Читать интересную книгу Кофемолка - Михаил Идов

— Шшш, — Нина сделала еще один круг по гостиной, забрела на кухню и остановилась перед кофеваркой. — Не говори глупостей.

Я посмотрел на нее, пытаясь не замечать наблюдающую за нами Инару, и наконец все понял.

— Ага! Кофейня.

— Вчера нас практически благословил человек, пишущий в Мишленовский справочник.

— И то правда.

— Помнишь Грабалов?

— Разумеется. — Я прочистил горло, хотя его не от чего было чистить, и в результате, наоборот, забил его мокротой. Затем его пришлось прочистить по-настоящему. — А если Оливер просто был вежлив?

— Это не важно. Ты знаешь, что он прав. Марк, это было бы так здорово.

— Да, пожалуй, — сказал я и сам в это поверил. Чем-то идея Нининого — нашего — кафе напомнила мне о моих первых ленивых месяцах в Нью-Йорке: то же самое ощущение уютного кокона, теперь чудесным образом вмещающего в себя весь наш круг общения. Я как столп, во всех смыслах этого слова. В голову пришла первая глава «Обломова»: бесконечная цепочка посетителей на прием к сонному барину. Красота.

— Это не лучший способ заработать на жизнь, — сказал я. — С финансовой точки зрения.

— Значит, будем бедными, — прошептала Нина и ухватила мои большие пальцы в ладони, потянув на себя, как настырный младенец. — Вик бедный, Лидия бедная. Ты был бедным. Ничего, люди живут.

Ее руки были горячими и влажными. От Нины искрило той же ломаной энергией, что я помнил по нашей первой настоящей ночи вместе: разбитый гироскоп, открутившийся винтик. Я заметил, что она не притронулась к своему эспрессо, который почти перестал дымиться на столе.

— Извини, — пробормотал я. — Конечно же.

— А как ты? Ты к этому готов?

— Разумеется. Мне-то что. Я могу глумиться над плохой прозой, свежуя лосося на Аляске.

— Нет, я имею в виду, готов ли ты работать в кафе вместо «Киркуса»?

Я на секунду задумался.

— Иными словами, хочу ли я быть Оскаром Грабалом?

— Да.

Должно быть, я подхватил ее лихорадку. Или ее жар разбудил мой собственный штамм этого вируса, доселе спавший. Я моргнул и — в буквальном смысле в мгновение ока, то есть за время скольжения изнанки века по глазному яблоку — увидел. Настоящее венское кафе в стиле модерн, наше, здесь — залитая солнцем россыпь мраморных столиков и многорогих вешалок для пальто, — гулкое как вокзал. Каковым оно, в некотором роде, и будет — платформой интеллекта, перроном мысли. Непрерывный танец прибытий и отправлений, ровный рокот восторженных приветствий и вежливо заминаемых конфликтов. Ничего застывшего, туристического, синтетического. Я услышал сухой стук шахматных фигур с оторвавшимися в незапамятные имена фетровыми подошвами. Шуршание свежей «Интер-нэшнл Геральд Трибьюн», нанизанной, как свиток Торы, на два огромных бамбуковых жезла. Немецкие ругательства человека, которого вышеописанным предметом только что съездили по голове, и виноватое английское бормотание студента, пытающегося обуздать непослушную конструкцию, хотя вся газета, с обновлениями и поправками в реальном времени, мультимедийными эксклюзивами, слайд-шоу и видеоблогами, доступна через стоящий перед ним ноутбук. Низкий рев и тихий свист кофеварки, косо выдувающей конус пара, будто из ноздри мультипликационного быка. Я увидел отлитые вручную, повешенные под услужливым углом зеркала с желтоватыми бельмами, заработанными временем, а не подделанными мастером с пипеткой кислоты. Выцветшие плакаты, рекламирущие заслуженно забытые развлечения в незаслуженно забытых шрифтах. Пышную официантку, упакованную в форменный жилет мужского покроя, который, впрочем, не мешает присутствующим пялиться на ее грудь, когда она наклоняется, чтобы одной рукой заменить переполненную пепельницу девственно чистым двойником.

— О да, — сказал я. — Вне всякого сомнения.

Нашим единственным экскурсом в частное предпринимательство до того дня была так называемая ступ-сэйл, распродажа с крыльца нашего дома. Вскоре после того, как мы с Ниной начали встречаться, Ки, в очередном приступе компульсивной щедрости, завалила дочь горой платьев. Их родословная варьировалась от Тьерри Мюглера до Бетси Джонсон, но каждое отражало одно и то же представление о Нине, не имевшее ничего общего с реальностью: все они были грубо, нахраписто сексуальны, с разрезами, кружавчиками и молниями в местах, где молний быть не должно. Ки вполне могла прислать их как оскорбление.

