Читать интересную книгу Оружие великих держав. От копья до атомной бомбы - Джек Коггинс

ВОЗВЫШЕНИЕ ДЕРЖАВЫ

В 1900 году разразилось Боксерское восстание [5], и Япония, будучи ближайшей заинтересованной державой, поспешила оказаться в первых рядах сражающихся. Поведение ее войск во время короткой кампании союзных войск по освобождению Тяньцзиня и Пекина продемонстрировало всем, что ее армии нет равных в дисциплине и эффективности. Однако окончательные итоги кампании позволили России еще прочнее укрепиться в Маньчжурии и особенно в Порт-Артуре, из которого она помогла вытеснить японцев за несколько лет до этого — поступок, которого Япония не могла ни простить, ни забыть.

Японцы терпеливо дожидались нужного момента, тем временем значительно упрочив свое положение союзом с Великобританией. Согласно условиям этого союза, если любой из его членов окажется вовлеченным в войну с третьей страной, то другой член союза должен оставаться нейтральным, если только на него не будет произведено нападение одной или несколькими другими странами, «если же такое случится, то другая высокая договаривающаяся сторона придет ей на помощь». Это позволило Японии готовиться к решительной схватке с Россией, не опасаясь вторжения французов или немцев. Что она и делана, буквально подталкиваемая к этому глупостью и упрямством русских. Пять с половиной месяцев переговоров закончились безрезультатно, и 5 февраля 1904 года отношения между странами были разорваны. Давно готовившаяся (японцами) война началась в типично японском стиле, с неожиданной ночной торпедной атаки на русский флот, стоявший совершенно неподготовленным — что опять-таки было совершенно типично для предреволюционных русских сил — на внешнем рейде Порт-Артура. Вслед за этим последовал проведенный в течение нескольких часов десант японских экспедиционных сил под Чемульпо, сопротивления которому оказано не было.

Япония начала войну, отнюдь не предполагая сокрушить громадную Российскую империю. Все, на что она могла надеяться, — это нанести быстрое поражение российским силам на Дальнем Востоке, который был связан с Европейской Россией узкой лентой Транссибирской железной дороги. Но оказалось, что оценка японцами своих собственных военных возможностей оказалась завышенной, а пропускной способности Транссибирской магистрат значительно заниженной. Отсутствие коммуникаций в Корее замедлило скорость японского наступления, и лишь к 1 мая их силы смогли форсировать Ялу.

Численность японской армии накануне войны оценивалась в 273 000 человек в составе 13 дивизий при 798 орудиях. Японцы располагали примерно только 225 000 человек подготовленных резервистов вследствие принятой концепции боевой подготовки лишь одной пятой из числа ежегодного призывного контингента (в интересах «экономии»). Это значительно сдерживало развитие их кампании.

Штабной офицер и рядовой периода Русско-японской войны

Пехотинец на марше периода Русско-японской войны

Все военные наблюдатели пришли к единодушному согласию в том, что японская армия, хотя и весьма малочисленная, была образцом дисциплины и преданности. Большое впечатление производила также степень ее организованности, что явно было результатом тщательного планирования и предусмотрительности. Особое восхищение вызывали маленькие ростом японские пехотинцы (в 1904 году они едва достигали пяти футов и одного дюйма, то есть были ниже 155 сантиметров). Во время долгих и трудных переходов японский солдат был одет в голубую шинель или в плотный коричневый полушубок с овчинным воротником и нее на себе одеяло, ранец или ранец-рюкзак, флягу с водой, часть составной палатки, служившей ему также накидкой, шанцевый инструмент, запасные сапоги и сандалии, котелок с дневным запасом продовольствия, а также 8-зарядную магазинную винтовку системы Мурата, штык и боеприпасы. С такой нагрузкой он совершал поражавшие воображение марши, и одной из особенностей японской пехоты, производившей неизгладимое впечатление на всех иностранных военных наблюдателей, была ее способность быстро совершать длинные переходы. «Это просто удивительно, сколь быстро они передвигаются, — писал один из наблюдателей, отслеживавший их деятельность во время подавления Боксерского восстания, — кажется, что они все делают вдвое быстрее». Несколько позже лейтенант Дауд, служивший по обмену в течение шести месяцев в качестве младшего офицера в одном из японских полков в 1934—1935 годах, записал свои впечатления о выносливости и стойкости японского солдата: «Мы начали движение в пять часов утра и шли почти непрерывно до десяти часов следующего утра. За это время мы прошли 90 километров. После краткой остановки роте было приказано отойти на 3 километра назад и занять гам позицию. Другой командир подразделения гонял своих подчиненных в марш-броски по 45 километров в день в течение месяца. При этом в конце перехода он обычно отдавал приказ «Бегом марш!», чтобы показать, что даже уставшие до предела люди все же могут собрать последние силы для заключительного рывка, едва не падая от усталости. Пройти всю дистанцию такого марша было делом чести для солдата, а сойти с нее считалось позором». В систему японской боевой подготовки всегда включались «марш-броски преодоления жары» и «марш-броски преодоления холода». Такая подготовка показала свою действенность в военное время. В ходе кампании в Маньчжурии 1933 года японские маршевые колонны совершали переходы по 32 километра в сутки непрерывно в течение тринадцати дней и по 80 километров в сутки в течение грех дней, причем в пургу и при температуре от 20 градусов до 40 градусов ниже нуля.

