Читать интересную книгу Юридические конструкции и символы в уголовном праве - Лев Кругликов

Что касается расположения отдельных составов внутри групп (подгрупп), то оно должно осуществляться с учетом важности видовых объектов, сравнительной тяжести преступлений по характеру их общественной опасности.

Таким образом, в основе построения системы Особенной части уголовного законодательства лежат: 1) межродовой объект, а также важность межродовых объектов, 2) родовой объект – важность родовых объектов, 3) групповой объект – важность группового объекта, 4) подгрупповой объект – важность подгруппового объекта, 5) видовой объект – его важность.

Поддерживая в целом идею о выделении наряду с родовым и видового объекта, поскольку она «имеет практическое значение и может быть использована при построении системы той или иной группы преступлений», В. Я. Таций вместе с тем оговаривается, что «она не должна противоречить трехстепенной классификации объектов – наоборот, она может существовать только наряду с ней…»[118] Вряд ли такое суждение верно, ведь столь же успешно можно утверждать, что идея о выделении родового или непосредственного объекта не должна противоречить двухстепенной классификации. И вовсе непонятно, почему выделение видового объекта может существовать только «наряду» с трехстепенной классификацией, а не внутри нее, не преобразовать ее в четырех– или шестистепенную.

По нашему мнению, классификация по «вертикали» должна охватывать, ввиду существующих в УК РФ реалий, семь категорий объектов: общий, межродовой, родовой, групповой, межгрупповой, видовой и непосредственный. За исключением первого и последнего, остальные имеют троякое значение: во-первых, помогают законодателю определить характер общественной опасности посягательств на эти отношения (объекты); во-вторых, позволяют осуществить научную и законодательную классификацию преступлений и норм, предусматривающих ответственность за их совершение; в-третьих, служат основой расположения законодательного материала «по определенной системе, подчиненной единому объективному критерию»[119].

Следует, однако, признать, что в действующем уголовном законодательстве роль группового, межгруппового и видового объектов не так уж и очевидна: строгой компоновки норм внутри глав не осуществляется, соответственно четко не проявляется значимость этого объекта в процессе кодификации. Подобное положение ненормально и лишает Особенную часть Уголовного кодекса необходимой стройности, логичности.

Так, в главе 21 УК РФ «Преступления против собственности» ответственность за хищения предусмотрена ст. 158-162, 164, хотя, исходя из общности группового объекта, не было смысла отрывать состав хищения предметов, имеющих особую ценность, от иных форм и видов хищения. Недостаточная продуманность в вопросах компоновки преступлений и норм затрудняет оценку того толкования, которое дано Пленумом Верховного Суда СССР в 1986 г. относительно сущности вымогательства: «…при вымогательстве угроза насилием направлена на получение имущества в будущем, а не в момент применения угрозы»[120]. Известно, что ранее в теории и практике иначе трактовали состав этого преступления, отграничивая его от грабежа и разбоя по моменту реализации угрозы, а не получения имущества[121]. Показательно, что обе эти ситуации объединены при трактовке вымогательства Пленумом Верховного Суда.

Того же характера замечание вызывает глава 16 Особенной части УК РФ. Если преступления против жизни обособлены, а посвященные им нормы должным образом саккумулированы (ст. 105– 110), то этого нельзя сказать о группах преступлений против здоровья (ст. 111-118, 121, 124) , а также посягательствах, опасных для жизни или здоровья (ст. 119-120, 122-123, 125)[122], что является одной из причин расхождений в учебной литературе по вопросу о классификации преступлений данной главы.

Очевидно, компактное расположение внутри главы норм, касающихся одной группы преступлений, содействует большей упорядоченности законодательного материала, осознанию сущности и характера опасности отдельных видов преступлений, а в случае введения новых норм – облегчает отыскание их места в системе уголовно-правовых предписаний. Отсюда следует, что выделение групповых (именуемых Е. А. Фроловым видовыми) объектов необходимо не «в ряде случаев»[123], а, по меньшей мере, «как правило».

