Читать интересную книгу Том 12 Большой Джон - Лидия Чарская

Открыла и тихо вскрикнула, исполненная волнения и трепета.

У стены полутемного, чуть освещенного дальним окном коридора стояла высокая женщина в сером с серым же капюшоном, наброшенным на голову и скрывающим ее лицо до самых глаз.

Лида взглянула еще раз, желая воочию убедиться, потом еще раз и еще… Сомнения больше не было: это была "серая женщина"… Эта было "она"…

* * *

Это была «она»… Темные проницательные глаза серой женщины смотрели прямо на Лиду. Казалось, неописуемая грусть глядела из этих глаз. Часть лица, выглядывавшего из-под капюшона, была покрыта тою синеватой бледностью, которая наблюдается только у мертвецов. В опущенных руках, бессильно, как плети, повисших вдоль тела, тоже не было ничего живого. Очевидно, это был призрак, страшный и таинственный призрак. И при виде его сердце сероглазой девочки замерло.

Несколько секунд Воронская стояла, не шевелясь. Потом решительно двинулась вперед, быстро миновала пространство, отделяющее ее от серой женщины, и, почти в упор приблизившись к ней, молча уставилась на нее широко раскрытыми, вопрошающими глазами.

Серая женщина моментально отделилась от стены. От этого легкого, но быстрого движения соскользнул серый капюшон с ее головы, и из-под него показалась седоватая голова, бледное, без кровинки, лицо и темные тоскующие глаза.

— Вера Александровна! — прошептала Лида. — Ради Бога, простите! Я не узнала вас.

— Мудрено узнать, — горько проговорила женщина, — я нарочно накинула капюшон на голову, чтобы никто не видел моего заплаканного лица. Я сейчас от моей Олюшки. Вы знаете, она заперта в лазарете. В наказание заперта. Баронесса-начальница мне сейчас сказала, что завтра же я должна взять Олюшку домой. Ее не будут держать в институте ни одного дня больше. Ее исключают. О, какое это горе для нас обеих.

— Завтра!.. Боже мой!.. — эхом отозвалась Воронская.

— За что?… За что?… — повторяла Вера Александровна Елецкая, мать Оли. — Как жестоко все это!.. Моя Олюшка — доброе, тихое дитя… Она только увлекается, фантазирует не в меру… В ущерб учению зачитывается всякими романами… Спиритизмом занимается… А я и не знала… Моя Олюшка скрывала это от меня. А теперь, теперь… гонят… Ее, мою роднушу, гонят… Воронская, голубчик мой, вы не знаете, мы ведь бедны, мы почти нищие… Олюшке аттестат нужен, чтобы поступить на место. Без аттестата об окончании курса и думать нельзя на службу идти. О, Господи, да ведь умрет она с голоду, моя Олюшка!.. Деточка моя, ведь не прокормить мне ее на мою пенсию!.. Ведь сама впроголодь живу!.. Никто не знает, не догадывается… И сама Олюшка тоже. Я скрываю от деточки моей… Зачем смущать ее, родную… А тут вдруг, о, Боже!.. Боже!.. За что Ты наказуешь меня?

И всплеснув руками, она глухо, неудержимо зарыдала.

Из глаз девочки брызнули слезы. Но Лида живо справилась с собою.

— Надо действовать, надо действовать!.. — застучало невидимыми молоточками ее отзывчивое на чужое горе сердечко.

"Слезами здесь не поможешь, — решила она. — Бедная, несчастная мать Елецкой! Как бы ее успокоить сейчас? Хотя на время только… А там действовать энергично, смело и во что бы то ни стало отвести Лотос от беды. "Ах, Ольга, Ольга!.. Сколько горя и муки принесла ты, Лотос, бедненький таинственный медиум несуществующего Черного Принца!.."

Лида коснулась холодных, как лед, пальцев Елецкой.

— Не плачьте… Ради Бога не плачьте… Все кончится прекрасно… Ольга не будет исключена… Даю вам слово, честное слово Лидии Воронской… — проговорила она звонким, бодрым голосом и, прежде чем Елецкая-мать могла сказать что-либо, она наскоро «окунулась», то есть присела перед ней, и вихрем понеслась по коридору, широко размахивая папкой «мюзик» над своей стриженой головой.

Завтрак прошел уныло и тускло, как прошли и все первые уроки этого печального дня. Лида сидела как на иголках и захлебывающимся шепотом рассказывала "своему столу" о только что происшедшей встрече с матерью Елецкой.

Рассказ подействовал, и едва ли хоть одно сердце не сжалось от боли за бедную мать, трепещущую за судьбу своей любимицы-дочки.

— О, скорей бы позвали на прием! Скорее бы пришел Большой Джон! Он придумает, что надо делать. Посоветует… скажет… О, я в этом уверена… Он все может переделать, поправить он настоящий добрый волшебник! — горячо восклицала Лида, ожидавшая с нетерпением окончания завтрака, к которому она и не при коснулась в этот день.

