Читать интересную книгу Первый человек в Риме - Колин Маккалоу

Но кто будет терпелив, когда его царство превращается в сладкую цель для следующих алчных претендентов? Гауда, легитимный сын Мастанабала, и Массива – наследник Гулуссы. Их требования набирают силу. О, если бы только требования! Возвращение домой – дело жизненной важности. Сидение на бережку – бесплодно. Но, увы, если Югурта отъедет на родину без разрешения Сената, это будет равнозначно объявлению войны.

Сенат не перепрыгнуть. Он не сможет на этот раз обойти закон. А Сенат, в свою очередь, уделит максимум внимания внешним делам. В их руках все: от объявления войны до управления римскими провинциями.

Агенты Югурты докладывали: «вето» Гая Бебия взбесило Марка Эмилия Скавра. А Скавр имеет в Сенате чудовищный вес. Однажды он уже перетащил его на свою сторону. И что самое неприятное – по мнению Скавра, Югурта Риму бесполезен.

Бомилькар-полубратец спокойно ждал, пока Югурта не развеет тяжких своих мыслей. У него было что сообщить царю, но он знал его слишком хорошо, чтобы не раздражать новостями, не прерывать величавого гнева, подобного отголоску грозы.

Югурта прекрасен. А сколько врожденных способностей! Возможно, он таков именно благодаря обстоятельствам своего низкого рождения. Интересно, кто выделил более материала, чтобы слепить Югурту? Пуническая карфагенская кровь, кровь благороднейшая в Нумидии, очень в нем видна. Но и берберийская, кровь его матери, – тот еще букет. Оба народа эти – семитские. Странно, что карфагеняне мнят себя выше: берберы дольше живут в Северной Африке, чем пунийцы.

Царь сочетал в себе лучшее из обеих семитских кровей. Материнская, горячая, подарила ему высокий рост, светло-серые глаза, точеный нос и удлиненное, с тонкими чертами лицо. Но черные, спирально закрученные, блестящие кудри и черные же густые волосы на теле – от отца, Мастанабалапунийца. Отцовская также и смуглая кожа, и широкий, мощный костяк. Вместе с внешним Югурта унаследовал от отца и порывистость, страстность. Порою от сильных эмоций его глаза темнели и взгляд их пугал.

Эллинизированная в течение столетий Грецией, нумидийская знать предпочитала эллинское платье. Но это ненастоящая одежда для Югурты, – это знали все те, кто видел царя в боевом шлеме, в кольчуге, со щитом, при мече, на коне, грызущем удила…

«Какая жалость, – подумалось Бомилькару, – что римляне никогда не лицезрели Югурту в бою. Уж он бы наслал на них страха и ужаса! Недоумки – они искушают его войной!»

Он тут же ужаснулся своим мыслям. Думать так – воистину искушать судьбу. Нужно обязательно принести искупительную жертву Фортуне.

Однако царь постепенно успокоился, и лицо его смягчилось. Ужасно, но дрянненький, вынужденный мир добывался с невероятным трудом и волнениями. Югурта дал понять своему преданному слуге, что слушает его, – он знал, что Бомилькар располагает новостями. Не теми, что спутанной кучей вываливал идиот-агент, падкий на собственные выводы и предельно пугливый. Другими.

– Мой государь, – начал Бомилькар с поклоном, увидел согласие в серых глазах царя и продолжил: – Мой государь, вчера я слышал кое-что в доме Квинта Цецилия Метелла.

Это ожгло Югурту, будто удар хлыстом. Ну конечно, Бомилькар бывает в той части Рима, куда не пускают царя. И теперь он жаждет похвастать тем, где обедал.

– Что же ты слышал? – проговорил Югурта, раздражаясь.

– Массива появился в Риме. Скажу больше – он снюхался с консулом Спурием Постумием Альбином. Теперь Альбин, вероятно, пишет петицию в его поддержку в Сенат.

Царь мгновенно сел и развернул кресло так, чтобы смотреть Бомилькару прямо в лицо.

– Интересно, куда еще пролезет эта ничтожная козявка! – сказал он. – Но почему он, а не я? Альбин наверняка должен знать, что моя благодарность будет щедрее, чем у Массивы.

– У меня другие сведения. Суть моего сообщения в следующем, – произнес Бомилькар смущенно. – Я подозреваю Альбина в некоторых личных амбициях. Он собирается лично опекать африканские провинции. Теперь сообрази: ты торчишь в Риме, Альбин уезжает в Африку, собирает небольшое войско и быстрым маршем мчится к стенам Цитры. Мгновенный штурм – и ура Массиве, царю Нумидийскому! Ну и, в свою очередь, Массива Нумидийский не забудет благодетеля и станет выполнять любые прихоти Альбина.

– Я должен быть дома! – взревел царь.

– Да знаю я. Только скажи – как? Каким образом?

– Неужели нет ни малейшей возможности перекупить этого Альбина? Сколько Массива сунул ему в лапу? Я дам больше!

Бомилькар расстроенно покачал головой.

