— Все, — без раздумий ответил рыцарь. — Увы, мой друг, решительно все. И два крепких парня, прибывших из Немедии вместо Гая Деметриоса; и толстый Теренцо, у коего и в Тарантии дел полно, а он бросает все и едет сюда по первому зову; и шемит Маршалл — просто потому, что он шемит; и Заир Шах, древняя развалина… Говорят, в последние времена он вообще не покидает дом свой — так зачем же притащился сюда? Всех я подозреваю, в том-то и грусть, в том-то и печаль, что — всех…
Сервус Нарот вздохнул так тяжело, что философу стало ясно: он и в самом деле подозревает всех, и сие гнетет его безмерно. Значит, его веселость, беспечность и добродушие были только маской? О, как же, наверное, непросто сохранять обычный вид, когда душа замирает в ожидании предательства и смерти! Недаром сейчас, позволив себе расслабиться наедине с другом, рыцарь так бледен и серьезен; недаром сам облик его в этот момент изменился — темные, почти что черные глаза, блестящие лихорадочно, как у помешанного, опавшие щеки, судорога, дергающая угол рта, нервные движения холеных пальцев…
Бенино участливо положил руку на поникшее плечо старого друга.
— Будь тверд. Помни: и я, и брат мой — мы с тобой…
— Поклянись мне, Бенино! — горячо воскликнул вдруг Сервус, уставя глаза прямо в зрачки философа. — Если гадине удастся отправить меня на вечную прогулку по Серым Равнинам, он не уйдет от расплаты! Пусть карающей рукою станешь ты — мой самый близкий и верный друг!
Растроганный Бенино снял подушечкой большого пальца слезу с нижней ресницы и улыбнулся.
— Он не уйдет от расплаты, Сервус. Я придушу его — вот так.
Тонкие изящные руки философа протянулись к массивному бронзовому подсвечнику, напряглись — синие вены вздулись, и твердые мускулы обозначились под кожей — и через мгновение согнули его наподобие туранского ятагана.
— Вот так, — повторил Бенино, отбрасывая испорченный подсвечник в сторону. — Вот так!
* * *
Утренняя трапеза состояла из жареных перепелов и груш в густом сиропе. Легкое красное вино быстро перетекало из серебряных кувшинов в бездонные глотки гостей. На прибывшего ночью Леонардаса — тощего и высокого светлоглазого офирца, на вид придурковатого, никто внимания не обращал.
Бенино, после ночных признаний Сервуса возбужденный и встревоженный, сошел в зал последним. Найдя глазами брата, а потом целого и вполне невредимого (если не считать некоторой бледности и дряблости щек) рыцаря, он успокоился, сел за стол. Теперь и ему все эти гости казались весьма подозрительны. Сервус прав: с чего это прикатил сюда на повозке, запряженной четверкой лошадей, жирный аквилонец Теренцо, обремененный всякими неотложными делами, да еще и супругу прихватил с собой? А Заир Шах, трухлявый пень? Жеваная физиономия лицемерно благочестива, а глазки так и блестят, и в этом блеске при желании можно разглядеть и алчность, и злобу, и даже сладострастие (на кого только оно направлено — уж не на супругу ли толстяка?). И Маршалл, поскольку шемит, доверия не вызывает… И этот тощий офирец… как его… он всегда забывает его имя… А, Леонардас… А про этих двоих — Лумо и Гвидо, родственничков достопочтимого Гая Деметриоса, Нергал бы его побрал совсем, и говорить нечего. Более подозрительных лиц Бенино до сих пор не встречал.
Но все это были лишь измышления, навеянные бессонной почти ночью. В душе философ отлично понимал, что люди сии почтенные — такие, каков и он сам; что убийца средь них только один, и есть ли он в природе вообще — неизвестно. Может, прохожий решил просто подшутить над высокомерным богачом? То есть на деле перед пытливым умом Бенино стояла все-таки загадка, и каким образом ее разрешить, он пока не знал.
Вдруг он заметил, что трапезничают гости в полном молчании, и думал уже начать светскую беседу, но тут выяснилось, что блюда пусты и кувшины тоже, так что и ему пришлось поторопиться. Наскоро обсосав грушу, он поднялся вслед за другими, повинуясь приглашающему жесту хозяина. Так и не произнеся ни слова, Сервус Нарот повел всех вниз, в подвал, где, как было известно, размещалась его уникальная коллекция.
Гуськом спустились они по узкой винтовой лестнице, освещенной всего парой светильников, затем прошли по длинному коридору, выложенному мраморными плитами и сверху, и снизу, и по бокам, повернули в темный сыроватый рукав и остановились у двери — вернее, у спины рыцаря.
Он долго возился с ключами, торкая то один, то другой, то третий в глубокие пазы, и наконец отворил дверь — тяжелую, обитую железными толстыми листами. Перед тем как впустить сюда гостей, Сервус Нарот зажег все светильники, которых, в отличие от коридора, здесь было не менее двух дюжин. Когда свет вспыхнул, осветив ярче новорожденного солнечного луча небольшое помещение, рыцарь дернул за рукав стоящего к нему ближе всех Пеппо. За Пеппо потянулись остальные.
Такого великолепия юноша не видел у себя дома. Бенино держал свою коллекцию в обычной комнатке под крышей и, несмотря на природную педантичность, не особенно следил за тем, как располагаются сокровища. Рубины лежали у него в одних сундучках с бриллиантами и перидотами, бирюза соседствовала с жемчугом, а хризобериллы с горстью гиацинтов и карбункулов.
Сервус Нарот оказался рачительным хозяином. Вся коллекция у него была тщательнейшим образом рассортирована и разложена по коробкам. Внутри коробки были обшиты бархатом, который цветом соответствовал цвету камня, подчеркивал его сияние и чистоту. Так, рубины покоились в ячейках на розовом бархате, бриллианты — на серебристо-сером, жемчуг — на черном, а шпинели — на голубом. Пеппо, заворожено глядя на игру самоцветов, шепотом называл их по именам, едва удерживаясь от того, чтоб не протянуть руку и не взять драгоценность, дабы поближе рассмотреть. Вот венисы, красные, как языки пламени; вот кимофаны, тускло блистающие серебристыми прожилками; вот зелено-желтые, как кошачий глаз, хризолиты… Перидоты, гиацинты, сапфиры, изумруды, опалы… Глаза разбегались при виде такого великолепия. Пеппо спиной ощущал пораженные вздохи гостей, тоже имевших свои коллекции, но явно поскромней, чем эта.
— Безоар, — охрипшим от волнения голосом пробормотал Леонардас. — Чудо… Истинное чудо…
— Целебный камень, — пальцем указывая на безоар, сказал рыцарь. — И этот тоже — аспилат. И этот — дихроит. А вот… — Он сунул руку куда-то вбок и обратно вытащил ее уже с коробкой, где в глубокой ячейке сидел огромный гранат. — Вот великий гранат. Его называют Красным Отцом. Его нашли на месте древнего Ахерона, в золотой шкатулке. Он был завернут в обрывок ткани, на коей сохранилось его описание. Мол, от этого граната произошли все красные камни, посему и прозывается он именно так, а не иначе.