Отдать порочные платья в Армию Спасения было немыслимо, вернуть их Ки — тем более. Мы решили организовать распродажу на крыльце. Тот факт, что ступ-сэйлы были по большей части бруклинским феноменом и что ничего подобного на 82-й улице на нашей памяти не происходило, нас не остановил. В конце концов, это получался ироничный ступ-сэйл, подобающая району завышенная версия, своего рода бутик на крыльце; товар наш был так же далек от обычного парк-слоуповского ассортимента дисков Ани Дифранко и потрепанных томиков «Чего ожидать ожидающим», [20] как пятидесятидолларовый гамбургер Даниэля Булю с фуа-гра и трюфелями отличался от своего бедного родственника в «Бургер-кинге». Нина соорудила из трех стульев и двух зеркал подобие примерочной; я подобрал игривый саунд-трек из Джейн Беркин и итальянского диско. После вдумчивой дискуссии мы выработали ценовую политику: цены решено было установить где-то между низкими и абсурдно низкими. Каждое платье шло долларов за сорок — с девяностовосьмипроцентной, в среднем, скидкой, которую Нина не преминула вычислить и указать фломастером на каждом нетронутом ценнике. Меньшая цена, решили мы, зародила бы в людях подозрение, что с платьями что-то не так. Может, в швы вшиты вши. Может, эти платья прокляты, или облучены, или просто украдены.

Мы не продали ни одного платья. Ни одного. Женщины Верхнего Вест-Сайда щупали их, прикладывали к себе, восторженно верещали, говорили что-то типа «Боже мой, вы небось на них состояние потратили», снимали их на мобильник и с драматическим вздохом вешали обратно. Время от времени немолодая соседка уставляла на Нину многозначительный взгляд поверх какого-нибудь особенно постфеминистского декольте и еле заметно качала головой. Забавно, как мы судим о людях по вещам, которые они отвергают. Это, разумеется, относится в данном случае к обеим сторонам.

В качестве последнего удара один утренний бегун из Центрального парка на ходу купил мою любимую старую фланелевую рубашку, застиранную до паутинной шелковистости, которую я до этого снял и рассеянно повесил на перила. Я находился в таком самоуничижительном настроении, что продал ее. Выуживая из кармана шорт влажную пятерку, он ни на секунду не прекращал бежать на месте. Я смотрел, как он удалялся по тенистому тротуару с моей любимой рубашкой в руке и треугольником пота на спине, стрелкой указывающим на костлявый зад.

На закате мы собрали наше добро, стараясь не смотреть друг другу в глаза. Смысл ступ-сэйла, как мы теперь понимали, заключался не в покупке тысячедолларового платья за сорок долларов, а в покупке восьмидесятидолларового за четыре. Это, честно говоря, могло бы дойти до нас раньше.

В понедельник утром я проснулся с отчетливым опасением, что мы повторяем ту же ошибку. Не зашориваем ли мы себя, не игнорируем ли некую фундаментальную истину, которая, если смотреть с достаточного расстояния, окажется совершенно очевидной? Хорошо, посмотрим. Нина могла быть наивна, но она знала, что иррациональное желание открыть кафе не имеет ничего общего с предпринимательским духом прирожденного бизнесмена. Кафе, если вы не планируете превратить его в сеть, априори менее прибыльно, чем другие виды розничной торговли, не говоря уже об инвестиционных фондах, недвижимости, импорте, экспорте, продаже наркотиков, программировании, присмотре за кошками или мелком воровстве. Это желание (я не удивлюсь, если в немецком есть для него специальный термин, Kaffeehaustraum или что-то подобное) по большому счету регрессивно. В нем аукается тихое эхо чайных церемоний, посещаемых куклами, плюшевым мишкой и иногда — загнанным в угол старшим братом. Уютная кофейня — не занятие для человека, ждущего стабильного вознаграждения за размеренные усилия. Это занятие для любителя самих усилий. И кофе.

Нина не беспокоилась о низкой прибыли: она хотела получать выручку не деньгами, а смыслом. Значит, все, что от нас требовалось, — это уменьшить риск потерь. Рассуждая гипотетически (популярность этого слова в нашем доме резко возросла за одну ночь), мы с Ниной могли профинансировать гипотетическое кафе, забрав еще сто тысяч из инвестиционного фонда. Это уменьшило бы наши ежемесячные дивиденды с $2500 до $2100, если ставка дохода останется неизменна (на самом деле она ползла вверх благодаря мудрым вложениям нашего фонда в колорадскую недвижимость, но мы мыслили достаточно трезво, чтобы не учитывать этот фактор). А так как наш инвестиционный фонд поддерживался капиталом из продолжающей расти в цене квартиры, все риски были учтены. В конце концов, каков самый катастрофичный расклад? Мы потеряем сто тысяч, рынок недвижимости перестанет расти, фонд перестанет приносить деньги. Ну и пусть — мы вынем оставшиеся полмиллиона из фонда, выплатим большую часть занятого капитала и останемся в незначительном убытке, который к тому же можно будет списывать с подоходного налога.