Читать интересную книгу Блажен, кто смолоду был молод - Игорь Оськин

Его отец до войны написал повесть и послал в издательство. Ему ответили: способности есть, но надо еще учиться и работать над собой. У отца было 7 классов школы. Для сына осталось загадкой: почему отец написал, и почему сын тоже хочет писать. Тут уж гены не при чем, разве что общность психики – замкнутость в себя, склонность к самокопанию (самоанализу). По научному – тип интроверта.

Писатель должен знать жизнь. Он пока знал мало. По-прежнему ему казалось, что боевая, кипучая жизнь есть, может быть, где-то, но вокруг не было. Люди живут бытовыми заботами, о власти говорят «они», которые, по их мнению, всё делают так, чтобы народу было хуже. Люди равнодушны к общему благу, к светлому будущему и даже к Сталину. Но и не ищут чего-то другого.

«Писатель – инженер человеческих душ», — сказал Сталин. Именно этого и хотел Колесов, повторявший слова классика: всем хорошим во мне я обязан книге. Стать не сочинителем изящной словесности (беллетристики), услаждающей людей на досуге, а внести свой вклад в общее благо. Сказано же: «Глаголом жги сердца людей». Каким глаголом? Как жечь? Он не знал.

Знал за собой грех: мечтать и грезить. Подолгу, часами, дома и на прогулках. Грезы – это яркие киносюжеты, героические, фантастические, сентиментальные события. Готовые повести, пьесы, сценарии. Наподобие прочитанного и увиденного в кино. И очень далекие от жизни.

Наука обозначила это явление как аутизм. В меру хорошо для людей искусства. В избытке опасно – свихнуться можно.

В последние годы его захватила другая идея. Он вдруг обнаружил, что у него есть голос. Как в кино: поет себе человек на природе, попадает случайно в театр, всеобщее восхищение и слава. Потом он узнал, что голос есть у каждого человека, но не все любят петь. А он очень любил.

Когда в квартире не было соседей, он расходился во всю мочь: русские песни, арии по Шаляпину, неаполитанские песни. В восемнадцатиметровой комнате его голос звучал лучше слышанного в театре. За два часа пения с выражением и жестами он впадал в транс.

Так он пел два года. И уверовал: «Я пою хорошо. Да, не учился, но в кино какой-нибудь рыбак или шофер, тоже не учившийся, с первого кадра на экране покоряет своей энергией и голосом всех: и простых людей и знатоков».

Он решил: пойду и попробую. Прямо в консерваторию. «Даю себе слово». Начались мучения: и от слово не отступиться, и от страха всё внутри замирает. Все-таки пошел.

В классе сидело несколько человек, в том числе две девушки. Запел русскую песню. Девицы скорчились от смеха. Доброжелательная преподавательница попросила повторить ноты с рояля – проверила слух, нормально:

— Вам надо позаниматься в художественной самодеятельности.

Она хотела еще что-то проверить, он поблагодарил и вышел.

Разумеется, долго мучился от позора. Никогда нигде не выступая, насмешил девиц дикими звуками.

Домашняя жизнь. Мальчик Валя был послушен и аккуратен. Разогревал обед на керосинке, колол дрова во дворе, топил печку-голландку. Тогда в центре Ленинграда еще не было центрального отопления.

Играл с соседскими детьми – пятилетним мальчиком и трехлетней девочкой – в приключения в игрушечных городах. Их молодая мама – вторая жена их пожилого папы, директора типографии. Папа оставил свою первую семью со взрослыми детьми, изредка навещал их. Мама часто устраивала истерики папе, била детей. Пятилетний сынок плакал: «Никто меня не любит, только Валя».

Его предприимчивая мать стала прирабатывать по совместительству. Вместе с подругами покупали в подмосковном Загорске женские шерстяные кофточки и продавали их в Ленинграде. И получали торговую прибыль. На вид – обычная торговля. По тогдашнему закону: спекуляция, преступный бизнес. К тому же кофточки они покупали у фабричных несунов, а продавали на барахолке у Обводного канала. Организованная преступная группа (ОПГ) из четырех членов. Вскоре к кофточкам они добавили каустическую соду.

Тринадцатилетнему сыну это очень не нравилось. Но он не мог ничего поделать, даже хотя бы сказать матери – опять же в силу слабости характера. Уже и милиция приметила спекулянток. К матери приходил молодой милиционер, она давала ему деньги, и он уходил.

Проблему разрешило государство – денежной реформой 1947 года. Естественно, спекулянты не хранили деньги в сберегательных кассах, только в чулках. Расчет государства оказался точен. У матери 27000 рублей превратились в 2700.

Мать стала вдовой в 34 года. Горе не сломило ее: она оставалась энергичной и деятельной.

