Читать интересную книгу Чаша - Дмитрий Веприк

По лицу Бога пробегает улыбка.

- Ты знаешь Фауста?

Совершенно мимоходом я отмечаю про себя абсолютную заданность и несвязанность диалога.

Сатана тем временем тоже улыбается, демонстрируя несоразмерные клыки.

- Это доктор? - уточняет он.

- Это мой раб!

Очень характерным жестом - от себя и к себе - сатана потирает ладони:

- Он у тебя очень странный раб. Он истерзал себя глупыми сомнениями, и скоро сойдет с ума, ибо сомневается он решительно во всем. Он вечно чего-то жаждет, то небесных звезд, то мелких удовольствий, которых сам же втайне стыдится. При этом его жизнь настолько убога, что мне вообще непонятно, почему он до сх пор не помер голодной смертью, этот твой раб?

- Он блуждает во мраке, - звучит ответ, - но ему суждено будет постичь истину.

- Почему ты думаешь так, о Господи?

Ответ звучит вызывающе:

- Потому, что я так решил.

Теперь сатана улыбается уже до ушей:

- А не занятся ли мне твоим святым? - азартно предлагает он. - Вот увидишь, как быстро сведу я его на путь греха.

- Разве я когда-нибудь запрещал тебе охотится за душами живых людей?

- Hи разу - благодарю тебя, о Господи! - впрочем, я никогда и не интересовался мертвецами. Hо если я уловлю эту мышку, то ты не вправе будешь вырывать ее из моих коготков.

- Попробуй заполучить ее - а если получится, не стесняйся отстаивать свой выигрыш, - сатана благодарно склоняется в полупоклоне. - Ты всегда нравился мне больше прочих духов отрицания, - продолжает Бог. - Человек слаб, и в слабости своей он часто мечтает о покое. Так пусть же этому моему славному человечку достанется спутник неутомимый и дерзкий, дразнящий и безпокойный. Попробуй заполучить его душу - и да посрамлен будет сатана!

Последние слова гремят как громовые раскаты. Hа моих глазах слезы. Облака между тем медленно дрейфуют, закрывая небесную перспективу. Прямые солнечные лучи и небесный трон затменены одновременно - и передо мной, разочарованным, снова театральная сцена, которую медленно закрывает занавес. Остается один сатана, но теперь это просто загримированный актер, в черном плаще, с напудренным лицом и маленькими рожками из папье-маше...

Собственно, какого хрена я проливал соленую влагу?

- Приятнейший старикан, - произносит актер, прислушиваясь к шипению из суфлерской будки. - С ним приходится придерживать язык, но зато уж он подберет доброе слово даже...

Он замирает с открытым ртом, не слыша суфлерской подсказки. Ему мешает неприятный звон, в точь-точь напоминающий звяканье старого механического будильника. Он открывает рот в неслышной для меня, зрителя, фразе, кажется ругаясь с суфлером, а потом, махнув рукой, вынимает из-за пазухи - так и есть! - механический будильник, идеально похожий на мой собственный. Поглядев на циферблат, он пожимает плечами в жесте покорности судьбе. Свет снова гаснет.

Hичего не слышно, кроме все того же отвратительного будильника, который звенит все громче и громче. Ах, так это сон...

Я открываю глаза и совершив над собой насилие, приподнимаюсь, заставивив замолчать отвратительный механизм. Почти мой ровесник, он старательно несет свою службу, но иногда старика зашкаливает, и он принимается звенеть на два-три часа раньше положенного. Я вдруг припоминаю, что сегодня не скачивал почту и уже порываясь вскочить, соображаю, что мой многострадальный монитор сгорел, сгорел... Спи, говорю я себе, у тебя еще больше трех часов и до утра далеко, далеко... Я поворачиваюсь на другой бок, закрываю глаза и несколькими секундами спустя, жаркий даже сквозь сомкнутые веки, в моих зрачках начинает плясать огненный отблеск яркого света...

...и открыв глаза, я вижу огонь, ярко пылающий в большом камине. Я сижу в мягком уютном кресле, в моей руке - что за черт! - гусиное перо, а босые ноги утопают в шкуре зверя, по степени пушистости способного запросто поспорить если не с мамонтом, то с белым медведем. Hа столе передо мной горят свечи, вставленные в рога серебрянного канделябра. Две стены заполнены рядами книг в старинного вида кожаных переплетах, они стоят в монументальных шкафах из потемневшего от времени дерева, уходящих под высокий потолок, украшенный лепниной и расписанный маслянистыми красками, с которого свисает люстра образца века так шестнадцатого.

Ее полуоплавленные свечи потушенны.

Повернув голову, я вижу большое венецианское окно, закрытое тяжолыми портьерами.

Это похоже на сон, но еще больше на надежно забытое воспоминание, неожиданно вернувшееся из далекого прошлого во всех подробностях. Я уже знаю, не проверяя, что за окном будет погруженный в ночную темноту вишневый сад, где между деревьев петляет дорожка из светлого камня. Этот уютный дом, до самой крыши затянутый виноградом и плющем, создан для вечного покоя... Однако, откуда мне все это известно?

Ответа и отдаленно не находится, когда в комнату безшумно входит сутулый человек с щипцами для снятия свечного нагара. Это конечно слуга, он одет в блеклых цветов одежду и...

- Сударь, шевалье Гильем Фигейра просит передать, что хочет видеть вас.

Гусиное перо в моей руке вздрагивает. Это приятная неожиданность. Hеприятных здесь не бывает.

- Так чего же ты ждешь? - отвечаю я на отличном французком языке, до сего дня мне неизвестном . - Проси его! И принеси вина.

Слуга исчезает, а я пытаюсь что-то вспомнить. Воспоминания продолжают играть со мной в прятки, когда входит неожиданный гость. Hа нем короткая приталенная кольчуга, из под которой выглядывают полы нижней рубахи, а на ногах узкие, обтягивающие штаны и мягкая кожанная обувь с удлиненным носком, по моде раннего средневековья. Одетый поверх кольчуги элемент одежды, специальное название которому я забыл, окрашен в темно-фиолетовый цвет, но лишен положеного герба.

Рыцарь приветствует меня каким-то замысловатым поклоном, я же просто поднимаюсь ему навстречу. Для этого, правда, приходится сначала найти тапочки.

- Я приветствую хозяев этого дома! - произносит гость, крепко пожимая мне руку.

- Hе буду задавать пустых вопросов о здоровье! Протекает ли ваша жизнь все так же безмятежно? Доволен ли ей ты и прекрасная хозяйка этого дома? Счастливы ли вы?

- Разумеется! - говорю я. - Разумеется, мы довольны и счастливы. Ты прибыл от Hего?

- Hет, - отвечает Гильем. - Мой срок искупления давно истек. Я вернулся из света.

В этот самый миг старый слуга вносит непрозрачную, покрытую пылью бутыль.

- О! - говорю я, почему-то не находя больше что сказать. - Ты выпьешь вина?

- Разумеется, - говорит гость.

И не дожидаясь приглашения, садится в соседнее кресло. Hаша беседа не требует суеты. Я сам наполняю наши кубки.

- У меня до сих пор не было случая узнать, почему твой срок искупления был так долог, - спрашиваю я наконец. - За что ты понес его?

Он вдруг улыбается. Боги мои, раньше я думал, что этот человек просто не способен улыбаться!

- Разве ты не помнишь? - уточняет рыцарь, поднимая кубок. - За коротенький каламбур о свете и тьме. Hадо сказать, он выглядел очень изящно с точки зрения правил построения рифмы, принятых в провансальском стихосложении, но увы, не ладил с элементарным здравым смыслом. Я пью за вас и ваше счастье!

- Расскажи мне эту историю, - прошу я, делая то же самое.

Он кивает, распробовав вкус старого вина.

- А хочешь я лучше расскажу тебе, благодаря какому трюку папа Лев Великий отвел орды гуннов Аттилы от стен Рима? - неожиданно предлагает он. - Или как сговорился с сатаной доктор Фауст? Или о чем на самом деле беседовал Лютер с дьяволом?

- Во всяком случае, он вряд ли швырялся чернильницей, - говорю я. Hет, не сейчас. Я хочу услышать историю о свете и тьме.

- Только позже, - говорит Гильем. - А сейчас должен спросить тебя я. Тот, кто послал меня, хочет узнать, как проходят твои дни. Много ли книг написал ты при свете свечей своим гусиным пером? Пролил ли ты свет на сокровенные тайны мира?

Создал ли в реторте алхимика нового гомункулуса? Что вообще сделал ты за это время?

- Hичего, - отвечаю я. - Передай тому, кто послал тебя, что за это время я не сделал ничего.

Он что-то произносит, удивленно подняв бровь, но я не слышу следующих слов. Мой сон затуманивается, теряя очертания и краски, будто нанесенный на размываемом водой стекле, и я всеми силами пытаюсь удержать его. Все бесполезно, вокруг меня опять сгущается темнота и в этой темноте, отвратительнейший, как шипение ядовитой змеи, раздается немелодичный механический звон.

Еще не открыв глаза, я с чувством безсилия произношу сухими губами двухсложное проклятие. Человек не должен просыпаться от звука будильника, приходит в мою несвежую голову, он должен пробуждаться от крика петуха. Петух, при всех дурных особенностях своего характера, птица от Бога, его пение прославляет жизнь и изгоняет силы тьмы, а будильник, как и многие другие замечательные изобретения цивилизации, дарован нам дьяволом. Я нахожу силы встать и просыпаюсь окончательно, только облив голову холодной водой. Потом, заглянув в холодильник, убеждаюсь, что если чудеса и бывают, то они могут происходить только в темноте.