Читать интересную книгу 10-я симфония - Йозеф Гелинек

— Простите, это правда, что ваши лошади рождаются черными и только потом становятся белыми? — спросил один из туристов.

Малинак улыбнулся: похоже, этот вопрос волновал буквально всех.

— Это правда. Кто из вас видел фильм «Багровый прилив», где на борту ядерной подлодки происходит столкновение Джина Хэкмена и Дензела Вашингтона?

Несколько человек подняли руки.

— Хотя я не могу вас видеть, но знаю, что руки подняли многие, потому что этот фильм часто показывают по телевизору. Можете опустить руки. Вспомните, как в «Багровом приливе» Дензел Вашингтон говорит Джину Хэкмену, что белые липицианы рождаются черными как смоль и только через восемь лет приобретают светло-серый окрас, которым славится Школа. Сказать по правде, многие из них рождаются булаными или красновато-бурыми, так что если бы Дензел Вашингтон был индейцем, он бы все равно раздражал капитана.

Турист, задавший первый вопрос, должно быть, почувствовал себя выразителем интересов группы и бросил вторую реплику:

— В кино Джин Хэкмен проиграл спор Вашингтону, потому что утверждал, что липицианы происходят из Португалии.

— На самом деле это не испанские, а арабские лошади, которых со временем стали называть андалузскими. Габсбурги, в течение нескольких веков правившие в Европе, обожали этих лошадей и привезли их в Вену. Их скрестили с карстовой породой, известной своим добрым нравом и выносливостью. То есть липициан, эта маленькая драгоценность — я говорю «маленькая», потому что их высота в холке составляет сто шестьдесят сантиметров, — получен в результате скрещивания аристократов, андалузских лошадей, с крестьянами — лошадьми Карста.

Одна японка отвлеклась на несколько секунд, чтобы сделать снимки зала, где проходят представления. Малинак мгновенно отреагировал на щелчок затвора:

— Мне очень жаль, но здесь нельзя фотографировать или снимать на видео. Я с удовольствием объясню вам все, что вам захочется узнать об этом месте. Оно называется Зимней школой. До тысяча девятьсот двадцатого года этот крытый манеж могли посещать только венские аристократы, но впоследствии его открыли для широкой публики. Кроме конных представлений под этим потолком цвета слоновой кости происходили важные исторические события: здесь Георг Фридрих Гендель и Бетховен впервые представили публике свои наиболее значительные произведения.

— Бетховен? Но, говорят, он ненавидел лошадей, — сказал подошедший к группе туристов мужчина лет пятидесяти пяти, очень высокий и нескладный, но добродушный на вид человек.

— Привет, Отто, — непринужденно обратился к вновь прибывшему Малинак. — Позвольте вам представить заместителя директора и главного ветеринара Школы Отто Вернера. Он презирает Бетховена, потому что любит лошадей, и, кажется, эти животные действительно не доставляли Бетховену особой радости. Что тебя сюда привело, Отто?

Доктор Вернер взял за руку слепого гида и отвел в сторону, чтобы их никто не слышал.

— Когда ты сегодня заканчиваешь?

— У меня еще одна группа, а потом я свободен, но после обеда я хотел съездить в Баден. В музее Бетховена на Ратхаусгассе играет Альфред Брендель. А почему ты спрашиваешь?

— Хочу поговорить с тобой о чем-то важном.

— Если это срочно, я пропущу концерт.

— Нет, что ты, обязательно иди. Но завтра я должен ехать в Пибер, там заболел производитель, и я не хотел бы с этим затягивать.

— Может быть, ты мне вкратце объяснишь, в чем дело?

— Я бы предпочел спокойно поговорить с тобой у себя в кабинете, а не здесь, перед толпой туристов. Давай сделаем вот что: я посмотрю твое расписание и сам тебя найду, когда ты будешь свободен.

Услышав, что доктор Вернер удаляется, Малинак повернулся к группе и спросил:

— Так на чем мы остановились?

— Вы сказали, что Бетховен исполнял здесь многие свои произведения.

— Ах да, Бетховен. Знаете ли вы, что в тысяча восемьсот четырнадцатом году, когда он почти полностью оглох, он дирижировал в этом зале грандиозным концертом, в котором принимали участие более семисот музыкантов?

Глава 10

— Алло!

— Даниэль Паниагуа, я звоню тебе уже давно, почему ты не берешь трубку?

Несмотря на то что Даниэль еще не совсем проснулся, он мгновенно узнал голос Дурана. Ему не удалось припомнить, когда декан отделения в последний раз звонил ему домой, и в мозгу тут же завыл зловещий сигнал тревоги.