Классификация преступлений на группы важна не только для решения локальных задач (упорядочение законодательного материала в пределах главы и т. п.). Подчас она заставляет задуматься о правильности определения статуса того или иного объекта (скажем, как группового – объекта экологических или транспортных преступлений по УК 1960 года). В действующем УК РФ совершенно не прослеживается связи групповой принадлежности преступления и типа санкции, хотя, казалось бы, такая связь должна быть, ведь система санкций в определенном смысле зависима и производна от системы преступлений, предложенной законодателем.

Сказанное позволяет сделать вывод о том, что вопрос о классификации объектов преступлений не является и не может быть чисто учебным (каким он практически выступает сейчас). Ввиду его важного научного, законотворческого и правоприменительного значения он заслуживает более пристального внимания со стороны ученых, законодателя и практических работников.

§ 2. Средства законодательной техники

В юридической литературе не наблюдается единства мнений не только по вопросу о понятии, но также и относительно круга средств законодательной техники. Так, В. М. Горшенев, рассматривая средства как разновидность нетипичных нормативных предписаний и выделяя три разновидности, относил средства к двум из них: а) нормативным обобщениям, характеризующимся тем, что «в их нормативных предписаниях содержится известная доля допущения, относительность состояния»[124], к этой группе, полагал он, следует относить презумпции и фикции; б) нормативным предписаниям, которые выполняют функции своего рода трафарета и предназначены для того, чтобы с их помощью можно было удостоверить юридическую характеристику определенного фактического обстоятельства, реальность состояния, имеющего юридическое значение. Они как бы «прикладываются» к фактическим обстоятельствам[125]. К этой группе, по его мнению, относятся дефиниции и юридические конструкции. Однако в действительности В. М. Горшенев не ограничивал круг средств названными видами, относя к ним также «преюдиции и т. д.»[126].

М. К. Юков к средствам юридической техники относит нормативное построение, юридические конструкции и отраслевую типизацию[127]. В. К. Бабаев причисляет к ним, в частности, аксиомы, юридические конструкции, правовые символы, презумпции и фикции, отмечая, что именно эти средства «оказались обойдены вниманием правовой и в особенности – учебной литературы», в то время как они «играют важную роль в правовом регулировании общественных отношений»[128].

В отраслевых дисциплинах, в том числе в уголовно-правовой литературе, этот вопрос также рассматривался. Так, по мнению Е. В. Ильюк, средства законодательной техники – это юридические конструкции (модели) и терминология[129]. Более широко толкует средства проф. О. А. Красавчиков – представитель науки гражданского права. К средствам юридической техники он причисляет (помимо упоминаемых Е. В. Ильюк видов – юридических конструкций и терминологии) также презумпции и фикции, систематизацию[130]. Возражая против последней, С. С. Алексеев обращает внимание на то, что систематизация есть «юридически содержательная деятельность и с этой точки зрения она не может быть поставлена в один ряд с терминологией и юридическими конструкциями»[131].

Видимо, по мере развития теории будут вычленены и иные средства – как уже фактически используемые законодателем, так и могущие быть использованными для нормативного закрепления, юридического выражения воли законодателя. Применительно же к современному уровню (состоянию) общей теории российского права есть основания оперировать в науке российского уголовного права понятиями: а) юридической конструкции, б) терминологии, в) презумпции, г) юридической фикции, д) символов и е) аксиом.

Вопросы терминологии в последнее время активно анализируются специалистами в области общей теории и науки уголовного права[132]. Что же касается иных средств законодательной техники, то они практически обойдены вниманием, до недавнего времени оставаясь вне поля зрения науки уголовного права. Это ли не свидетельство недооценки значимости упомянутых средств (юридических конструкций, презумпций, аксиом, фикций и символов) при нормативном и системном построении уголовно-правовых актов? Между тем, как справедливо подчеркивается в общей теории права, «полное и правильное использование всех средств и приемов на основе отработанных правил юридической техники обеспечивает точное выражение содержания правовых актов, их доходчивость и доступность, возможность наиболее рационального их использования в практической работе»[133]. Отсюда необходимо осмысление всего круга средств, возможностей их использования в процессе законотворчества. Отрадно, что вопросам законодательной техники в уголовном праве наконец-то стало уделяться заметное место. В последние годы «не избалованные вниманием» виды средств стали предметом кандидатских диссертаций, подготовленных также аспирантами и соискателями ярославской юридической школы[134]. Представителями этой школы опубликовано немало работ, в том числе монографического характера[135].