадлежалъ Бобу, который по случаю праздника передалъ его своему, сыну и наслѣднику), лѣзли ему въ ротъ, очень радовался своему элегантному платью и охотно показалъ бы свое бѣлье даже гдѣ-нибудь въ модномъ паркѣ. Два маленькихъ Крэтчита, мальчикъ, и дѣвочка, сломя голову вбѣжали въ комнату съ криками, что изъ пекарни они слышатъ запахъ своего гуся. Мечтая съ восхищеніемъ о шалфеѣ и лукѣ, маленькіе Крэтчиты начали танцовать вокругъ стола и превозносить до небесъ Петра Крэтчита, который несмотря на то, что воротнички окончательно задушили его, продолжалъ раздувать огонь до тѣхъ поръ, пока неповоротливый картофель не сталъ пускать пузыри, а крышка со стукомъ подпрыгивать, — знакъ, что наступило время вынуть и очистить его.

— Что случилось съ вашимъ отцомъ и братомъ, Тайни-Тимомъ? — спросила мистриссъ Крэтчить. — Да и Марта въ прошлое Рождество пришла раньше на полчаса.

— А вотъ и я, мама! — сказала, входя, дѣвушка.

— Вотъ и Марта, — закричали два маленькихъ Крэтчита. — Ура! Какой гусь у насъ будетъ, Марта!..

— Что же это ты такъ запоздала, дорогая? Богъ съ тобою! — сказала мистрисъ Крэтчитъ, цѣлуя дочь безъ конца и съ ласковой заботливостью снимая съ нея шаль и шляпу.

— Наканунѣ было много работы, — отвѣтила дѣвушка, — кое-что пришлось докончить сегодня утромъ.

— Все хорошо, разъ ты пришла, — сказала мистрисъ Крэтчитъ. — Присядь къ огню и погрѣйся, милая моя. Да благословитъ тебя Богъ!

— Нѣтъ, нѣтъ! — закричали два маленькихъ Крэтчита, которые поспѣвали всюду. — Вотъ идетъ отецъ! Спрячься, Марта, спрячься!

Марта спряталась. Вошелъ самъ миленькій Бобъ, закутанный въ свой шарфъ, длиною въ три фута, не считая бахромы. Платье его, хотя и было заштопано и чищено, имѣло приличный видъ. На его плечѣ сидѣлъ Тайни-Тимъ. Увы; онъ носилъ костыль, а на его ножки были положены желѣзныя повязки.

— А гдѣ же наша Марта? — вскричалъ Бобъ Крэтчитъ, осматриваясь.

— Она еще не пришла, — сказала мистриссъ Крэтчитъ.

— Не пришла, — сказалъ Бобъ, мгновенно дѣлаясь грустнымъ. Онъ былъ разгоряченъ, такъ какъ всю дорогу отъ церкви служилъ конемъ для Тайни-Тима. — Не пришла въ день Рождества!

Хотя Маргарита сдѣлала все это въ шутку, она не вынесла его огорченія и, не утерпѣвъ, преждевременно вышла изъ-за двери шкапа и бросилася къ отцу въ объятія. Два маленькихъ Крэтчита унесли Тайни-Тима въ прачечную послушать какъ поетъ пудднигъ въ котлѣ.

— А какъ велъ себя маленькій Тайни-Тимъ? — спросила мистрисъ Крэтчитъ, подшучивая надъ легковѣріемъ Боба, послѣ того какъ онъ долго цѣловался съ дочерью. — Прекрасно, — сказалъ Бобъ. — Это золотой ребенокъ. Онъ становится задумчивымъ отъ долгаго одиночества и потому ему приходятъ въ голову неслыханныя вещи. Когда мы возвращались, онъ разсказалъ мнѣ, что люди въ церкви при видѣ его убожества съ радостью вспомнили о Рождествѣ, и о томъ, кто исцѣлялъ хромыхъ и слѣпыхъ. Все это Бобъ говорилъ съ дрожью въ голосѣ и волненіемъ, которое еще болѣе усилилось, когда онъ выражалъ надежду, что Тайни-Тимъ будетъ здоровъ и крѣпокъ.

