Читать интересную книгу Записки русского экстремиста [Политический бестселлер] - Игорь Шафаревич

Это была идея государства, общества, построенного по типу машины, в котором люди являются ее покорно работающими частями, так, как это нужно для функционирования машины. Удивительно, что этот образ возникает в совершенно разных обстоятельствах, у совершенно разных людей. Например, Сталин в свое время провозгласил тост за «винтики», которые часто недооценивают, но которые играют в нашем государстве очень важную роль. Тогда этот тост был напечатан во всех газетах. Прошло много лет. Происходила культурная революция в Китае. И газеты в Китае прославляли некоего Ли Фэна, который называл себя «нержавеющим винтиком председателя Мао». А Бухарин говорил, что коммунизм есть «трудовая кооперация людей, рассматриваемых как живые машины в пространстве и времени».

Этот дух механического восприятия общества был очень близок общему духу западноевропейской цивилизации — материалистической и механистической, которая стремилась все уподобить механизму. Декарт, например, утверждал, что все животные являются просто механизмами, устройство которых нам еще не до конца ясно. Человеческий организм он многократно сравнивал с часовым механизмом, но допускал, что у человека есть душа. Его последователь Ламетри уже через сто лет написал книгу «Человек-машина», в которой доказывал, что человек и в своей физической деятельности, и в духовной является просто некоторой сложно действующей машиной. А в биологии все время возникали концепции, одну из которых учебник биологии характеризует так: «Организм действует наподобие марионетки, каждое движение которой зависит от того, что какой-то внешний фактор потянет за соответствующую нитку». И это относилось не только к живым существам. Весь мир пытались осмыслить в виде некоей машины. У Кеплера, одного из создателей научной идеологии западного общества, имеется такое высказывание: «Моя цель — показать, что мировая машина подобна не Божественному организму, но, скорее, часовому механизму». Этот термин «мировая машина» принадлежит не Кеплеру. Он еще глубже уходит в корни западной цивилизации. Например, он встречается у Коперника и даже еще раньше — у Николая Кузанского.

И возникает вопрос: кому же была привлекательна такая концепция? Кому нравилась идея того, что общество — это машина, в которой люди являются только отдельными винтиками? А ведь каким-то образом эта концепция победила у нас в гражданскую войну! Ответ очевиден. Такая концепция может нравиться тем, кто управляет машиной. Конечно, обществом очень трудно управлять, когда каждый человек верит, что у него есть бессмертная душа, о которой он должен думать. Народ имеет свои национальные цели. Если же это превращено в некое подобие машины, то управление государством превращается в одно удовольствие.

Всегда было так, что социализм — это элитарное учение, апеллирующее к правящему классу или к возможному правящему классу в некоем будущем обществе. Таким оно было у Платона, который писал только об этих «стражах». Так потом было в XIX веке, когда начала появляться идея социализма в Западной Европе. Например, Сен-Симон говорил, что будущее за научным руководством мира — ученые будут руководить обществом. Во главе мира будет мировое правительство, которое будет состоять из десяти ученых во главе с математиком. И Ленин, когда он говорил о партии профессионалов-революционеров, имел в виду, что будет партия не связанных с остальной жизнью общества профессионалов-революционеров. Только они могут внести социализм в рабочее движение: рабочие могут сколько угодно бороться за свои права, отстаивать большую зарплату и лучшие условия, но они никогда не дойдут до социалистической идеологии, которая должна быть внесена в рабочее движение извне.

