Читать интересную книгу История одной семьи - Римма Выговская

В Москву, в Москву!

Итак, май 1945-го. Победа. Отца вызвали в Москву уже в мае. Он уехал, а маме велел сворачивать хозяйство и ждать вызова.

Мама взбивала масло, топила его и сливала в довольно большую (примерно 1, 5–2 ведра) закрытую кадушечку, в верхней крышке было сделано маленькое отверстие, которое закрывалось специально сделанной пробкой. За лето мама заполнила эту кадушечку доверху топлёным маслом. Ещё она забивала нашу скотину (свинью, овец, кур – конечно, мы никогда не были свидетелями этого) и коптила, солила, вялила мясо. Мяса набралось на большой чемодан, но нам оно не досталось: дорогой у нас его украли.

Наверное, мама продавала нашу нехитрую мебель. Меня она несколько раз усаживала на рынке с набором мелкой утвари: утюг, керосиновая лампа, какие-то (не художественные) книжки-брошюрки и пр., и пр., и пр. Она мне называла цену каждой вещи и говорила: «Проси столько-то, а отдавай за столько-то».

И я честно, когда ко мне подходили потенциальные покупатели и спрашивали о цене, каждый раз отвечала: «Прошу столько, отдаю за столько!» Пока ко мне не подошла какая-то интеллигентного вида (наверное, из беженцев) пара, и они научили меня правилам торговли.

Кое-что я иногда продавала, но вырученные деньги тут же тратила: покупала или серу (это типа жвачки, очень популярной тогда в Сибири, её почти постоянно жевали все: и дети, и взрослые, как гораздо позже начали жевать жвачку повсюду; делалась эта «сера» из каких-то смол и была с разными привкусами), или семечки, или ещё что-нибудь. Время от времени мама приходила ко мне и спрашивала, продала ли я что-нибудь. «Да, – гордо отвечала я, – вот, вот и вот!» «А деньги?» – спрашивала мама. «Денег нет, я купила это, это и это». Словом «очень много» я тогда наторговала…

Насчёт Дочки мама заранее договорилась со своей приятельницей, тоже ветеринаром, что она возьмёт её у нас прямо перед отъездом. Так и случилось. Уже, по-моему, в начале 50-х эта женщина, тётя Галя, останавливалась у нас в Москве проездом на юг и передавала нам горячий привет от нашей Дочки. И мы ответили тем же.

* * *

Вызов от отца пришёл в сентябре. Примерно в середине сентября мы погрузились в грузовую машину, в кузов, разумеется (нас, отъезжающих, было несколько семей, одна женщина с двумя детишками: младший – грудничок – ехала с нами по пути довольно долго) и поехали в Абакан на «железную дорогу». Эти два слова завораживали меня, мне не терпелось увидеть эту загадочную «железную дорогу». Ехали до Абакана почти два дня. Ночевали в каком-то грязном помещении на полу. Наконец, приехали в Абакан. К моему великому разочарованию, никакой «железной дороги» я не увидела: так, лежат какие-то прутики да деревяшка и называются почему-то железной дорогой.

Не помню, как мы уехали из Абакана. Почему-то в пути делали много пересадок с одного поезда на другой. Часто ночевали на грязных вокзалах, прямо на полу. Я, конечно же, в пути заболела сильнейшим бронхитом. Очень ослабела. Приезжаем на очередную станцию, где будем делать очередную пересадку, мама, и Стюра (она ехала с нами), и все дети, включая маленького Вовку, расхватывают вещи и бегут к вокзалу: занять место хотя бы на полу, а то грозило остаться на ночь на улице. Мне же не дают ничего – сама бы дошла. Мама, убегая, говорила мне: «Ты вот так иди, только никуда не сворачивай. Я сейчас вещи отнесу и вернусь за тобой». И я медленно брела в полузабытьи в каком-то мареве до тех пор, пока мамины руки не подхватывали меня и не тащили на вокзал.

* * *

На некоторых станциях была Детская комната, но попасть туда было очень трудно. В лучшем случае нас, детей, кормили. Однажды всё-таки нам повезло, и нас всех четверых взяли ночевать в Детскую комнату. Кроватки с чистым бельём изумили меня, и я уже предвкушала провести в такой кроватке целую ночь, как вдруг Вовка закапризничал и отказался спать один. Его положили со мной, и добрая тётенька, устраивающая нас, прошептала мне: «Он уснёт, и ты ложись вот здесь, рядом». Уснули мы почти сразу, а когда ночью я проснулась, то увидела, что все кроватки заняты детишками, и на многих их было по двое. Больше нам так ни разу не повезло.

В другой раз на какой-то станции нас подобрал воинский эшелон: солдаты возвращались с японского фронта. Они взяли нас к себе в теплушку, посреди которой топилась печка-буржуйка. Ребята устроили нам баню, нагрели воды и искупали. Кормили нас из своего солдатского котла, да ещё и угощали неведомыми нам маленькими печеньями. Очень хорошо и уютно было ехать с ними, но на одной из станций нас в этой теплушке обнаружило большое военное начальство и велело нам убираться из воинского эшелона. Было очень обидно.

Следующий отрезок пути мы ехали с амнистированными заключёнными, возвращавшимися домой. Тоже в теплушке. Но какая большая разница с теплушками военных! Сами амнистированные были с нами очень даже приветливы и тоже угощали нас, делясь своей едой. Но у них была грязь непролазная и очень много вшей. Вши ползали по одеялам, по верхней одежде – всюду. Вдобавок мы, дети подцепили там чесотку.

Мы могли таким образом проехать весьма изрядный участок пути без пересадки, но мама не выдержала, и на какой-то станции мы расстались с гостеприимными попутчиками.

Тогда почти на каждой железнодорожной станции был санпропускник с «вошебойкой». Мы вымылись в бане, одежду нашу прожарили и, наверное, почти освободили от насекомых, наши руки в медпункте намазали какой-то мазью, и мы избавились от изнуряющего зуда.

* * *

Дальнейшего пути я не помню, но, наконец-то, мы добрались до Челябинска. Там в Детской комнате мест не оказалось, но покормили нас очень вкусно и сладко – вермишелью со сгущёнкой. И то, и другое мы пробовали впервые. Это блюдо стало надолго нашим самым любимым. Когда вдруг летом 1946 г. мы остались в Москве одни с папой (мама где-то работала в Подмосковье) и он нас спрашивал, что нам приготовить, мы неизменно отвечали: вермишель со сгущёнкой. Мама потом очень сердилась, что на вермишели и сгущёнке мы «проели» целое состояние.

В Челябинске же я впервые попробовала мороженое. Несмотря на мой бронхит, мама всё же не смогла меня обделить этим лакомством.

И, наконец, в Челябинске мы сели в настоящий плацкартный вагон, а поезд шёл прямиком на Москву. У нас были и нижние, и верхние полки, и мы поехали нормально.

В вагоне было очень много разного люда. Напротив нас ехала какая-то очень неприятная девчонка, чуть старше меня. Мы почему-то поняли, что она из «богатеньких». Она целыми днями пила чай из чайника, при этом засовывала нож в банку с мёдом, а потом долго облизывала его.

Ехала очень даже молодая симпатичная пара – муж и жена, узнав, что я читаю и что очень люблю читать, на одной из станций они купили и подарили мне книжку-раскладушку, но не картонную, а бумажную. Не помню, что это была за книжка, но противная девчонка-соседка отняла её у меня, а я почему-то не посмела пожаловаться ни маме, ни добрым людям, сделавшим мне этот подарок.

* * *

И вот, наконец-то, 8 ноября 1945 г. (были мы в пути половину сентября, весь октябрь и неделю ноября) мы подъезжаем к Москве. Поздний вечер или ночь. Женька и Вовка спят, а мы с Генкой не отрываем глаз от окошка. Мне так уютно рядом со старшим братом, и я ощущаю, что вот мы с ним – старшие. Вдруг я увидела какие-то символы в воздухе, совершенно мне непонятные. «Что это?» – спросила я у Генки. «Римские цифры», – ответил он мне, и я с обидой отодвинулась от него: вот… а я-то думала… а он опять дразнится…

Поезд останавливается, мы глядим в окошко и видим отца, который близоруко всматривается в каждое окошко, а с ним рядом какая-то высокая, нарядная, красивая дама. Оказалось, что это моя сестра, Александра. Она на 16 лет старше меня.

Встреча, объятия, поцелуи, радость, растерянность – всё переплелось. И, хотя вещей у нас было очень даже немало, мы поехали домой на трамвае: родители не рискнули оплатить предлагаемый нам грузовик.

Остановились мы у сестры в комнате, в коммунальной квартире на Садово-Сухаревской, дом 7, квартира 7.

Комната довольно большая, метров 30, но и нас немало. Раньше у отца до отъезда в Сибирь в этой квартире были две комнаты: эта и ещё рядом, метров в 15. Из-за этого-то жилья папина первая жена не захотела ехать с ним в Сибирь: осталась сохранять жилплощадь. Она умерла ещё до войны, Саша рано вышла замуж за офицера, политработника. Во время войны их «потеснили», одну комнату отняли и в той, что осталась, они жили втроём: Саша (или Шурка, как её звал отец), её муж Алексей Степанович и их сын – мой племянник, 3-летний Аркадий. А нас вместе с няней Стюрой было семеро. Вот такая компания. Это была моя первая «коммуналка». Но прожили мы там недолго: месяц-другой, и я её почти не помню.

По-видимому, отношения у моих родителей с семьёй сестры не сложились, да и я, едва оправившись после бронхита, заболела очень серьёзно малокровием. У меня по всему телу вскакивали белые пузыри, на ладонях – так чуть не с мячик для пинг-понга. Врачи советовали свежий воздух, но пока и жить-то нам было негде.