Наконец, злополучный завтрак, грозивший продлиться чуть не целую вечность, был окончен.

Дежурная старшая прочла молитву, выпускные повторили ее хоровым пением, «шпионка» хлопнула в ладоши, и воспитанницы поднялись из столовой в класс.

— M-lle Воронская, вас в приемную просят. К вам пришли, — просунув вздернутый носик в щелку двери старшего класса, пискнула дежурная по приему «шестушка», в красноречивом взгляде которой сияло самое непритворное, восторженное обожание по адресу Воронской.

— Это Большой Джон! — Лида опрометью, наперегонки с «шестушкой», бросилась по коридору в залу.

Среди других посетителей и посетительниц стоял высокий широкоплечий человек.

— Большой Джон! Наконец-то! Как я рада, как я рада! — искренне вырвалось из груди Воронской.

Джон Вильканг взглянул на своего юного друга.

— Маленькая русалочка, покажите-ка мне ваши глазки. Ба! Да они, кажется, стали зелеными из темно-серых. Это значит, что мы плакали сегодня. Не правда ли, маленькая русалочка? Мы плакали? Да? О, я это знаю отлично, потому что я помню, как четыре года тому назад серые глазки точно так же делались зелеными после слез…

Лиде было как-то стыдно сознаться в своем малодушии перед ее взрослым другом.

"Слезы?… Фи, слезы!.. Разве слезы это ее, Лидин, удел?"

Но скрыть что-либо от Большого Джона было невозможно.

И вот Большой Джон узнал о странных и загадочных событиях, случившихся в этот день в институте.

Прежде всего из рассказа Лиды Большой Джон узнал, что вечером, вернее ночью, у них, у выпускных, был сеанс. Говорил с ними сам калиф Гарун-аль-Рашид, повелитель арабов… Были стихи… «Его» стихи, духа, да собственно говоря, не духа, а ее, Лидины, стихи, но их наивно приняли за слова духа, хотя в них фигурировали сушки и колбаса с чесноком… Но это все не суть важно… А главное, вызывали Черного Принца… Черный Принц обещал прийти но вместо него явилась «шпионка»… Ее вытолкала Лотос, или Елочка, девочка с русалочьими глазами, похожая на индийский цветок… А потом… потом Елецкую заперли в лазарет, наказали, выключают… У нее мать, она плачет, она в отчаянии… Если Ольгу выключат, им нечего будет есть… А выключат непременно, потому что «шпионка» сказала: "или она, или я"…

И голос Лиды дрогнул при этих словах, глаза зазеленели еще больше и наполнились слезами.

Большой Джон рассмеялся.

— Колбаса… сушки… шпионка… Лотос… Черный Принц и Гарун-аль-Рашид… Целый фейерверк имен и событий!.. Надо быть очень толковым парнем, маленькая русалочка, чтобы понять весь этот винегрет, — произнес он, смягчая насмешливость слов подкупающей улыбкой.

Никакого Черного Принца нет и не будет!

— Но вы все-таки поняли, Большой Джон. Вы поняли. Я это вижу! — произнесла девочка, глядя в его глаза с упованием и надеждой. — Ведь вы добрый волшебник. Вы должны понять все, все!

— Я добрый волшебник! — пробасил загробным голосом Джон и округлил глаза, заставив расхохотаться собеседницу. — Да, я добрый волшебник, и чую, что от меня требуют совета, как избавить от беды некую легкомысленную девицу, которая…

— Вот, вот именно это требуется от вас, милый, дорогой Большой Джон! — подхватила окончательно развеселившаяся Лида. — И я позову сейчас всех моих подруг, так как у нас заведено "правило товарищества", которое нарушить никак нельзя, и мы всегда действуем сообща во всех важных вопросах жизни. Мы советуемся всем классом, и единоличные решения у нас строго запрещены… Я сию минуту позову их всех, Большой Джон…

— Но их немного, по крайней мере, маленькая русалочка?… — с деланым испугом спросил молодой человек.

— О, немного, успокойтесь, Большой Джон… Всего сорок человек… Разве это много?… — серьезно спрашивала девочка.

— Но не будет ли это похоже на поход амазонок против некоего мифологического чудовища? — И Большой Джон стал с тем же комическим испугом на лице растерянно оглядываться кругом.

— Что вы так смотрите, Большой Джон?

— Я опасаюсь, что не хватит скамеек усадить всех ваших подруг, маленькая русалочка, только и всего.

— О, Большой Джон! Что значит сорок человек перед двумястами семьюдесятью пятью воспитанницами, находящимися в институте?! Но не в этом дело, голубчик… Они, то есть мои подруги, уже приглашены мною еще вчера и сейчас придут… Вот видите, в дверь уже заглядывает Додошка.