Читать интересную книгу Самостоятельные люди. Исландский колокол - Халлдор Лакснесс

Чутье не изменило собаке. Там, на траве возле кургана, спала жена Бьяртура в стареньком холстинковом платье, с платочком на голове, по колено в грязи и в спущенных чулках, как та бродяжка, которую нашли на перевале мертвой, с узелком под головой. Бьяртур разбудил ее. Она растерянно озиралась по сторонам и дрожала так, что зуб на зуб не попадал. Бьяртур заговорил с ней, она не отвечала; попыталась было встать, но не смогла. Неужели привидение притащило ее сюда во сне?

— Что с тобой, Роза? Куда ты собралась?

— Уходи прочь!

— Ты пришла сюда во сне? — спросил он.

— Оставь меня в покое!

— Ведь не затащили же тебя сюда?

Несмотря на свое презрение к суевериям, Бьяртур склонен был допустить, что привидение сыграло некоторую роль в этом деле. Он поставил Розу на ноги, подтянул ей чулки. Она дрожала от холода и говорила с трудом; от слабости у нее подкашивались ноги. Бьяртур отвел ее на тропинку.

— Попробуй стать на ноги, Роза, милая, — сказал он. Тогда Роза промолвила:

— Мне так хотелось молока!

— Да, — ответил Бьяртур. — Это все твоя болезнь.

Итак, она собралась в Утиредсмири за молоком и одновременно воспользовалась случаем, чтобы отдать долг Гунвер.

Значит, не злая сила зазвала ее сюда, если не считать злой силы, которая жила в ее сердце. Молока ей захотелось! Но о таком унижении Бьяртур даже слышать не хотел: чтобы жена владельца Летней обители отправилась на чужой хутор попрошайничать!

— Я и не думала попрошайничать, — сказала она.

— Что это у тебя? — спросил он.

Роза быстро схватила свой узелок и зажала его под мышкой, словно боясь, что его отнимут.

— Это мое, — сказала она.

Бьяртур настаивал, и тогда выяснилось, что это было немного шерсти от овцы Кодлы, принадлежавшей Розе. Кодла была ее вкладом в хозяйство, единственной ее собственностью, приобретенной за двадцать шесть лет жизни, полной сурового труда, долгих рабочих дней и коротких часов сна. Роза хотела предложить хозяйке Утиредсмири эту шерсть за бутылку молока, но, дойдя до перевала, почувствовала сильную усталость; ноги у нее всегда были слабые. Она положила камень на курган Гунвер и заснула.

— Будущим летом мы отберем шесть-семь овец и будем их доить.

Озябшая, вконец изнуренная женщина почувствовала себя очень плохо. Ее сильно тошнило, по дороге у нее началась рвота, и Бьяртур поддерживал ее голову. Пошел дождь; сначала он падал крупными, редкими каплями, потом зачастил. Роза совершенно обессилела. Дождь полил как из ведра, и Бьяртур перетаскивал ее на руках через лужи и топкие места.

— Когда же наконец распогодится? — говорил Бьяртур. — Хорошо, если небо прояснится, но не дай бог задует ветер с моря и пойдут ливни, тогда держись!

Иногда погода сводила на нет работу нескольких дней. Капризы неба невозможно было предугадать. Шла своего рода мировая война: Бьяртур командовал, как полководец, и армия повиновалась ему, — маленькая армия, самая маленькая, какую знает история больших войн; армия без молока, без мяса, без свежей пищи. Они не успели еще заскирдовать сено, как вновь начался сильный дождь.

В один из таких ненастных дней Роза сгребала сено возле протоки у озера. В протоке, где было много травы, грязи и ила, извиваясь, двигалось что-то живое. Она поддела это движущееся существо ручкой граблей и вытащила из воды большого угря, длиною с локоть. Он взлетел над ее головой и упал позади нее, извиваясь в только что скошенной траве, словно гигантский червь. В Розе пробудился охотничий инстинкт. Угорь, естественно, чувствовал себя на суше скверно. Роза же твердо решила поймать и съесть угря, хотя и немного побаивалась Бьяртура, потому что знала, что он выбранит ее за это. Она достала свой карманный нож и схватила рыбину. Угорь выскальзывал и даже один раз обвился вокруг ее руки, но все же она перерезала его пополам. Теперь у нее стало два угря; оба они удирали в разные стороны, и она никак не могла поймать их. Наконец она сдернула с головы косынку, тщательно завернула в нее обе половины и оставила их на бугорке; косынка трепыхалась там до самого вечера. Когда она стала собираться домой, чтобы приготовить ужин, узелок уже скатился с бугорка вниз.

— Тебе, милая, хвороста не жалко — тратишь его на такую гадость, — сказал Бьяртур и озабоченно взглянул на жену, у которой, по его мнению, было больное сердце. Куски угря все еще корчились в кастрюле, свертываясь в кольца, пока не сварились. Роза вынула их из кастрюли и спросила:

— Хочешь рыбы?

— Ну ее к черту! Стану я есть каких-то червей! Ведь это же водяной червь.