Социализм — это долго разрабатывавшаяся, очень нетривиальная, тонкая идеология, которая не игнорировала трудных вопросов. Например, ясно, что руководители и руководимые — это одни и те же люди. Почему же одни являются винтиками, а другие — правителями машины? Сложность концепции заключалась в том, что и сами члены правящего слоя тоже рассматривались как части машины — только наиболее совершенные части. Только поняв себя в качестве части машины и усвоив ее ритм и потребности, можно было добиться необычайной власти над людьми и миром. Но для этого надо было отказаться от своей личности, своей индивидуальности. Предполагалось, что эта машина включает не только общество, но и весь мир является машиной. Люди чувствовали, что они становятся владыками мира, а не только одного определенного общества. Ведь постоянно во время революции возникали проекты переустройства всей природы, формулировались какие-то фантастические предсказания о том, что в ближайшее время будут открыты новые природные силы, которые предоставят человеку новые возможности. Этим объяснялось, например, то, что будет достаточно четырехчасового рабочего дня для достижения общего благополучия.

Иными словами, это была психология всемогущих людей, почти полубогов, демиургов. И она была необычайно привлекательна и сладостна для тех, кто входил в эту элиту или мечтал в нее войти. Она давала им заряд какой-то сверхчеловеческой энергии, о которой говорили некоторые современники, и отчаянного мужества. Их отношения и жизненную позицию я мог случайно представить по такому разговору. Мой учитель по математике, у которого я учился в университете, в свою очередь, до революции учился с неким Шмидтом, который потом стал известным полярным исследователем. Но во время революции он примкнул к большевистской партии и вошел в ленинское правительство. И вот этот мой учитель после гражданской войны встретился со Шмидтом, и они проговорили целую ночь. В частности, Шмидт ему сказал: «Вы не представляете, что значит жить три года и все время чувствовать веревку на шее». А ведь это было положение, в котором находилась вся верхушка большевистской партии. И они на это шли ради этого восторга власти — совершенно особой власти, по глубине ни с какой из ранее существовавших не сравнимой, которую давала им их идеология.

Эта концепция была высказана в одном рассказе, который, как мне кажется, содержит всю философию истории XX века. По моему мнению, он должен фигурировать в каждом учебнике истории. Он объясняет, как же происходила революция. К сожалению, он далеко не так известен. Это рассказ Пятакова. Кто же такой был Пятаков? Это был один из крупнейших деятелей большевистской партии. Ленин перед самой смертью написал так называемое «Завещание», в котором охарактеризовал основных лидеров, которые могут претендовать на руководство партией. О ком же он там говорил? О Троцком, Сталине, Зиновьеве, Каменеве, Бухарине и о Пятакове. Потом он участвовал в оппозиции, был исключен из партии. А потом подал заявление, в котором отказывался от своих взглядов. Был восстановлен в партии, получил сравнительно высокий пост, и, когда во Франции была открыта советская промышленная выставка, он ее представлял. Там он встретился со своим бывшим товарищем по партии Валентиновым, который давно отошел от партийных дел и жил спокойно во Франции. И Пятаков пытался ему объяснить, почему он отказался от своих взглядов, почему он соглашается сейчас вернуться в Советский Союз, предвидя, что с ним может случиться (а он был расстрелян, конечно).

Вот что он говорит: «Большевизм есть партия, несущая идею претворения в жизнь того, что считается невозможным, неосуществимым и недопустимым. Мы — партия, состоящая из людей, делающих из невозможного возможное». Но «ради чести и счастья быть в ее рядах мы должны действительно пожертвовать и гордостью, и самолюбием, и всем прочим». «Возвращаясь в партию, мы выбрасываем из головы все ею осужденные убеждения. Небольшевики и вообще категория обыкновенных людей не могут сделать изменения, переворота, ампутации своих убеждений». «Легко ли насильственное выкидывание из головы того, что вчера еще считал правым? Отказ от жизни, выстрел в лоб из револьвера — сущие пустяки перед тем проявлением воли, о котором я говорю. Такое насилие над самим собой ощущается остро и болезненно. Но в прибегании к этому насилию с целью сломить себя и быть в полном согласии с партией и сказывается суть настоящего идейного болыиевика-коммуниста». И, по-видимому, это насилие над собой, превращение себя в винтик партии давало внутреннюю мотивацию для осуществления насилия вовне в неограниченных масштабах.