Иностранный наблюдатель, находившийся с японцами в Северном Китае, пораженный маршами на такие дальние дистанции, получил разъяснение, что они стали возможны благодаря тому, что во главе каждого полка находилось его знамя. Сочетание преданности императору и решимость «не потерять лицо» побуждало людей мобилизовать все свои силы для переходов в 56 километров и более, «хотя боль и усталость ясно читались па их лицах». Эта решимость, по мнению наблюдателя, «была движущей силой японской жизни».

Другой особенностью, па которую обратили внимание многие из иностранцев, был тот факт, что такие физические усилия совершались при питании, которое европейцы сочли бы голодным. Ян Гамильтон отметил «исчезающе малый» эффект насыщения рисом и счел, что «европеец с таким же успехом мог бы есть снежные хлопья и столь же бы насытился». Солдатский рацион питания хранился в bento — небольшой миске, в которой помещалась ложка холодной свинины и чашка вареного риса, — и съедался в холодном виде. Рацион войск, в рядах которых наблюдателем был М. Лёрквин, состоял из полуфунта риса и небольшого количества почерневшей картошки. Все это заливалось кипятком из походных кухонь (эти кухни «готовили» только кипяток). Лейтенант Дауд походных кухонь не видел, но отметил, что неприкосновенный запас состоял из консервированной говядины и сухарей, с небольшим количеством риса или ячменя, если их удавалось добыть и сварить.

Способность совершать переходы и сражаться при столь скудном питании всегда была характерной особенностью солдат стран Востока. Именно она в значительной степени сделала возможными великие победы монголов и определила успехи китайских и северокорейских армий в 1950 году [6]. Это обстоятельство также частично объясняет высокий уровень смертности в лагерях для военнопленных в Японии и коммунистическом Китае. Вполне понятно, что ни одна армия не станет кормить взятых ею в плен воинов противника лучше, чем своих собственных солдат, так что, наряду с другими проявлениями жестокого обращения, западные военнопленные страдали от недостаточною питания, что часто приводило к их гибели.

Генерал Ян Гамильтон, талантливый и опытный офицер, ветеран афганской, нильской и бирманской кампаний, а также обеих Англо-бурских войн, был направлен в 1904 году в качестве военного наблюдателя в японскую армию, участвующую в военных действиях. Свои интересные и глубокие наблюдения он изложил в книге «Записки офицера штаба». В частности, он считал, что «современная цивилизация все меньше и меньше соотносится с древними стандартами воинской доблести и что настал час, когда современный мир должен изменить свои идеалы или быть готовым исчезнуть перед лицом более естественного, менее сложного и менее нервного общества». Генерал восхищался бурами, сообразительность которых, как он считал, достигла того уровня, на котором они, оставаясь по-прежнему примитивными, могли действенно применять современное оружие и артиллерию. Подобные чувства он испытывал и к японцам, высоко оценивая их крестьянские добродетели и врожденную хватку в обращении с различными механизмами.

Он видел в них воплощение многих из тех воинских качеств, которых цивилизация с роковой неизбежностью лишила англичан и вообще людей западного мира. Так, он завидовал тому, как искусно прививается подросткам в Японии воинский дух и практическое умение сражаться, в отличие от великих демократий, где расхожим паролем был антимилитаризм. Это была знакомая горестная песнь бывалого воина, скорбевшего об исчезновении духа древнего воинства. В общем-то этот древний напев исполняли все воины прошедших времен — его тянул еще пещерный человек, а потом ассирийцы, греки, римляне и так далее, вплоть до наших дней. Для либералов, просветителей, пацифистов тема эта — не самая популярная. К сожалению, с точки зрения солдата, все обстояло именно таким образом.