Тут надо сказать о втором бойце – о Кабацких. Это был самый молодой из нас. Он, как только услышал, что у немцев появились какие-то фаустпатроны, всех стал расспрашивать, что это за оружие, как оно устроено. Сам он колхозник-тракторист из Белоруссии, в армию пришёл уже в 1944 году после освобождения его местности. Сначала я думал о нём – бесшабашная голова: в левой руке – фонарь, в правой – граната, на шее – автомат, и один вскакивает через окно в подвал, из которого стреляют немцы, не поинтересовавшись даже, сколько их там. Но оказалось, что этот храбрец удивительно толковый парень. Какое бы трофейное оружие ни попало к нему в руку – покрутит его, разберёт, прочистит и, смотришь, стреляет уже из этого оружия.
Третий, Новиков, был старший из нас по возрасту, типичный старый русский солдат, с большими чёрными усами, по характеру очень тихий человек, ко исполнительнее его не найдешь: умрёт, но не покинет свой пост.
Трое суток мы удерживали вчетвером свои траншеи. В первую же ночь, чтобы не попасть снова под огонь артиллерии противника, от которого наш взвод сразу же понёс большие потери, мы продвинулись вниз по склону в сторону немцев и окопались метрах в сорока от них. Из-за этого мы оказались почти отрезанными от своих. Противник непрерывно вёл по высоте такой огонь, что через гребень с той стороны к нам никто не мог пробраться.
Мы отбивались от немцев исключительно гранатами – своими, ручными, трофейными, из гранатомёта. Кабацких выпустил из трофейного гранатомёта все два ящика гранат, которые немцы бросили во время первой контратаки. Когда боеприпасы были на исходе, мне пришлось сказать, что кто-нибудь должен отправиться за гранатами. Макрушин сказал, что он должен итти, как коммунист. Я уже думал, что не увижу больше своего друга, что посылаю его на верную смерть, но он приполз назад и притащил с собой целый ящик гранат. Одежда его была прострелена в нескольких местах, лямки мешка перебиты пулями, но сам он остался невредим.
Макрушин ползал за гранатами ещё один раз, потом нас стали обеспечивать боеприпасами старшина роты старший сержант Костенко и боец Озерский. На четвёртый день они принесли нам, кроме гранат, хлеб, консервы, чай. До этого мы все трое суток не имели во рту ни крошки, ни капли воды. В этот же день прислали пополнение – тринадцать молодых бойцов. Они сначала не верили, что мы вчетвером столько времени удерживали эту высоту, но, присмотревшись к нам, поверили.
СТАРШИЙ СЕРЖАНТ Ж. ТОЛСТОЛОБОВ
У города Кюстрина
Самые трудные бои на подступах к Берлину наша часть вела в излучине рек Одер и Варта, у крепости Кюстрин.
Сначала мы подошли к Кюстрину с той стороны, где местность была затоплена. Там есть дамба. На всём своём протяжении она была занята боевым охранением противника. Когда мы в ночной тьме внезапно появились на насыпи, возвышающейся над водой, немцев, сидевших в боевом охранении, охватил такой ужас, что они не смогли сопротивляться и полностью сдались в плен. Мы достигли окраин Кюстрина и вели здесь тяжёлые бои. С утра до вечера над дамбой висели немецкие самолёты, обстреливающие из крупнокалиберных пулемётов единственную дорогу, по которой шло к нам из тыла боепитание и пополнение людьми. Всё-таки мы закрепились на окраине города.
В это время другие наши части, сражавшиеся южнее и севернее Кюстрина, переправились уже через Одер и расширяли плацдармы на западном берегу реки для наступления на Берлин. Только у Кюстрина немцы держались ещё на восточном берегу Одера. Они называли Кюстрин "ключом Берлина" и дрались за него остервенело.
Рота, в которой я был комсоргом, наступала на здание юнкерского училища, стоявшего на окраине города. Подступы к этому бастиону противника прикрывало несколько дзотов. Дзот, оказавшийся на участке нашей роты, встретил нас пулемётным огнем с короткой дистанции. Роте пришлось залечь, не добежав до дзота около ста метров.
Это нас страшно ожесточило. Всё неудержимо пробивались вперёд, а вот тут какой-то проклятый гитлеровский пулемётчик прижал нас к земле – лежим, и головы поднять не можем. Конечно, мы бы смели со своего пути этого пулемётчика, кинувшись всей ротой вперёд. Но сколько бойцов погибло бы при этом, не добежав до дзота! Надо было что-то предпринять, и немедленно. Ведь мы лежали на открытом поле в ста метрах от дзота, под пулемётным огнем, поражавшим одного бойца за другим. И вот мы увидели, что кто-то поднялся, махнул рукой лежавшим рядом с ним трём бойцам и они тоже вскочили. Все четверо побежали, делая зигзаги, в сторону дзота, из амбразуры которого непрерывно вырывалось смертоносное пламя. Нам сразу стало ясно: эти смельчаки пошли на верную смерть, чтобы открыть путь всей роте.
Впереди, чуть пригнувшись, бежал во весь дух старший сержант Васильев Сергей Михайлович, помощник командира взвода, – это был один из молодых коммунистов нашей роты, уроженец города Очаков. Ещё в начале войны раненный Васильев попал в плен, но вскоре убежал от немцев. С тех пор он страшно ненавидел гитлеровцев, часто рассказывал нам, как они издевались над ним, как морили его голодом. Он был хорошим агитатором, слова у него не расходились с делом, солдаты его уважали. Васильев и поднявшиеся за ним трое бойцов упали, немного не добежав до цели. Мы подумали, что все четверо уже убиты, но тут же услышали разрывы гранат и поняли, что смельчаки живы, что они сражаются. Несколько минут продолжался гранатный бой у дзота. Эти минуты, показавшиеся мне вечностью, останутся в памяти на всю жизнь. Мы видели, как Васильев и его солдаты, вероятно уже раненные, лёжа кидали гранаты. Рядом с ними рвались немецкие гранаты. Сколько раз, увидев блеск гранаты, рвущейся в нескольких шагах от лежащих у дзота наших товарищей, я думал: теперь всё кончено, теперь они уже мёртвые. Но в следующую секунду поднималась чья-то рука, – и опять в амбразуры летела наша, советская, граната. Потом вдруг раздался взрыв, над дзотом поднялось тёмное облако дыма, и все затихло.
Мы знали, что на пути к Берлину будут ещё не такие препятствия, как этот дзот, но нам казалось, что теперь уже ничто не может остановить нас. Это чувство овладело всей ротой. Бойцы поднялись и побежали вперёд. Приблизившись к развалинам дзота, мы увидели пулемёт, который несколько минут назад прижимал нас к земле с такой силой, что нельзя было подняться. Он лежал теперь под грудой брёвен, исковерканный, сваленный на бок. Рядом с ним из-под брёвен и земли торчала каска одного из убитых при взрыве немцев.
Тут же валялся уцелевший каким-то образом фаустпатрон. Трупы наших героев, уничтоживших этот дзот, лежали в нескольких метрах от дзота. Они были полузасыпаны землёй. Нам нельзя было здесь задерживаться, но я всётаки успел отрыть труп Васильева и вынуть из кармана его гимнастёрки партийный документ. У меня был друг старшина Николай Медведев, землякмосквич. Он увидел, что я держу в руках кандидатскую карточку Васильева, и спросил меня, кому я её отдам, а потом вдруг сказал:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});