По полу раздался проворный стукъ его костыля, и не успѣли сказать и одного слова, какъ Тайни-Тимъ вмѣстѣ съ своимъ братомъ и сестрой вернулся къ своему столу, стоявшему возлѣ камина, — какъ разъ въ то время, когда Бобъ, засучивъ рукава (Бѣднякъ! Онъ воображалъ, что ихъ возможно износить еще болѣе!) составлялъ въ глиняномъ кувшинѣ какую-то горячую смѣсь изъ джина и лимоновъ, которую, размѣшавъ, онъ поставилъ на горячее мѣсто на каминѣ. Петръ и два маленькихъ Крэтчита отправились за гусемъ, съ которымъ скоро торжественно и вернулись.

Съ появленіемъ гуся началась такая суматоха, что можно было подумать, что гусь самая рѣдкая птица изъ всѣхъ пернатыхъ — чудо, въ сравненіи съ которымъ черный лебедь самая заурядная вещь. И дѣйствительно, гусь былъ большой рѣдкостью въ этомъ домѣ.

Заранѣе приготовленный въ кастрюлькѣ соусъ мистриссъ Крэтчитъ нагрѣла до того, что онъ шипѣлъ, Петръ во всю мочь хлопоталъ съ картофелемъ, миссъ Белинда подслащивала яблочный соусъ, Марта вытирала разогрѣтыя тарелки. Взявъ Тайни-Тима, Бобъ посадилъ его за столъ рядомъ съ собою на углу стола. Два маленькихъ Крэтчита поставили стулья для всѣхъ, не забывъ, впрочемъ, самихъ себя и, занявъ свои мѣста, засунули ложки въ ротъ, чтобы не просить гуся раньше очереди.

Наконецъ, блюда были разставлены и прочитана молитва передъ обѣдомъ. Всѣ, затаивъ дыханіе, замолчали. Мистриссъ Крэтчитъ, тщательно осмотрѣвъ большой ножъ, приготовилась разрѣзать гуся и, когда послѣ этого брызнула давно ожидаемая начинка, вокругъ поднялся такой шопотъ восторга, что даже Тайни-Тимъ, подстрекаемый двумя маленькими Крэтчитами, ударилъ по столу ручкой своего ножа и слабымъ голоскомъ закричалъ: «Ура!»

Нѣтъ, никогда не было такого гуся! По увѣренію Боба, невозможно и повѣрить тому, что когда-либо къ столу приготовлялся такой гусь. Его нѣжный вкусъ, величина и дешевизна возбуждали всеобщій восторгъ. Приправленный яблочнымъ соусомъ и протертымъ картофелемъ, гусь составилъ обѣдъ для цѣлой семьи. Увидѣвъ на, блюдѣ оставшуюся небольшую косточку, мистриссъ Крэтчитъ замѣтила, что гуся съѣли не всего. Однако, всѣ были сыты и особенно маленькіе Крэтчиты, которые сплошь выпачкали лица лукомъ и шалфеемъ. Но вотъ Белинда перемыла тарелки, а мистриссъ Крэтчитъ выбѣжала изъ комнаты за пуддиномъ, взволнованная и смущенная.

— А что, если онъ не дожарился? А что, если развалился? Что, если кто-нибудь перелѣзъ черезъ стѣну задняго двора и укралъ его, когда они ѣли гуся. — Это были такія предположенія, отъ которыхъ два маленькихъ Крэтчита поблѣднѣли, какъ смерть. Приходили въ голову всевозможные ужасы.

Цѣлое облако пару! Пуддингъ вынули изъ котелка, и отъ салфетки вошелъ такой запахъ мокраго бѣлья, что казалось, будто рядомъ съ кондитерской и кухмистерской была прачечная. Да, это былъ пуддингъ! Спустя полминуты явилась мистрисъ Крэтчить, раскраснѣвшаяся и гордо улыбающаяся, съ пуддингомъ, похожимъ на пестрое пушечное ядро, крѣпкимъ и твердымъ, кругомъ котораго пылалъ ромъ, а на вершинѣ въ видѣ украшенія былъ пучокъ остролиста).