— Мы с Алисией вчера проговорили до поздней ночи, и я лег спать только в три. Который теперь час и почему ты звонишь мне домой?

— Десять утра. Ты что, не слышал радио? Только что передавали новости. Этого музыканта вчера убили.

— Кого? Какого музыканта? — спросил Даниэль, стараясь говорить как можно тише, чтобы не разбудить сладко спящую Алисию.

— Как — какого музыканта? Томаса!

— Ты шутишь! Неужели? Мы говорили с ним несколько часов назад!

— О чем вы говорили? Когда?

— После концерта. Это было совсем недавно.

— Что ж, его убрали с дороги. Или, как ты сказал позавчера у меня в кабинете: сделали так, чтобы он ушел из музыкальной жизни.

— Известно, кто убийца?

— Так быстро такие вещи не делаются. Тело Томаса нашли сегодня утром в парке Каса-де-Кампо. Без головы. Ему отрезали голову.

— Какой кошмар! Но кто это сделал? Сексуальный маньяк?

— Пока известно только то, что я тебе сказал. Тело нашли в парке три часа назад. У тебя сегодня есть занятия?

— Да, первое в одиннадцать. Но я хотел попросить кого-нибудь меня заменить, чтобы побыть с Алисией.

— А что с ней? Она больна?

— Не совсем.

— Сейчас она с тобой?

— Да, но она спит.

— Оставь ей записку, объясни, что случилось, и через пятнадцать минут будь у меня в кабинете.

— Погоди! Алисия даже не знает, кто такой Рональд Томас. Позволь мне побыть с ней еще немного, мы давно не виделись.

После небольшой паузы, в течение которой Даниэлю казалось, что он слышит, как в поисках ответа скрипят шестеренки в мозгу Дурана, наконец раздался его голос:

— Только что убили человека. Ты понимаешь важность происходящего? Это не несчастный случай, не самоубийство, это ужасающее преступление, совершенное под покровом ночи, зловещее убийство, о котором говорит весь мир. И судя по твоим словам, ты, может быть, последний, кто видел Томаса живым. Ты в самом деле хочешь остаться в постели со своей невестой?

— Ты прав, — признался Даниэль, нежно погладив по голове все еще крепко спавшую Алисию. — Дай мне несколько минут, чтобы я мог договориться о замене.

— Я сам скажу Вильяфанье, чтобы он провел занятия вместо тебя. Через пятнадцать минут увидимся у меня в кабинете.

— Я смогу приехать в лучшем случае через полчаса, потому что оставил мотоцикл на работе. К тому же Вильяфанье ничего не смыслит в истории музыки!

— Тем лучше. Твои ученики будут по тебе скучать.

Прежде чем уйти, Даниэль наклонился, чтобы поцеловать Алисию, и оставил ей записку на видном месте.

Даниэль так и не видел ее лица, потому что она лежала к нему спиной, и не заметил, что хотя Алисия и не двигалась, ее глаза были широко открыты.

Через сорок минут, потратив пятьдесят евро на такси, Даниэль Паниагуа стоял у стола секретарши Дурана.

— Добрый день, Бланка. Можно войти?

Бланка Сьерпес была не только правой рукой декана, но и женщиной с таким могучим материнским инстинктом, какого ему еще никогда не приходилось встречать. Она пахла свежевыглаженной одеждой и питала слабость к Даниэлю. О чем бы они ни говорили, она всегда во всеуслышание заявляла ему: «Ты мой любимый преподаватель». Будь этой женщине лет на тридцать-сорок меньше, Даниэль в конце концов женился бы на ней.

— Дуран тебя ждет. Ты видел фотографии?

Он покачал головой, и Бланка, повернув к нему экран компьютера и два раза щелкнув мышкой, открыла ужасающее изображение трупа Томаса. Хотя ран и синяков не было видно, обезглавленное туловище и конечности показались Даниэлю исполненными того же страдания, что и деревца бонсай после обрезки, пересадки, прищипки и скручивания проволокой — все эти действия всегда казались ему более подходящими для любителей средневековых пыток, чем для садовников. Возможно, это случилось потому, что тело пытались куда-то запихнуть, чтобы спрятать. При виде обезглавленного скорченного трупа Даниэля чуть не вырвало. Спасло его лишь то, что утром он не позавтракал.

— Бедняжка, — прошептала Бланка. — Такое впечатление, будто он еще бьется в конвульсиях, хотя понятно, что он мертв. Только маньяк мог такое сделать с человеком. Ты не думаешь?

Дверь в кабинет Дурана с шумом распахнулась, и на пороге появился декан. Он тяжело дышал.

— Бланка, не отвлекай его, пожалуйста. Входи, Даниэль, и расскажи мне все по порядку.