Читать интересную книгу Фантомная боль - Арнон Грюнберг

Я всегда просыпался первым, потому что моя жена никогда не реагировала на будильник.

Я давал ей еще четверть часа поспать, а сам тем временем читал письма, на которые в то утро собирался ответить. Затем я тряс ее за плечи со словами:

— Психи кричат «Просыпайся!», эхом разносится их призывный клич — ты им нужна!

От этого она и в самом деле просыпалась.

— Если выздоровление — это иллюзия, — сказал я (она все так же стояла возле стойки в ожидании своего капуччино), — то единственная серьезная проблема — это то, что они появились на свет.

— Да, — сказала она, — для тебя это серьезная проблема.

* * *

Три года своей жизни я провел в ночном магазине. Дошло до того, что из дома я шел прямо в ночной магазин, а из ночного магазина — прямо домой. Иногда я пытался заглянуть по дороге в кафе, или в кино, или к кому-нибудь в гости, но чаще одной попыткой все дело и ограничивалось.

Когда мне стали сниться цены на рыбные палочки в тесте и на салат из лососины, на овощную запеканку и на соте, я понял, что настало время что-то менять в своей жизни. Только я не знал, как это сделать. Я забрался на дерево и теперь никак не мог решиться с него слезть. Сидя на верхушке дерева, я поглядывал на других людей и время от времени что-то разогревал. Позвать кого-нибудь на помощь казалось мне неприличным. Поэтому я делал вид, что мне очень даже нравится сидеть на дереве, словно это и было моим главным занятием в жизни.

* * *

За ужином в маленьком французском ресторанчике я читал журнал. Во внутреннем кармане у меня лежало не меньше двадцати лотерейных билетиков, но я решил их приберечь, чтобы было чем заняться после кофе.

Пациентов моей жены называли клиентами, им платили даже небольшие деньги за то, что они посещают дневной стационар: от этого им казалось, будто они ходят на работу. Я задумал пьесу, в которой виртуозно обыгрывается сходство между дневным стационаром для душевнобольных и некой фирмой. Я поделился этой мыслью со своей женой, но она сказала:

— Ты не мог хотя бы какое-то время ничего виртуозно не обыгрывать?

Еще я задумал написать рассказ о мужчине, влюбленном в своего психиатра и поэтому притворяющемся шизофреником. Он так классно изображает свой недуг, что ему все верят. Даже самые именитые доктора. И тогда ему приходит в голову: «Раз уж мне все верят, придется продолжать ломать эту комедию».

За кофе и кальвадосом (как человек дисциплинированный, я выпил всего полрюмки) я разговорился с одним типом в очках с единственной дужкой. Он приходил сюда почти каждый день и рассказывал о политическом кризисе. Я ограничился ролью слушателя — обычно я так и поступаю, если речь заходит о политике, — и это был правильный ход. Тип в очках дожил до того возраста, когда окружающих можно вынести только при условии, что они вас слушают.

— Вы хотели бы сыграть в моментальную лотерею? — спросил я его под конец.

Мое предложение пришлось ему по душе:

— Все равно ничего не выиграешь, но мне нравится стирать защитный слой.

Соскребая верхний слой, мы завели доверительный разговор о ценах на гомеопатические таблетки от импотенции. Он не имел медицинской страховки. В целом получился приятный вечер.

Я уже был в пижаме, когда зазвонил телефон. Я подумал, что это звонит моя жена, и снял трубку. Уезжая, она имеет обыкновение звонить в самое немыслимое время.

— Это Роберт Мельман?

— Да, это я.

Я сделал музыку потише.

— Я звоню по поводу вашего пакета.

— А, это вы, — протянул я и почему-то снова вспомнил о трубочистах.

— Когда я могу его вам передать? Может быть, завтра?

— Хорошо, завтра.

— Может быть, вы могли бы прийти в Музей естественной истории? Если, конечно, вас это не затруднит. Я там работаю. Я, конечно, могу и сама к вам зайти.

— Нет-нет, — сказал я, — я приду в музей, это как раз хороший повод туда заглянуть.

Мы договорились встретиться на следующий день в три часа в музейном кафе.

— С кем я только что имел честь? — осведомился я.

— С Ребеккой, — ответила она. — Только не забудьте: в этом музее несколько кафе, встречаемся в «Гарден-кафе».

Я написал на обратной стороне счета, оставленного трубочистами:

«„Гарден-кафе“. 3 часа, Ребекка».

Положив трубку, я вспомнил о том, что за годы, прожитые мной в Нью-Йорке, я ни разу не был в Музее естественной истории. Моя жена меня часто уговаривала: «Сходи как-нибудь, там здорово». Но я вечно отшучивался: «Нет, мне это не интересно, я не люблю динозавров».