– Новый консул не любит тебя, государь, – проговорил он печально. – Ты пренебрег возможностью одарить Альбина на его день рождения. Он был в прошлом месяце. А Массива не пренебрег и одарил. Любопытный факт: он послал подарок, когда Альбина избрали консулом, а потом еще один, на день рождения…

– Все мои агенты, чтоб им… – прошипел Югурта сквозь зубы. – Им кажется, что я начинаю сдавать, вот и валяют дурака. – Он облизал губы и неожиданно спросил: – Я проигрываю, ведь верно?

Бомилькар улыбнулся:

– Ты? Никогда!

– Не знаю, не знаю… Массива! Ты полагаешь, я запамятовал о нем? Я думал, что он в Киренаике с Птолемеем Апейоном! – Югурта передернул плечами, но все же попытался сохранить спокойствие. – Может быть, все это ерунда. Кто поведал тебе об этом?

– Метелл, самолично. Похоже, он знает, о чем говорит. Он собирает все сплетни, ведь в следующем году он собирается стать консулом. Он не одобряет политики Альбина – еще бы! Если бы одобрял, то не обмолвился бы ни словом. Но ты знаешь Метелла – он образец виртуозной римской честности. Он совершенно неподкупен. Будь его воля, цари не стояли бы в ожидании у римского порога.

– Метелл может позволить себе роскошь честности, – произнес Югурта раздраженно. – Разве он не богаче Креза? Разве они не поделили между собою Испанию и Азию? Хорошо хоть не добрались до Нумидии! Не доберется до моего царства и Спурий Постумий Альбин. Так ты говоришь, Массива в Риме? – Югурта застыл в кресле.

– Со слов Метелла, государь.

– Мы должны ждать, пока не узнаем, кого из консулов изберут управлять Африкой, а кого – Македонией.

Бомилькар глянул на него удивленно:

– Неужто, царь, для тебя так важны результаты голосования?

– Никогда не знаешь, чего можно ожидать от римлян, – отвечал Югурта спокойно. – Может быть, все уже решено. А может, они нарочно распускают слухи, чтобы поиздеваться над нами. Поэтому я буду ждать, Бомилькар. Узнаю результаты голосования – решу, что мне делать.

С этими словами он повернул кресло и возвратился к своим размышлениям о дожде.

* * *

Трое детей росло в старом деревенском доме в Арпине. Гай Марий был старшим. У него была сестра Мария и младший брат Марк Марий.

Все предполагали – и не без основания, – что они займут значительное место в жизни этого города и края, но никому и в голову не приходило, что кто-нибудь из них замахнется на нечто большее.

Их семья представляла собою типичную семью сельских нобилей. То были простые, сердечные, чуть старомодные землевладельцы – без всяких претензий. Марии, казалось, испокон века будут известны лишь в Арпине. Мысль о том, что один из них войдет в римский Сенат, их никогда не посещала.

Цензор Катон со своим низким происхождением наделал было волнений. Но земли его отца находились в Тускуле – в пятнадцати милях от Сервиевой стены, римской городской границы, – так что провинциальным землевладельцам он казался даже аристократом.

Нет, арпинские помещики не стремились к тому, чтобы их сыновья стали сенаторами. Они и так жили богато, и денежки всегда водились у них в избытке. Самые жирные арпинские земли были поделены кусками во много квадратных миль между тремя семьями – Мариями, Грацидиями и Туллиями Цицеронами. Семьи были велики и обеспеченны. Когда кому-нибудь в этих семьях требовались муж или жена, то за будущими супругами отправлялись не в Рим, а в Путеолы, где жила семья Граниев. Эти Гранин, презревшие сельский быт, занимались морской торговлей и арпинцами являлись не по духу, но лишь по происхождению.

Невеста Гая Мария была просватана за него, когда он был еще маленьким мальчиком. Она терпеливо ждала достижения совершеннолетия в доме Граниев в Путеолах, потому что была еще моложе жениха. Увы, любовь у молодого Гая уже была. Правда, не женщину он любил. И не мужчину. Гай Марий полюбил армию. Полюбил всем сердцем, всей душой – и на всю жизнь.

В семнадцать лет он стал кадетом и сокрушался: ох, нет серьезной войны, беда! Впрочем, рвение его не остыло, и скоро он сделался младшим офицером в консульском легионе. А когда пошел ему двадцать третий год, его взяли в личную ставку Сципиона Эмилиана. На настоящую войну, в Нуманцию, в Испанию.

Немного потребовалось времени, чтобы там подружился он с Публием Рутилием Руфом и Югуртой, царевичем нумидийским. Храбро и весело они вместе сражались, за что заслужили уважение Сципиона Эмилиана. Он, посмеиваясь, но любя, именовал их «кошмарным трио». Никто из них не был вхож в высшие круги Рима. Югурта – из-за того, что был иноземцем. Семья Публия Рутилия Руфа не заседала в Сенате уже более сотни лет, а сейчас не могла купить себе и консульства. А Гай Марий – из-за того, что слыл деревенщиной. В то время, бесспорно, они и не думали о политике. Они были солдаты, и это их устраивало.