Читать интересную книгу МВ - Вальдемар Лысяк

– Стар? – в глазах мужчины появился третий страх – …стар?… Погоди… но ведь у того человека не было детей, не было… я вспомнил сейчас, об этом говорил и командир. Ты не можешь быть его сыном, ты лжешь! Не можешь быть, не…

– Не могу? Вспомните-ка получше. Когда вы стояли перед страхом моего отца, я лежал в углу. Потом вы выстрелили, и тогда я бросился на вас, а вы выстрелили во второй раз, уже в меня. Пуля только зацепила меня, скользнула по плечу, вот тут…

Парень сдвинул рубаху с плеча и показал длинный, бледно-голубой шрам.

И тогда в глазах мужчины поселился страх четвертый и последний, а вместе с ним и последнее воспоминание.

– Господи… О, Боже!… Но ведь тогда, тогда на меня бросился…

Правой рукой, которой он еще мог шевелить, мужчина заслонил горло и начал молить:

– Нет… ради Бога… нет, неееее…

Парень поднял голову, прислушался. Из-за поворота дороги доносился звон пастушеского колокольчика.

– У меня нет времени, – тихо сказал он и опустился на колени.

Пастухи, которые прибежали, услышав чудовищный вой, нашли лежащего без сознания окровавленного мужчину, правая рука которого была искусана в клочья. Они увидали человека, убегающего по склону, и бросились в погоню. Добежав до перевала, тот обернулся, явив преследователям собачью морду с оскаленными клыками. Те, перепуганные, отшатнулись, а потом, когда рассказывали о случившемся, над ними смеялись и говорили, что у страха глаза велики.

Мужчину доставили в его родное селение. Там же его сложил и сшил вызванный из города врач. Мужчина лежал, не говоря ни слова своим опекунам, всматриваясь в одному ему известную дыру в пространстве. Обо всем случившемся услыхал старенький отшельник, который – наверное, единственный на всем острове – помнил старое предание о мальчике, превращавшемся в собаку. Он пришел в селение. Ему было известно, что мужчина не хочет говорить. Тогда старец закрылся с ним в комнате и показал ему репродукцию афинской иконы. И только после того мужчина нарушил свое молчание и рассказал ему все. Через неделю в ту комнату зашла женщина и увидала больного, лежащего на полу с разорванным горлом. Через открытое окно была видна далекая вершина горы Мегас Сорос.

Мой собеседник, которому отшельник передал все известное о юноше с собачьей головой, уехал с Кефалонии в конце 1953 года, после ужасного землетрясения, чуть не уничтожившего все население острова. А после этого он пришел на вершины Метеоров, чтобы мы смогли встретиться. Слушая его, я пережил удивительный сон, как будто сам был одним из камней, лежащих возле мальчика, прижатый к баклаге, наполненной холодными слезами источника, околдованный свидетель каждого мгновения той истории. Я вспомнил, что околдован был и пустынник – певец легенды, и пожелал встретиться с ним.

– После землетрясения его никто уже не видел, – прозвучал ответ.

– А почему с ним была репродукция иконы из Афин? – спросил я.

– Не знаю.

– А не известно, почему он связывал св. Христофора с Кефалонией? спросил я.

– Не знаю.

– Но ведь должен быть какой-то повод, вы же разговаривали с ним! чуть ли не крикнул я.

– Какой-то повод всегда имеется. Но святой старец рассказывал мне только о мальчике. Больше я ничего не знаю.

– А не могло быть так, что когда-то св. Христофор был покровителем острова?

– Нет. Он проводник путников, покровитель ищущих.

– Я буду искать.

– Ищи.

Я отправился на Кефалонию, шастал по горам и селениям. Затем вернулся в Афины и встал перед иконой. Мне уже было известно, что св. Христофора не раз изображали с собачьей головой. Подобные иконы имеются в Софии и Ленинграде. Но меня интересовал только афинский человек-пес и его повернутая в профиль морда с человеческим ухом и с одним огромным глазом. Откуда-то она была мне известна, блуждая в памяти будто призрачный огонек, будто выцветший призрак, который не удается заключить в магический круг средневековому "ловцу упырей". Где-то уже видел я этот заколдованный собачий профиль, вот только не мог вспомнить – где, не мог разыскать в своей забывчивости ключ, что открыл бы мне калитку к познанию.

Я углубился в ученые книги. Это заняло у меня множество времени. Я гнался за тенью моей нынешней "idee de fixe", не замечая ничего вокруг. Иногда тень тяготит гораздо сильнее тела, и необходимо превратиться в слепца, чтобы наново возвратить себе зрение. И пришел, наконец, тот день: хмурый, заливающий все вокруг мрачной тенью, проливающийся всеми дождями мира, когда я нашел первый след к шкатулке с ключом, и сквозь темный купол неба пробился первый лучик света. Я нашел информацию о причине изображения св. Христофора с головой собаки. Иоганн Иоахим Винкельманн, сын сапожника, прежде чем его шестью ударами ножа убил итальянец Арканджело, стал знаменитым отцом археологии и свершил множество великих вещей, плюс – одну малую, на которую почти никто не обратил внимания, но, благодаря которой мне многое стало ясным. Он сообщил, что св. Христофор был из племени Кинокефалов, то есть, Собакоголовых. Первая часть названия идет от греческого "собака", а вторая – от греческого же слова "голова" (kephale). Кефале, Кефалония, Кефалос!

И тогда мне вспомнилась картина Пьеро ди Козимо из Лондонской Национальной Галереи, написанной на доске, так же как афинская икона! "Смерть Прокрис". И тогда все начало вращаться вокруг греческого мифа с собакой.

Кефалос, что по-гречески означает "Голова Солнца", был знаменитым охотником. Он женился на Прокрис (pro-kriss), что означает: Солнце, целующее утреннюю розу. Когда он отправился из дому в далекий поход, влюбленная в него греческая богиня Эос, более известная под латинским именем Аврора, подарила ему свойство изменять внешность и лицо, чтобы он смог проверить верность своей жены. Кефалос возвратился домой через восемь лет с лицом совершенно другого мужчины и стал соблазнять Прокрис, а когда та отдалась ему, вновь вернул себе прежнее обличье. Устыженная Прокрис сбежала на Крит и там получила в дар от царя Миноса непромахивающееся копье и всегда догоняющего в погоне пса Лелапса. Теперь она вернулась под чужой одеждой и вызвала Кефалоса соперничать с ним в охоте. Благодаря чудесному копью и с помощью Лелапса, она выиграла. Восхищенный и влюбленный Кефалос попросил ее руки. Тогда она сбросила чужую одежду и позволила себя узнать. Супруги помирились, но теперь Прокрис объял демон ревности. Она начала выслеживать своего супруга. Как-то раз, охотящийся с Лелапсом Кефалос заметил какое-то движение в зарослях и метнул туда волшебное копье. Копье не промахнулось, и Прокрис пала мертвой. Отчаявшийся Кефалос отправился в изгнание (его обвинили в предумышленном убийстве супруги и приговорили к изгнанию), завоевал остров Тафос и жил там в одиночестве. По его имени остров был назван Кефалонией.

Кефалоса и Прокрис писали Гверчино, Караччи, Кортона, Рубенс, Циприани, Анжелика Кауфманн, Парросель, Патель, Пуссен, Пико, Люини, ван Аслоот и множество других. Но никому не удалось сделать это так трогательно, как ученику Козимо Роселли, Пьеро ди Козимо (1462-1521), а точнее, Пьеро ди Лоренцо.

Восхитительная композиция. Один, расположенный по центру горизонтальный элемент (мертвая, полунагая Прокрис, лежащая на боку так, что абрисы головы, плеча и бедра создают мягкую синусоиду), с обеих сторон окружен двумя арками согнувшихся спин (стоящего на коленях в головах у жены Кефалоса – слева, и, сидящего в ногах Прокрис Лелапса – справа). В лице человеки и морде пса окаменела боль, той наивысшей степени, что не знает слез и визга и является наичистейшей, до отчаяния меланхолической задумчивостью; глубинным взглядом в самого себя, в утраченное счастье, в неотвратимость приговоров судьбы и безнадежность желаний. Фоном монументально симметричного ближнего плана стал берег, где радостно прыгают собаки и птицы, а дальше – море и еще один, далекий и туманный берег. Спокойствие и сонливость космоса. Тишина слышна, можно ощутить ее скульптурную тяжесть. В подобной тишине боль и собаки, и человека сгущается до границ грома, взрывающего весь космос. Мало кому из художников, кроме вдохновенного Пьеро ди Козимо, удалось так написать тишину. Мы еще встретим их в MW, ибо по отношению к их произведениям я становлюсь клептоманом, а пока же возвратимся к теме.

Нашлась и материализовалась так же и аналогия – головы св. Христофора на иконе в Афинах и голова Лелапса на картине Пьеро ди Козимо идентичны! Только на иконе у собаки человеческое ухо, а у Лелапса – собачье, вытянутое. Но, вы только присмотритесь, ухо наклонившегося к Прокрис Кефалоса неестественно удлиняется и становится остроконечным, чего у людей не бывает. Бедра у него покрыты шерстью, звериные, и копыта следовательно, это сатир или фавн. Но ведь разве Эос не одарила его способностью менять свой облик? Сколько раз делал он это на Кефалонии? Сколько раз мстил за то, что его изгнали как собаку?