Читать интересную книгу Подвеска Кончиты - Анна Князева

– Давай дальше… – поторопила Дайнека. – Жду не дождусь, когда они встретятся…

– Короче, пригласили его в дом коменданта. Там он и встретил Кончиту. Говорят, сразу в нее влюбился. Но ты уже знаешь мою точку зрения. Я в это не верю.

– А она? – с надеждой спросила Дайнека.

– Здесь – без вариантов, – уверенно заявила Ирина.

– Что это значит?

– Кончита без памяти влюбилась в Резанова…

– …и ждала его всю свою жизнь… – подхватила Дайнека.

– Дальше ты знаешь, – Ирина зевнула, закрыла глаза и отвернулась к стене.

Прислушиваясь к перебору колес, Дайнека распознавала в нем зловещий бубнеж из своего сна. Монотонное клацанье складывалось в слова. Она почувствовала, что ход замедляется. Поезд покатился легко, по инерции и наконец замер. Раздался гулкий металлический скрежет. Стало ясно, что вагоны, остановившись, сомкнулись.

Дайнека встала, чтобы выглянуть в окно. Издалека донесся визгливый гудок. Он стремительно нарастал. Внезапно все вокруг почернело, налетевшая тень с немыслимым грохотом обрушилась на поезд. Дайнека отпрянула и замерла.

Вагон раскачивался под напором бушующего воздушного вихря. Мимо, с воем и улюлюканьем, летел товарняк. Он будто бросал вызов респектабельному баловню, скорому пассажирскому поезду, а тот ждал, пока пролетарий железных дорог освободит ему путь. Взрывной, сумасшедший грохот исчез так же внезапно, как появился.

Смеркалось. В соседнем, пятом купе кто-то открыл окно.

«Холодно еще открывать, – Дайнека поежилась. – Наверное, накурили. С таким кашлем лучше бы не курить», – подумалось ей.

Она вдруг поймала себя на мысли, что за стеной уже давно никто не кашлял. Вокруг было тихо, и только птицы чирикали с таким весенним остервенением, что их было слышно даже через стекло.

Дайнека придвинулась к окну и увидела бескрайние поля, разбитую кривую дорогу и человека, идущего вдоль железнодорожной насыпи. Не останавливаясь, мужчина накинул на голову капюшон и забросил за плечо спортивную сумку. В черной куртке и капюшоне он был похож на монаха. На его спине золотом отливала змеистая голова Медузы Горгоны.

– Черный Монах… – прошептала Дайнека.

Скоро человек скрылся из виду.

Вагон резко дернулся, покачнулся и начал набирать скорость. Машинист наверстывал время, упущенное в ожидании встречного. Очень скоро поезд уже на полном ходу летел к станции. Дайнека взглянула на часы, они показывали восемь, значит, впереди – Пермь. Надежды на то, что там двери вагона откроют, не было. То есть выходить в коридор бессмысленно.

По прибытии она просто смотрела в окно на многолюдный перрон. Нагруженные вещами люди бежали в начало состава. Между ними лавировали женщины с сумками-термосами. Из поезда выскакивали наскоро одетые пассажиры. Повсюду шла торговля, из рук в руки переходили пакеты с отварной картошкой, жареной рыбой и солеными огурцами.

Дайнека сглотнула слюну. До обещанного угощения оставался почти час.

Поезд тронулся. Глядя на унылый станционный забор, девушка вспомнила путника, похожего на монаха.

«Странный, неприкаянный, одинокий… – подумала она. – Вокруг – ничего: ни леса, ни домов, ни людей. Куда он идет?..»

На душе сделалось грустно. Прислушалась. Ирина мирно посапывала в своей постели. Дайнека придвинула сумку. Расстегивая одну за другой молнии, стала что-то напряженно искать в ее недрах. И вот в руках оказался брелок: массивная золотая цепочка, на конце которой покачивается голубое сердечко.

Прикрыв глаза, Дайнека вспомнила первую встречу с Джамилем…

В те уже далекие августовские дни на нее обрушилось сразу два несчастья: она потеряла единственную подругу и любимого человека. Нину убили, а Джамиль… Дайнека продолжала верить, что он не погиб в страшной автокатастрофе, свидетелем которой была она сама. Ввязавшись в расследование убийства подруги, Дайнека не предполагала, что ей предстоит заплатить такую страшную цену.

Предчувствие любви, ее мечты, неуловимые ощущения материализовались в образе светловолосого сероглазого парня. Непривычное для русского человека имя – Джамиль – досталось ему от родителей, в честь друга семьи. Теперь Дайнека даже не представляла, что у любви может быть другое имя.

Боль потери усиливалась чувством вины. Это ради нее он рисковал своей жизнью. Не окажись тогда Джамиль рядом, не его, а ее машина летела бы вниз по насыпи, и уж она точно сгорела бы заживо на пологом речном берегу.

Рассказ следователя о том, что труп Джамиля не нашли, вселял надежду и давал силы жить дальше. Эта надежда была единственным, что осталось от самого красивого и любимого человека.

В первые месяцы после исчезновения Джамиля она убеждала себя в том, что рано или поздно он придет или напишет. Но он не приходил и не писал…

Прислушиваясь к шагам за дверью квартиры, она всякий раз умирала, когда они удалялись. И каждый телефонный звонок был очередным приговором, если звонил не Джамиль. А он не звонил никогда…

У Дайнеки появилась трудная и выматывающая работа, она заключалась только в одном: ждать вопреки всему. Джамиль не снился ей, хотя она страстно желала этого и каждый вечер восстанавливала в памяти черты любимого лица.

Она продолжала любить, и ни один мужчина не выдерживал сравнения с ним. Джамиль оставался единственным, и она все еще ждала его.

Глава 4

Сан-Франциско, март 1806 года

По возвращении с берега мичман Давыдов и врач Лансдорф взобрались на борт и отправились к командору. Доклад о посольстве состоялся в его каюте.

Резанов сидел за столом. Первым выслушал Лансдорфа, поскольку тот знал язык и вел беседу с испанцами. Затем обратился к Давыдову:

– Вы, мичман, что имеете доложить?

Давыдов выступил вперед.

– В переговоры по незнанию языков не имел чести вступить. Однако ж с доктором коротко совещались. Он изложил испанцам все, как вы велели. О бедственном положении – ничего. Об истинной цели – молчок. Честь блюли, помнили о великой нашей Отчизне.

– Молодцы. Однако спрашиваю вас не как переговорщика, а как офицера государева флота. Что наблюдали?

– Никаких критических положений мною замечено не было. Испанцы к нам расположены. Промеж разговора сумел исподтишка разглядеть батарею из пяти двенадцатифунтовых пушек. Вооружение у солдат – ружья да сабли.

Резанов встал и похлопал Давыдова по плечу. Потом строго сказал:

– Едем к испанцам. Вы, Лансдорф, и вы, мичман, – на берег со мной. Прошу привести себя в надлежащий порядок. У вас есть полчаса. Теперь оставьте меня одного.

Давыдов и врач ушли. Резанов приказал камердинеру достать полупарадный мундир и переколоть на него с парадного орден, потом принести в каюту воды.

Собираясь, командор еще раз обдумал и сопоставил то, что услышал. От глаз мичмана и уж тем более врача наверняка укрылись кое-какие детали. Будь он сам на берегу вместе с ними, непременно бы уловил истинный настрой офицера. Присутствие монаха ордена францисканцев говорило о том, что они имеют в колонии большое влияние, хотя вопрос о поставках провизии наверняка будет решать губернатор. А провизия – это главная задача всей экспедиции.

– Если не считать дипломатических политесов, – добавил вслух командор и поправил на груди широкую красную ленту. Резанов помнил свой долг перед голодными колонистами в Ново-Архангельске.

Он пристегнул шпагу и запер бумаги в столе.

Постучав и получив разрешение, в каюту зашел капитан Хвостов. Оглядев Резанова, улыбнулся.

Тот обернулся:

– Мундир великоват. Исхудал…

– Шлюпка снаряжена, – доложил капитан.

– Теперь – последние наставления, – Резанов заговорил вполголоса, доверительно. – Приветливость, с которой нас встретили, ничего не значит. Возможно, подготовили западню. Вам следует быть начеку. Матросов не отпускать, вести за берегом наблюдение. Ежели с нами случится худое, действуйте очень решительно.

Доктор Лансдорф и мичман Давыдов ожидали командора на палубе. Все трое перешли в шлюпку, в которой на веслах уже сидели матросы. Отчалив от борта «Юноны», она двинулась к калифорнийскому берегу, где, кроме монаха, солдат и офицера, ожидали три лошади. По-видимому, их приготовили для гостей.

Так и оказалось. Как только Давыдов спрыгнул, лошадей подвели ближе. Резанов приказал матросам не затягивать лодку далеко на песок и тоже вышел на берег. Последним выбрался Лансдорф. По его лицу было видно, что он здесь не по своей воле.

Когда испанцы и русские сблизились, с борта «Юноны» был сделан салют, как и полагалось в таких случаях – семь выстрелов. Этот салют, равно как и торжественный вид посланника императора, произвел настоящий фурор. Дон Луис Аргуэлло по-военному отдал честь и остановился на почтительном расстоянии. Монах подошел несколько ближе и, заметив на шее Резанова белый Мальтийский крест, произнес: