Читать интересную книгу Мост желания. Утраченное искусство идишского рассказа - Дэвид Г. Роскис

и предположить, что оно преследует коммерческие цели, это приведет нас к заключению, что Возрождение создало на­конец культурный климат, в котором история больше не обязана была функционировать как основа веры, а могла оставаться просто нарра­тивом. Почему же в таком случае издатель дела­ет столько торжественных заявлений? Если он хотел повысить свои ставки, почему он в таком случае не опубликовал идишскую адаптацию немецкого бестселлера «Роман о семи римских мудрецах»? Что касается самой Майсе-бух, чуть больше половины из ее историй берут свое на­чало из Талмуда через популярную книгу Эйн Яаков, своего рода введение в Талмуд для свет­ского человека. Треть Майсе-бух заполняли слегка видоизмененные легенды и новеллы не­еврейского происхождения, а под отдельным заголовком Янкев бен Авром поместил цикл раннесредневековых рассказов о жизни вы­дающихся мудрецов Ашкеназа, рабби Шмуэля Хасида (Благочестивого) и его сына рабби Йегуды. Если это не указывает на эмансипацию идишского рассказа, то что же еще тогда может служить его свидетельством?14

Майсе-бух действительно стала идишской кни­гой par excellence, вызвав появление множества других сборников сказок; будущим издателям она позволила публиковать истории, представ­лявшие собой своего рода амальгаму фольклора и хроники, в которой сохранялась память о мест­ных событиях, героях и героинях. И многие сказ­ки, записанные в Майсе-бух, вернулись обратно в говорящий на идише народ, который очистил их от всякой назидательности. Но обстановка, в ко­торой Майсе-бух появилась именно в том месте и в то время, свидетельствует об интеграции иди­ша в сосредоточенный вокруг Торы мир ашке- назского еврейства, в котором сейфер был источ­ником любого знания. То, что идишский рассказ потерял в революционном потенциале, он приоб­рел в силе своего авторитета15.

«Говорят, что сказки вас усыпляют, — говорил он своим ученикам, — но я говорю, что сказками вы можете пробудить людей ото сна». Рабби Нахман бен Симха из Брацлава (1772-1810) был первым еврейским религиозным деятелем, который по­ставил рассказывание сказок в центр своей твор­ческой жизни. Это были не отдельные рассказы по случаю, вроде тех, что рассказывал его прадед Исраэль Бааль-Шем-Тов (Бешт), чтобы проде­монстрировать скрытые деяния Шхины, то есть Божественного присутствия, и не сказки, которые рассказывали во славу Бешта, а сказки собствен­ного сочинения рабби Нахмана. Лишенные обыч­ных героев, места действия и условий еврейского повествования — за сценой не действует Илия- пророк, не течет мифическая река Самбатион, не бывает суббот и праздников — эти истории пол­ны собственной мифологий Нахмана, порожден­ной его прочтением Псалмов и книги Зогар, его личными мессианскими чаяниями16.

Появившиеся в минуту отчаяния, его сказ­ки проникнуты трагедией. Надежда на возрож­дение, которой дышит каждый герой в каждой сказке, сталкиваясь с непреодолимыми пре­градами, как правило, погибает и лишь изред­ка оправдывается. Это сказки кризисного мира, осажденной веры. Зло настоящего вездесуще, исходит ли оно от геополитического переворо­та, порожденного наполеоновскими войнами, или от первородного греха саббатианства, мес­сианского движения конца XVII в., повлекше­го за собой кризис веры; воплощено ли злодей­ство в конкретном персонаже, сопернике героя, Шполер Зейде, неотступно преследующем его, или в образе хохема, вольнодумца, отрицающе­го существование Бога.

Рабби Нахман обратился к рассказыванию сказок, когда все остальные способы распро­странения его учения оказались недействен­ными, когда он не смог открыто провозгласить свою мессианскую программу, потому что лобо­вое столкновение усилило руку Сатаны. Летом 1806 г. рабби Нахман объявил своим хасидам: «Их вел шойн онгейбн майсес дерцейлн» («Пришло время начать мне рассказывать сказки»), по­скольку все прочие его усилия пропали втуне17. Так появилась на свет современная идишская сказка. И роды были нелегкими, потому что представитель еврейской элиты не просто так встал в один прекрасный летний день перед сво­

ими последователями и стал рассказывать им волшебные сказки, хотя вся система традицион­ного иудаизма восставала против этого. Нужна была сильная воля и особый, недоступный для непосвященных способ18. События, завершив­шиеся летом 1806 г., представляли собой драму в трех актах. Первый пришелся на период бур­ной деятельности, которой посвятил себя рабби Нахман ради всеобщего избавления. Его мес­сианский календарь, начиная с праздника Poui га-Шана 1804 г., был заполнен необычайными усилиями на всех фронтах: введение ритуалов очищения; упорядочение, издание и распростра­нение учения; рождение сына Шломо-Эфраима, на которого теперь возлагались большие мес­сианские надежды; мистическое путешествие в Шаргород; и наконец, повеление ученикам но­сить белые одежды19.

Во втором акте революция потерпела пора­жение. Миссия учеников по провозглашению начала мессианской эры не получила никакой поддержки; Шломо-Эфраим умер от детской бо­лезни; хасидская элита открыто обвинила раб­би Нахмана в ереси; а ряды его учеников ста­ли редеть. Следовало пробудить оставшихся по­следователей от духовной дремы, заставить их вновь посвятить себя тяжкому труду избавления в мире, полном зла и трагедии, и тогда Нахман стал рассказывать сказки.

В третьем акте необходимо было вернуться к чему-то самому элементарному. Открытие раб­би Нахманом нового символического языка про­изошло после того, как он овладел всеми тради­ционными формами еврейского самовыражения: языками молитвы и песни; библейской, раввини- стической и каббалистической экзегезой и этиче­скими проповедями. Если бы не этот кризис, ко­торый заставил рабби Нахмана перенаправить свою искупительную веру на использование бо­лее мощных, хотя менее очевидных, средств, он никогда не вернулся бы к такой примитивной форме. Но он и не удовлетворился бы простым пе­ресказом того, что другие рассказывали до него. Чтобы сделать сказки настоящим проводником духовной революции, их состав следовало видо­изменить.

Летом 1806 г. он наставлял своих учеников:

Во всех историях и сказках мира есть много сокрытого, много высокого и непостижимого, но много и испорчено в них, потому что также многого недостает в них. Кроме того, многое перепутали в них и не рассказывают в нуж­ном порядке. Ведь что получается?! Начало рассказывают в конце или, наоборот, конец сначала и все, что из этого следует. Только на самом деле в историях и сказках, что рассказывают в мире, скрыты вещи необычайно высокие. И Бааль-Шем-Тов, да благословится память праведника, бывало, мог через рассказанную историю объединить обособившееся, когда видел, что не действуют каналы, ведущие наверх, и невозможно исправить их воздействи­ем молитвы, бывало, исправлял и объединял их через рассказанную историю. (Y 7, Е 32-33)20

Хасидизм, несомненно, был более плодородной почвой для пересадки сказок, которые рассказы­вают иноверцы, чем раввинистический иудаизм в любую эпоху. Идея имманентного присутствия Бога во всем, даже в самых низменных и три­виальных вещах, представляет собой главный принцип хасидизма, заложенный самим основа­телем движения — Бештом. Цитируя Исаию (6:3) рабби Нахман разрабатывал то же учение: «Вся земля полна славы Его! Слава Господня явствует даже из сказок, которые рассказывают язычники; ведь сказано: Возвещайте язычникам славу Его (i Пар. i6:24)»21. Точно так же