Он же в этом разговоре цитирует знаменитое определение диктатуры пролетариата из статьи Ленина «Пролетарская революция и ренегат Каутский»: диктатура пролетариата есть «власть, осуществляемая партией, опирающейся на насилие и не связанной никакими законами». И он разъясняет, что «закон — это есть запрещение, ограничение, установление одного явления допустимым, другого недопустимым, одного акта возможным, другого невозможным. Все, на чем лежит печать человеческой воли, не должно, не может считаться неприкосновенным, связанным с какими-то непреодолимыми законами. Когда мысль держится за насилие принципиально и психологически свободна — не связана никакими законами, ограничениями или препонами, то тогда область возможного действия расширяется до гигантских размеров, а область невозможного сжимается до крайних пределов, до нуля». Вот поразительная концепция человека, полностью отдающего свою волю и за счет этого приобретающего какие-то сверхчеловеческие силы. Он это чувствует и прекрасно выражает. Здесь, возможно, мы видим объяснение загадочной связи между учением о полном предопределении и волевым порывом, которая встречается также в исламе и кальвинизме. Обычно это приводит на мысль одну аналогию, которую я никогда не рисковал высказать, потому что меня просто подняли бы на смех. Я надеюсь, что в вашей аудитории это найдет какое-то понимание. Начиная с середины XVI века Западную Европу, особенно Северную, охватила загадочная волна процессов над ведьмами. Было казнено колоссальное количество людей. В основном эти люди были женщинами. Все в основном были сожжены. В Северной Америке проходило то же самое, только там вешали. Сколько тогда погибло людей, подсчитать невозможно, оценки различаются от ста тысяч до двух миллионов. Причины этого явления никто не может назвать. Основные немецкие сочинения, очень обстоятельно, с привлечением большого количества документов обсуждающие его, называются «Хексен ван». «Хексе» — это ведьма, а «ван» — это по-немецки мания, ослепление, т. е. это «ведьмовское безумие». Ученые считают, что происходило что-то иррациональное. Очень многие показания были получены под страшными пытками. Но был целый ряд показаний, полученных не под пытками. И показания эти во многих деталях сходятся. Мне кажется, что за этим было что-то общее, объективное — пусть хотя бы галлюцинации, но однотипные у очень многих людей. Почему-то в течение двухсот лет, с середины XVI до середины XVIII века, эти явления не прекращались. И это — точно та же психология. Речь идет об отдаче своей личности полностью в руки какой-то другой, гораздо более могущественной силы, которая снабжает человека невероятными возможностями. Можно на кого-то навести порчу, околдовать человека, можно отрыть клад и т. д. Чувство, которое испытываешь, читая документы того времени, — такое же, как когда читаешь рассказ Пятакова. Хотя, конечно, Пятаков был абсолютный рационалист и никакого договора с нечистым своей кровью не подписывал. Но это чувство каким-то другим образом реализовалось, и это важный элемент социальной психологии, потому что видно, что оно дает очень большие силы человеку. Надо сказать, не одному Пятакову принадлежат такие слова. Например, Троцкий, впервые возглавивший оппозиционное движение, на XIII съезде партии был разгромлен и в своем последнем выступлении сказал: «Я знаю, что быть правым против партии нельзя, правым можно быть только с партией, ибо других путей для реализации правоты история не создала». И поразительно, что ряд самых разных деятелей большевизма — такого рационального, материалистического движения — сравнивают большевистскую партию с религиозным орденом. Например, Сталин сказал, что большевики — это своеобразный орден меченосцев. А Бухарин прямо называет большевистскую партию революционным орденом. Противники большевиков не имели на вооружении ничего сравнительно сопоставимого с этой необычайной идеологией. Она и определила победу большевистской революции, в частности, в Гражданской войне. Она горела у последователей большевиков каким-то совершенно неугасимым огнем.