Читать интересную книгу Блог-Note. Спонтанные записи в отсутствие голых женщин - Абросимов

– А в личном плане?

– Там, в общем…

Я вдруг почувствовал, что он сможет понять меня без подготовки.

– Там придётся делать выбор.

– Ты мне одно скажи: убивать нужно?

Видно, что-то произошло с моим лицом.

– Не нужно, – заключил Володя. – Значит, слова человек понимает.

– Да не в человеке дело. Вернее, не в нём.

– Я понял.

Он сразу потерял интерес к теме.

– Девочек берём три?

– Да я, собственно…

– Или пару?!!

Мне пришлось ринуться в контратаку.

– Понимаешь, с девочками не получится как нужно. Другие взгляды, другая химия мозга. Мотивация, и прочее. Нам бы… себя вспомнить.

В следующие пять минут мы определили, что Крым – не наш. А дальше всё пошло как по маслу.

Он рассказал, как однажды выпил сухонького, а потом не мог разойтись на узкой лестнице со своим отражением в зеркальной стене.

У меня был аналогичный случай. В ресторанном туалете. Я очень стеснялся и долго ждал, пока ЭТОТ, наконец, выйдет. А изначально шагнул под вывеску со спокойным сердцем. Мне нравился её шрифтовой дизайн. До центра земли спускаться не потребовалось. Хозяин торжества встретил нас раньше. Обнимал как родных. Я радостно вздрагивал. Было чтение. Перерыв. И снова чтение. Подписание книг.

Когда прощались, автор приглашал в свой Город-На-Реке.

– Жилище готово всегда. Только позвони с дороги.

Палантиры очей его заставили меня потупиться.

– Холостяцкое… пауки… как полагается.

Нашей вегетативной шифровке умилялась вся Европа.

А под финал Володя поведал, как в пионерлагере они хотели снять с девочки трусы, но отвлеклись на другие игры, упустили момент. А я вот не упустил.

Нежный возраст. Годков девять, по-моему. Летние каникулы. Барышень две – я один (эх!).

Что делать? Делать-то нечего! Договорились показывать друг другу.

Как сейчас помню, им выпало солировать первыми. Визави коротко пошептались. Потом – оп! – быстренько заголилась одна. За ней – оп! – другая. Оба перформанса суммарно не заняли и секунды. Но мне хватило. Да и спешить было некуда. Поэтому я степенно повозился в штанишках и… д-о-с-т-а-л. Явил миру, так сказать, нажитое непосильным трудом.

Чтобы не упасть, девочки схватились друг за друга. Убеждён, с того момента дальнейшие судьбы их необратимо покоробило.

О, эти лица! Если б впоследствии хоть какая-нибудь из партнёрш так бы отнеслась. Но нет, нет… С тех пор «всё тянутся передо мной глухие, кривые, окольные тропы…».

Любое хорошее определение характерно тем, что из него, так сказать, слова не выкинешь. Другое дело, что отвлечённая дефиниция имеет меньшую ценность, если избегает личного применения к потребителю. Не касается его жизни, понятийного аппарата и чувственных рецепторов.

Процесс обоюдоостёр. «Не знаешь, о чём писать – пиши о себе». Есть и второй вариант, по сути имманентный первому: пиши о том, что лучше всего знаешь. Столь ловким ходом трудно пренебречь, поскольку он действенен по отношению к обеим сторонам автора. И плотской, и надмирной. Атеисты – люди, в которых пока что ещё не била молния – конечно, нам возразят. Но подлинно упёртых атеистов среди творцов исчезающе мало. У большинства неверие – скорее, причудливый сублимат эгоизма, лукавства и прочих уловок, идущих, прежде всего, от провоцирующей гордыни.

Итак.

Стартовый коктейль реального с ирреальным автору этих строк удалось отведать в нежнейшем детстве. Когда воспитующая babushka – женщина с образованием три дня – рассказывала очередную сказку собственного изготовления. Сама будучи жертвой, познавшей симбиоз «чего-то с чем-то» (в данном случае, города с деревней), она славилась топорностью мысли и быстрой утомляемостью. Неудивительно, что декламация по ходу повествования завершилась буквальным погружением в сон. Последние членораздельные слова, произнесённые воспитательницей, получились такими:

– Коза пошла в… в милицию… дали… лошадь…

Дальнейшие события поглотил лавинообразно нарастающий храп.

Хм… Атрибутика вроде привычная: коза, лошадь… Но милиция! Сама пошла. В застенок страшный. И что получила?

Рецепторного инструментария никакого, семантической выучки ещё меньше. Ребёнок! Оставалось только дивиться и мотать на несуществующий ус.

