В кармане сюртука лежала записка от красивой и умной женщины, просившей думать о ней «хотя бы иногда». И уже одно это обстоятельство наполняло сердце Фролова веселой отвагою, а мыслям придавало легкий мечтательный флер. Он и сам себе дивился: давно с ним не случалось этакого!
«А что, — думал Петр Федорович, — в конце концов, и я не из последних людей в этом городе!»
Здешние земство и земское собрание давно уже чаяли заполучить его в свои деловые объятия, зная как человека слова. А что не деятельного и мало предприимчивого, так то дела былые, быльем же и поросли. Открытая государевым повелением в 1865 году Казанская губернская земская управа уже год вела с ним оживленную переписку, желая видеть Фролова в предстоящем перспективном деле. В городе спешили приступить к постройке конно-железной дороги, предприятию новому, требующему современного мышления. И оно нуждалось в свежих людях с высшим образованием и передовым, не зашоренным образом мыслей.
Фролов пока думал, однако уже успел предложить губернатору маленькую хитрость. В Адмиралтейской слободе, где планировалась линия конки, имелся участок, где лошадям пришлось бы одолевать неудобный подъем.
— Едва начнется навигация — вагоны будут полны пассажиров, — предположил Фролов, внимательно ознакомясь с планами рельсовых путей. И указал инженерам место, где следовало постоянно держать пристяжную лошадь — впрягать под горою и выпрягать наверху.
Придет время, и эта простая идея осуществится, как и десятки других усовершенствований будущего трамвая. И спустя много лет казанцы будут недоумевать, почему одна из улиц города носит название «Петрушкиного разъезда». Не зная, что оно дано в память о той самой пристяжной лошади по кличке Петрушка, которая много лет исправно таскала в гору вагоны. А придумал ей эту нелегкую долю Петр Федорович Фролов, Ястребиное Око всей губернии!
Именно по этому делу Петр Федорович и заглянул сначала в инженерную часть, а следом, по дороге — в Дворянское собрание, потолковать с отставным инженер-штабс-капитаном Панаевым. Бравый офицер решил взвалить на себя бремя отца-основателя казанских конно-железных дорог после того, как отказался промышленник Шитов. Тот уже заключил, было, договор с губернской управой, но впоследствии убоялся возложить на себя еще и надзор за дамбой, по которой должны были прокладывать рельсовые пути.
Переговорив с Панаевым и условившись непременно глянуть на недельке очередные планы и чертежи, Фролов поднялся на верхний этаж, в мезонин. Там в комнатах для приезжих гостей рангом пониже остановился дорожный инженер Рокотов, самарский родственник Петра Федоровича, также приехавший по вопросам рельсового хозяйства.
Сердечно побеседовав и твердо обещав на прощание непременно приехать в гости в самом скором времени, Фролов миновал помещения для музыкантов оркестра и взошел на хоры. Отсюда как на ладони под ним простирался бальный зал, а напротив, из-под потолка свисали роскошные огромные люстры, гордость всего Собрания.
Стены зала большой столовой были обшиты малиновыми обоями, на которых красовались золотые гербы российских губернских городов. Лепной фриз с орнаментом из листьев и ветвей охватывал весь периметр зала, а внизу тускло блестел в солнечных лучах, пробивавшихся из окон, наборный дубовый паркет.
Полюбовавшись видом сверху — бальный зал Дворянского собрания и впрямь был великолепен! — Фролов собрался уже спуститься вниз. Но в эту самую минуту этажом ниже, в боковом крыле отворилась дверь, и оттуда вышли двое. Они были, очевидно, члены Английского клуба — только им можно было посещать его гостиную. Другое дело, что клуб начинал свою работу исключительно вечерами, днем же помещения, арендованные у дворянского собрания за немалые деньги, обыкновенно пустовали, запертые на замок.
— Смотрите же, поручик, не вздумайте выболтать мой план кому бы то ни было! — раздался внизу громкий настойчивый шепот.
Фролов хотел поскорее уйти, чтобы не стать невольным свидетелем чужих разговоров, как вдруг услышал имя той, которая занимала в последнее время добрую часть его мыслей.
— Что бы ни придумала дражайшая Диана Михайловна, а все же, думаю, поручик, деньги оказались бы для вас сейчас гора-а-аздо лучшим вариантом, нет? Особенно после того, как вы проигрались в картишки в пух и прах.
В ответ раздалось лишь сердитое сопение, настолько громкое, что его было слышно даже на верхнем этаже.
— Кстати, откуда у вас такие деньги, поручик? Уж не из полковой ли казны?
В ответ раздался отчетливый скрежет зубов. Похоже, Дубинин угодил сейчас в самую болевую точку Звягина.
— Все равно у вас ничего не выйдет, — мрачно процедил поручик. — Ни Меркушин, ни Муртазин и уж тем паче полковник не согласятся на вашу… вашу гнусь…
— Почему же гнусь? — казалось, искренне изумился Дубинин. — Купить право выстрела у соперника ради награды от дамы — что ж в этом зазорного? Муртазин, помнится, тоже говорил, что нынче времена такие — деньги решают все.
Он негромко хохотнул, звякнув ключами. Похоже, Дубинин был одним из привилегированных членов клуба, коли ему доверялись ключи от его комнат.
— Что до Меркушина, то его Аладин с Боглаевским в оборот возьмут. А у тех со мною счет особый.
«Вот как? — нахмурился Петр Федорович. — Интересно, какие же компрометирующие бумаги на эту парочку добыл сей мухомор? Ведь дело идет, кажется, о том, чтобы на турнире выстрелы у конкурентов скупить! Ради приза от госпожи Арбениной… Но ведь есть и другие. Тот же Муртазин!»
— Что-то мне подсказывает, — загадочно пробормотал капитан, — что ни тот ни другой вообще не явятся на турнир в назначенный час. А коли и явятся, то будут в лучшем случае сторонними наблюдателями. Не до стрельбы будет каждому, вот увидите, Звягин.
Они стояли прямо под Фроловым, и тому пришлось отпрянуть в глубь хоров, под защиту балконного парапета, дабы не быть замеченным случайно. Теперь Петр Федорович уже не хотел уходить. Дубинин и впрямь затевал какую-то гнусь, в том не было сомнений.
Но капитан уже запер двери клуба на замок, и оба офицера отправились к выходу, чтобы передать ключи швейцару. Но если Дубинин шел небрежной походкой, помахивая связкой, то поручик Звягин шагал, ссутулившись, словно сгибаясь под тяжестью какой-то ноши. Теперь Петр Федорович, замерший в своем невольном укрытии, понимал, что это — муки совести и страх разоблачения, под грузом которых даже такой отчаянный штурмовщик сердца Дианы, как Звягин, вынужден был сейчас отступить.
Да, но каков Дубинин! Сей фрукт явно нуждается в уроке. И надо преподнести его капитану в ближайшее же время, покуда тот не надумал еще каких гнусностей, похлеще банального подкупа.