* * *

В два часа я уже был в музее, одновременно со мной туда явился целый класс школьников.

— Вы собираетесь осматривать коллекцию бабочек? — спросила девушка-кассирша.

— Мне в «Гарден-кафе», — ответил я чуть слышно, словно чего-то стесняясь.

Она выдала мне наручный браслет, в котором я мог целый день свободно передвигаться по музею.

У меня не было ни малейшего желания целый час сидеть в кафе в ожидании совершенно незнакомого мне человека, поэтому я стал прохаживаться мимо акул и зебр. Мимо их чучел, разумеется, или их пластиковых муляжей — мой нетренированный глаз не замечал между ними разницы.

Утром я позвонил трубочистам и сказал, что все же воздержусь пока от установки вентилятора на крыше. Они были очень раздосадованы.

Музей оказался даже больше, чем я предполагал. Неподалеку от динозавров я снова встретил школьников.

— Это было крайне злобное существо, — объяснял их учитель.

Я пристроился к школьной экскурсии.

Без четверти три я подумал: «Теперь уже можно идти в „Гарден-кафе“».

Без пяти три я все еще не нашел кафе. Спросил у нескольких дежурных по залу, как туда пройти, но, похоже, они этого тоже не знали. Я уже начал опасаться, что такого кафе вообще не существует, что все это была шутка: кусочек картона, телефон, «Гарден-кафе». Наконец, по путеводителю музея, я все-таки отыскал кафе. В нем почти не оказалось посетителей — всего одна супружеская пара с семеркой отпрысков, говорившие по-португальски. Мы с женой однажды ездили в Лиссабон. Романтический город — этот Лиссабон.

Я уселся в уголок напротив аквариума с рыбами. Я узнал акул, потому что видел их и раньше: в музеях я всегда очень внимательно читаю таблички. Там было еще одно существо, которое больше всего напоминало гигантскую черепаху. Неожиданно у меня появилось ощущение, что женщина, которая собиралась передать мне пакет, уже давно шпионит здесь за мной из-за мерцающих тусклых витрин. Самые опасные психи гуляют на воле — мне это жена не раз говорила. А по собственному опыту я знаю, что психи слетаются ко мне, как мухи на мед.

Я посмотрел на плавающих за стеклом рыб.

— Как они вам? — спросил официант.

— Большие, — оценил я, заказал коктейль месяца и твердо решил, что едва только его допью, как немедленно покину кафе. Нельзя реагировать на обращения на картонках, подброшенных вам на лестничную площадку.

Когда я уже выпил полстакана, надо сказать, отвратительного коктейля, в кафе появилась женщина с полиэтиленовым пакетом. Она направилась ко мне, но даже если бы она не шагала прямиком ко мне, я бы ни на секунду не усомнился в том, что передо мной та самая особа, которая собиралась передать мне пакет.

— Прости за опоздание, — сказала она.

С этими словами она сняла пальто и села.

Мне показалась несколько неестественной та поспешность, с которой она влетела в кафе и скинула пальто. В этом было что-то подозрительное и определенно странное. Не успела она как следует усесться, как принялась рыться в сумочке и зажгла сигарету. И даже это она делала как-то уж чересчур торопливо. Она напоминала актрису, которая точно выполняет все указания режиссера, но только в ускоренном темпе.

Мы посмотрели в сторону рыб. Она сделала жадную затяжку. Ее лицо напомнило мне мордочку тролля.

— Меня зовут Ребекка, — представилась она и протянула мне руку.

Она была совсем не маленькая — даже немного выше меня, — но я почему-то сразу же подумал о тролле. Не об уродливом тролле, а просто о тролле.

— Тебе тоже коктейль месяца или что-нибудь еще? — спросил я.

— Мне белого вина, — сказала она.

В жизни ко мне не раз цеплялись сумасшедшие. Одна женщина написала мне, что я должен жениться на ее дочери. После того как мы с ней несколько раз обменялись письмами, я получил послание от ее психиатра; он писал, что никакой дочери у нее нет, и намекнул, что ради пользы лечения мне лучше вообще не отвечать на ее письма. В последнем письме, которое прислала эта женщина, говорилось следующее: «Медсестры в закрытом стационаре намного красивее медсестер из дневного стационара, к тому же в закрытом стационаре они хотя бы знают свое дело и не боятся, если надо, обнять больного покрепче». Я тогда еще спросил свою жену, приходилось ли ей слышать что-либо подобное о закрытых отделениях, но она ответила, что работала только в открытых.