Осталось при ней и ее жизнелюбие (гедонизм, дионисизм, эпикурейство): страсть устраивать праздники – вечеринки и складчины почти каждые выходные, с выпивкой, песнями, танцами.

Хороший праздник мать заканчивала сдергиванием со стола скатерти с посудой.

На этих праздниках мальчика искушали водкой. Добрые люди протягивали рюмку:

— Попробуй, сынок, ничего страшного.

Он отказывался напрочь. Наверно, благодаря заботам партии и правительства о его моральном облике.

Был и наглядный пример. Дядя Витя, старший брат отца, очень сильно любил свою красивую жену, а она ушла от него. Тогда он стал алкоголиком. Племянник поразился: дядя приходит в гости трезвым, после одной рюмки становился пьяным. Через несколько лет дядя умер.

Конечно, мать не могла отказаться от главного наслаждения, от основного инстинкта. Мальчика спасало свое детское неразумие и разум матери: прямых сцен похоти он не увидел. Даже когда утром видел мать и дядю Мишу в одной кровати. Он думал, что они спали вместе, потому что не было отдельной кровати для дяди Миши.

Толстый дядя Миша Григорян рассказывал:

— Был в Латвии, там ожесточенные бои, латышские и эстонские бандиты дают жару. Из поехавших в Латвию уцелели только я и еще один. Даже в городах опасно с темнотой выходить на улицу – убьют. У них лозунги: «Нам не нужна советская власть, будем ждать, пока ее не будет». Пришли мы к одному депутату – латышу, отвечает, что нет у него бандитов. Ну, хорошо, пошел я в один амбар, потянул ручку, из-за двери пулемет тра-та-та. Я сразу к стене, отполз. Дверь открывается, выходят бандиты, человек пятнадцать. И я все пятнадцать сразу насыпал из автомата. Потянул второй раз, автомат не стреляет, пришлось убежать (смеется). Побежал к реке, залег туда с головой вместе, только бы выжить… А тех потом поймали, и депутата тоже взяли, всех. Приезжает потом один начальник: «Который тут черный с белый зуб, веди ко мне». Прихожу. «Вот тебе награда и благодарность». — «А ну вас, говорю, я лучше пойду бандитов обыскивать».

Мать спросила:

— Ну, нашел что?

— Нет, только духи нашел, с другого хромовые сапоги снял, плохие сапоги, правда, — обращаясь к мальчику, — я тебе обещал браунинг с патронами, но моя комната сейчас закрыта, так как хозяйка попалась на продаже каустика. Поэтому и обещанные тебе пластинки с Бейбутовым не купил.

Потом еще рассказывал:

— Подделал я билет на поезд в Латвию, ревизор снял меня с поезда, пришлось вернуться обратно. Теперь вот уволился со службы в милиции, дали мне шесть месяцев работы в лагерях и хотели конфисковать имущество, но я все припрятал.

Этого мальчик не понял.

Мать прочитала какие-то его письма:

— Ты меня все время обманывал, лгал, никогда не говорил, куда уезжаешь, как это делал с Марией.

Он вернулся через два месяца:

— Я устроился работать в тюрьме начальником корпуса, буду носить милицейскую форму.

Мальчик молча внимал всем его рассказам. Молчал и тогда, когда понял, что дядя Миша просто-напросто подельник матери по спекуляции, в Прибалтику ездил за каустической содой.

После него хахалей с ночевкой не было.

Когда мать спросила: «Можно, я выйду замуж», он скривился и захныкал: «Не надо, мама». Впоследствии сожалел.

А может быть, жертва матери была не напрасной. Как бы сложилась совместная жизнь с новым хозяином в одной комнате?

По выходным водил двоюродного брата Леньку в кино. Но Новый год пошли на елку в ДК Горького. На обратную дорогу было 1 рубль 20 копеек на трамвай, но 40 копеек пришлось заплатить в гардеробе. «Придется пешком идти». Девятилетний брат послушно молчал. Пошли, подарки хорошие, ели по дороге. Шли три часа, присаживались в садиках.

— Валя, приходи к нам завтра в гости на нашу елку, — сказал ему Ленька.

— Да мне что-то не хочется.

Вечером пришла кока:

— Валя, Леня пришел домой весь в слезах, говорит, что теперь, если брат будет звать его в гости, то он тоже так скажет.

— Да приду я, конечно, приду.

У коки собрали сестры, крестный, подруги с мужьями. Обычный ритуал веселья: анекдоты, песни, пляски.

Крестный – шофер, воевал, на фронте стал членом партии, выжил, молчун пока трезв, оживляется после выпитого – танцует руками, играет пальцами, сыпет шутками и прибаутками: