Читать интересную книгу Очерки по общему языкознанию - Владимир Звегинцев

Но если даже отвлечься от явной несостоятельности утверждения о произвольности (немотивированности) языкового знака, указываемые Ф. де Соссюром предпосылки неизбежно приводят к следующему выводу: большая или меньшая произвольность знака находится в прямой зависимости от конкретных путей развития грамматической структуры языков. Языки, таким образом, на разных этапах своего развития располагаются по градации в соответствии с большей или меньшей мотивированностью своих элементов, чем фактически устанавливается своеобразный типологический принцип.

С указанным выводом тесно связан и другой: поскольку немотивированность (произвольность) языкового знака может как приобретаться, так и утрачиваться в процессе развития языка, сам по себе принцип произвольности языкового знака не является конституирующим для природы языка, но носит исторический и факультативный характер.

Таким образом, что касается разграничений, проводимых самим Ф. де Соссюром в отношении выделения элементов с разной знаковой «насыщенностью», то они, в конечном счете, отнюдь не свидетельствуют в пользу знаковой природы языка в целом.

В советском языкознании также делались попытки разграничений подобного рода. Так, А. И. Смирницкий, разбирая вопрос о значении принципа условности связи между звучанием и значением для сравнительно-исторического метода, писал: «Принцип немотивированности (условности) относится… к простым, неразложимым или достаточно изолированным идиоматически образованным единицам. В сложных же образованиях выступает уже и принцип мотивированности — наряду, конечно, с первым принципом, поскольку в состав сложных образований входят простые единицы.[46] Близкую точку зрения высказывает Р. А. Будагов. «По нашему мнению, — пишет он, — «языковой знак» обычно не мотивирован лишь в своих низших формах (звуках, отчасти морфемах), тогда как в своих высших проявлениях (словах) он всегда стремится к мотивированности».[47] Оба эти высказывания в свою очередь сближаются с точкой зрения Ш. Балли, высказанной им в изложенной выше статье (Ch. Bally. Sur la motivation des signs linguistiques).

Нельзя не признать справедливости этих утверждений, но они все же не полностью разрешают разбираемый вопрос. На основе предпосылок, которые содержатся в этих высказываниях, логичен и даже неизбежен следующий вывод: поскольку основной и имеющей самостоятельное хождение единицей языка является слово, а оно является «сложным образованием» (А. И. Смирницкий) или «высшим проявлением» языка (Р. А. Будагов), то вопрос о произвольности языкового знака отпадает сам по себе: язык слов (а именно о словах идет речь у всех адептов теории знакового характера языка) не может, следовательно, быть системой немотивированных, произвольных знаков. Вопрос о возможном знаковом характере отдельных единиц (слов) языка, видимо, следует решать иным образом. Поскольку — подчеркиваю это еще раз — в теории знаковости языка речь идет о словах, постольку и данный вопрос должен разбираться не применительно к отдельным элементам слова, выделяемым лингвистическим анализом, а в отношении слов в целом, или, точнее говоря, в отношении отдельных категорий слов.

Подходя к разрешению интересующего нас вопроса под данным углом зрения, необходимо признать наличие целого разряда слов, в значительной степени обладающих знаковым характером. Речь идет в первую очередь о так называемых «абсолютных» терминах.

Прежде чем приступить к выявлению в этой категории слов черт, сближающих их со знаками, необходимо со всей категоричностью подчеркнуть, что термины также являются словами языка и поэтому им в значительной степени свойственны все те особенности, которые являются характерными для элементов языка. Они даже могут развивать особые формы, подчеркивающие их своеобразие как определенной лексической категории, т. е., следовательно, как категории, несомненно, языковой. Таковы, например, суффиксы— н-, -ист-, -оват- русского языка, которые в химической терминологии используются в качестве своеобразной шкалы, указывающей количество молекул кислорода в кислоте. Ср. кислоту серную (H2SO4), сернистую (H2SO3) и серноватистую (Н2S02), соответственно кислоты азотная (НNО3), азотистая(HN02) и т. д. Или суффикс— ит, который в медицине используется в названиях воспалительных процессов разных органов (бронхит, гастрит, плеврит, лярингит и пр.), в металлургии — в названии сплавов (платинит, победит и пр.), а в геологии — в названиях минералов(лазурит, кальцит, александрит и пр.).[48]

Однако вместе с тем этой категории слов свойственны черты, которые отделяют их от остальных слов языка («обычных» слов) и сближают со знаками. Характерной особенностью этих слов является их однозначность и способность в ряде случаев заменяться в соответствии с научной традицией условными знаками без всякого при этом последствия для содержания («значения») термина. Так, можно словами написать интеграл, градус, вариация, сумма или же передать их соответствующими значками:? U, Подобная заменяемость слов условными знаками, кстати говоря, очень наглядно показывает, что в «обычном» и терминологическом употреблении слов мы фактически часто имеем дело с омонимами. Так, например, слова плюс и минус в их терминологическом смысле и в значениях «достоинство», «выгодная сторона», «преимущество» (для слова плюс) и «недостаток» (для слова минус) — несомненные омонимы. Мы можем сказать или написать словами семь минус два равно пяти или изобразить это математическое отношение условными знаками: 7–2= 5, но мы не можем в предложении у этого проекта много минусов использовать указанную математическую символику. И дело тут не только в том, что на письме меняются графические способы передачи единого содержания, выражаемого в звуковом языке единообразно: ведь оказывается же возможным, например, древнеегипетское идеографическое письмо заменить буквенной транскрипцией. Различие между терминологическим и обычным использованием слова гораздо глубже, и его можно проиллюстрировать следующим примером. Машинист паровоза, подъезжая к семафору, видит обозначенный на нем железнодорожный знак и произносит: красный, разумея цвет знака, т. е. он читает вслух знак, и от того, что он прочел вслух данный знак, т. е. обозначил его словом, этот знак не перестал быть знаком, точно так же как и слово красный не получило того специфического значения, которое данный знак имеет в железнодорожном транспорте. Аналогичным образом обстоит дело и в отношении слов типа плюс, минус, бесконечность, сила, корень и т. д. Это также «прочитанные вслух», обозначенные словами знаки понятий или явлений, звуковая форма которых в силу конкретных условий зарождения термина[49] совпадает со звуковой оболочкой «обычного» слова.

К сказанному следует добавить, что о терминологических омонимах можно говорить, конечно, не только тогда, когда имеется определенный условный знак, способный заменить слово.[50] Такого условного знака может и не быть, но он может легко подразумеваться, находиться, так сказать, в потенциальном состоянии. Так, в лингвистике мы имеем ряд условных знаков: звездочку — знак реконструированной формы («формы под звездочкой»), знак ударения, мягкости, слогообразовательной способности и т. д. Но вместе с тем такие термины, как корень, основа и пр., не имеют условных знаков (хотя и могли бы иметь их), что не лишает их омонимического характера. Важно то, что они не имеют того, что обычно именуется лексическим значением, но только обозначают четко определенные научные понятия и явления, вследствие чего развитие их внутреннего содержания, как правило, не может обусловливаться языковыми факторами или определяться языковыми терминами и критериями. Развитие внутреннего содержания термина полностью зависит от содержания и методологии той науки, которую данный термин обслуживает, и уже одного этого обстоятельства достаточно, чтобы чисто терминологическое использование «обычного» слова рассматривать как омоним.

Стремление во что бы то ни стало увидеть смысловую связь между содержанием термина и лексическим значением «обычного» слова (в случае совпадения их звуковой оболочки), что наблюдается в ряде работ,[51] противоречит действительному положению вещей. В основе стремления к сохранению указанной смысловой связи лежит тенденция характеризовать научное понятие или явление через внутреннюю форму слова. Утрата внутренней формы в «обычном» слове — явление естественное, но для термина подобная утрата считается нежелательной, так как в этом случае якобы теряется смысл термина. В действительности, однако, вскрываемые в данном случае отношения выглядят совершенно иначе, и именно сохранение смысловой связи нередко создает значительные трудности в пользовании терминологией. Автор словаря лингвистических терминов Марузо, разбирая в теоретическом предисловии к своей работе вопрос о том, должно ли терминологическое слово быть определением вещи или понятия (или, иначе говоря, сохранять свое этимологическое значение), пишет: «… даже если бы термины могли вполне соответствовать понятиям, теории, определяющие эти понятия, неизбежно будут эволюционировать; в таком случае мы рискуем увидеть, как в связи с прогрессом науки крушение теорий влечет за собой и гибель самой терминологии. Науке, находящейся в процессе становления, невыгодно закреплять связь обозначения с обозначаемым».[52]