Несколько позже была изучена грамота, привита любовь к самостоятельному чтению. В руки попался Кэролл со всеми своими Алисами. Но это ещё ладно! Причудливостью иллюстраций, чехардой шрифтов, паранормальностью вёрстки издание создавало ошеломляющий кумулятивный эффект, возносящий на совсем уж небывалую высоту те вывихи и кульбиты текстового изложения, которые вряд ли здесь имеет смысл перечислять.

С самого раннего детства ярким конкурентом печатному слову служила музыка. И не сказать, чтобы так уж много достойных образцов для запоминания попадалось. Зато каждую из найденных вещей память удерживала надолго. Помню инфернальный, закольцованный смех у Pink Floyd, пугающий даже при свете дня. Рок-опера Рыбникова «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты» производила впечатление диапазоном смыслов и способов театрализации подачи. Хотя куда большую виртуозность на том же поприще являл альбом Тухманова «По волне моей памяти». Как значилось в аннотации, «автор демонстрирует способность мыслить не только горизонтально, но и вертикально». Самый факт такой трансформации, выводя из привычного мировосприятия, помещал обывательского меломана в чётко ощущаемые антично-горние сферы. В плане же символическом, равно как и культурологически-экстремистском, равных не было Гребенщикову. Ранняя ипостась Аквариума – начиная с «Синего альбома» и заканчивая «Днём серебра» – переиначивала всю видимую и осязаемую Вселенную, иной раз задействуя «геометрию лома в хрустальных пространствах», в других же активно профанируя обыденность с использованием методов в равной степени декадентских и революционных.

Эпоха видео ещё не пришла, но визуал уже вносил достойную лепту. Дали перевернул если не всё, то многое. Первые впечатления, ставшие платформой: Атомная Леда, не достигающая поверхностей для опоры; конгломерат Предчувствия Гражданской Войны – слишком осознанно исполненный для того, чтобы расцениваться как случайный микс образов; девушка, развращаемая рогами собственного целомудрия… К сожалению, увлечение королём сюрреализма, сродни ветрянке. В юном возрасте переносится легко и забвенно. В более зрелом возможны осложнения.

Зеркальным отражением этой подростковой максимы стал Гигер, папа ксеноморфов-«чужих». Качество и ад его поделок – реально действующий, односторонний портал инферно. Я люблю сравнивать Гигера с Фрейдом. Последний симптоматично скончался от рака языка. Первый же, низвергнувшись с лестницы, сломал себе шею. История его леверкюнной судьбы ждёт своего Томаса Манна…

Наша доморощенная хронология будет ещё менее легитимной, не отметь мы следующий факт. Историческое время, которое приходится затрагивать (с середины 70-х и по сегодняшний день), для городского типа россиян – особенно, жителей мегаполисов – означает пребывание, по факту, уже в трёх различных эпохах: «совок», «лихие 90-е» и… вот.. которое за окном.

Биологический путь любого из нас, сам по себе, имеет личные «эпохи», допускающие тектонические подвижки в ощущениях, стресс культурных революций от переходных возрастов и массу прочих треволнений. Если же на указанные шторма накладываются внешние общественно-политические бури и социальные катаклизмы, суммарный эффект от происходящего утрачивает всяческую предсказуемость. Что для стороннего наблюдателя —чистое, опровергающее любые прогнозы наслаждение… да. Вот.

К чему я?.. А! Был случай.

Однажды в погожий летний вечер, когда закаты и прочее, в вавилонах давали Линча. Нового. «Шоссе в никуда» на большом экране. В зале мест, примерно, на триста, сидело человек, наверное, четыреста. Многие размещались на полу. Среди них – в окружении строгих, заметно половозрелых женщин и глубокомысленных, беспрестанно растущих в собственных глазах мужчин – обретался и я. Два часа пролетели быстро. На улицу мы выходили, затаивая прерывистое дыхание, скупые на слова. Каждый, возможно, впервые в жизни оказался наедине с самим собой до степеней откровенно гротескных. Уверен, большинство из нас получило основное удовольствие от просмотра по той нетривиальной причине, что из увиденного не становилось понятным (внимание: двойственный эпитет) СОВЕРШЕННО ничего. Но это «ничего», знаете ли, трудно считать бредом! Оно имело в своей структуре хаос не в виде инертного газа, заполняющего все возможные пустоты, а использовалось как инструмент, управляемый твёрдой рукой. За хаосом просматривалась безжалостная и в той же степени элементарная логика. Другое дело, что в тот момент, с учётом нашего уровня развития и прочего интеллектуального потенциала, логика автора не представлялась доступной. Она могла лишь будоражить, восхищать, дарить мазохистское наслаждение, посредством констатации у воспринимающей стороны беспомощности и неофитства.