— Ну что же, мне больше останется, — ответила Роза и принялась есть, а муж с отвращением смотрел на нее и не понимал, как можно проглотить подобную гадость. Она съела угря целиком.

— Это, думается мне, электрический угорь. Он все равно что какое-нибудь морское чудовище, а ты его ешь.

— Да, — сказала жена и принялась за уху.

— Вот уж не думал, что моя жена будет глотать какую-то дрянь, когда в доме всего вдоволь.

— Уж если что и дрянь, то это твоя гнилая зубатка, которой ты кормишь меня все лето, — сказала Роза.

Бьяртур решил не затевать ссоры с больной женой на ночь глядя. Он начал раздеваться, почесывался, бормотал стихи из рим о Хрольве Пешеходе и о Гримуре Морском Тролле.

Глава восьмая

Суховей

Дождь прошел, но с севера задул бешеный ветер. Сухая погода — да что от нее толку! Ветер вырывал из рук сено и разметывал во все стороны. Часть попала на нескошенную траву, часть в воду; половина трехнедельного труда пошла прахом. Три дня Бьяртур и Роза подбирали сено и складывали в маленькие копешки. Затем ветер улегся, и тучи снова сгрудились. Лучшая летняя пора миновала. Теперь надо как можно скорее, пока погода не переменилась, перевезти сено во двор. Некогда возиться дома со стряпней, чтобы набивать себе брюхо, да и спать не время — надо трудиться изо всех сил, чтобы перехитрить стихию. Для Бьяртура Летней обители это была борьба за свободу. Когда они собрали сено, Бьяртур начал метать его в толпы. Наступил вечер, ведь лето было уже на исходе, и дни стали короче. Когда совсем стемнело, Бьяртур отправился на поиски лошади, чтобы свезти сено домой. Он оставил жену около копны, чтобы она немного вздремнула. Блеси он нашел среди редсмирских лошадей; пока он оседлал ее и вернулся, уже начало светать. Роза спала под копной. И они снова начали увязывать сено, потом поели холодной рыбы, запивая ее водой из родника. Все небо заволокло тучами, каждую минуту мог хлынуть дождь. Надо было торопиться, чтобы успеть перевезти сено. Бьяртур велел жене отправиться с сеном домой и быстрее вернуться.

Роза пробиралась через болото пешком с нагруженной лошадью; свалив сено, тут же садилась в седло и отправлялась на луг за новой поклажей. Сухая погода все еще держалась. Ветер разогнал тучи; выглянул молодой месяц. Это подбодрило Розу. После многих часов тяжелого труда лунное сияние казалось ей сказкой. Чудилось, будто аульвы, которые счастливей людей, выходят из своей пещеры под горой и любуются месяцем. Но потом, ночью, луна уже не радовала ее, не вызывала мечтательного настроения, не приносила покоя; голод и усталость брали свое. Сколько раз за ночь перебиралась Роза через болото, ведя лошадь с поклажей! Она не чувствовала под собою ног, спотыкалась, падала; на обратном пути, сидя в седле, она клевала носом, а когда лошадь останавливалась пощипать траву, просыпалась.

— Не будь такой соней, ведь мы на себя работаем, — говорил Бьяртур.

Роза ничего не отвечала, у нее даже язык не ворочался. Она смотрела на отражение луны в ручье, где скользило несколько водяных курочек, грациозно кивавших головками. Счастливые птахи никуда не торопились и радовались лунному свету. И до того они были милы, что Розе хотелось съесть их. Светало. Лошадь замедляла шаг, ее движения становились все более тяжелыми. Луна спряталась за черными тучами; душистый запах, который вчера еще поднимался от сена, словно бы исчез; Роза уже не чувствует, ступает ли она по воде или по земле. Весь мир расплылся, и не осталось ничего, кроме невыносимого чувства тошноты и какой-то горечи во рту. Время от времени, через короткие промежутки, ей приходилось останавливаться: ее рвало желчью; она вытирала холодный пот со лба и пыталась проглотить горькую слюну. Вот какова была эта мировая война.

Небо становилось все светлее, а тучи все чернее и чернее. Роза еще раз повела лошадь домой. Бьяртур уже сложил последнее сено — победа близка. Но Роза не радовалась ей. Да и кто радуется, одерживая большие победы в мировой войне! Она дошла до полного изнеможения. Ей захотелось напиться; она легла на мшистый берег ручья и свесилась, чтобы зачерпнуть в ладони воды. Ей почудилось, будто любящие руки подхватили ее и нежно сжимают, а она все глубже и глубже погружается в ласковые (объятия — навсегда, на веки вечные, подобно ее бабке, которая умерла блаженной смертью и завещала ей свою единственную перину. Она падает, падает, видит, как ее отражение в воде стирается и земля летит вместе с нею в пространство, точно ангел, уносящий нас, когда мы умираем, — и она вновь чувствует чудесный осенний запах земли. Наконец земля приникла к ней щекой, словно мать, а вода шепнула ей что-то на языке любви — и вдруг все исчезло.