Читать интересную книгу История одной семьи - Майя Улановская

Приближалась Красная армия. Мы ждали приказов об «акциях» на конспиративных квартирах. Однажды ночью нас всех мобилизовали и отправили на подводах к артиллерийскому складу. Охрана склада уже была разоружена, мы погрузили оружие и отвезли его в одесские каменоломни, в штаб партизан. Там провели ночь и утром ушли из Одессы, тоже стали партизанами.

В отряде было человек сто. Мы отправились в деревню, кажется, Гниляково, в сторону от города. Там мы должны были соединиться с другими партизанами и вместе наступать на Одессу. Оружия у нас была масса. Мы расположились в «сборне» — в каждой деревне на Украине есть такая большая изба, где происходят сходки. Устроили митинг, объявили советскую власть и завели советские порядки. В деревне мы провели всего три дня и, думаю, нас бы скоро перебили крестьяне, потому что мы устроили блокаду, не давая возить в город продукты. Не знаю, зачем нам нужна была эта блокада. Я всё принимала, как должное и не замечала, что среди крестьян началось брожение.

Мы выходили за деревню и тренировались в стрельбе. Меня учил стрелять Митя Сидоров, честный, храбрый мальчик из еврейской рабочей семьи (Сидоров не настоящая его фамилия) и преданный друг. Знаменит он больше всего тем, что дожил до старости и ни разу не сидел. В 1956 году, когда мы вышли из лагеря, Митя нас разыскал. Он писал историю Моревинта и приходил к нам за советами и справками, настаивал, чтобы и мы писали. Но мы отмахивались — правду ведь всё равно не напечатают. Книга Мити, написанная очень лояльно, но честно, опубликована не была. «Слишком много евреев», — сказали в Политиздате.

На третий день, когда мы с Сидоровым с увлечением упражнялись в метании гранат, прибежал кто-то из наших с криком: «Идите скорее, приехали из города!» Идём к сборне, и я слышу, как кто-то выступает. Речь, конечно, как все тогдашние речи, но удивительно приятный голос. Подхожу и вижу: за столом оратор, который сразу показался мне очень интересным — красивое, смуглое лицо с чёрными усами, коротко стриженые чёрные волосы. Это был Алёша, твой отец. С ним ещё двое — Пётр Голубенко, будущий член Реввоенсовета и анархист Савва. Все трое — русские (Алёша так и сходил всю жизнь за русского). И все трое митингуют. Я впервые увидела взрослых анархистов. Пётр Голубенко и Савва погибли ещё до 1937 года.

Нас отругали за то, что мы подняли стрельбу в такой напряжённый момент. Оказывается, в городе решили, что наш отряд воюет и, чтобы возглавить движение, прислали представителей от ревкома. Петлюровцы находились в нескольких километрах, а красные — ещё довольно далеко, но так как кругом были партизаны, решено было идти на соединение с ними.

Из деревни мы шли пешком. Подводы предназначались для будущих раненых и для оружия и припасов. Соне и мне предложили сесть на подводу. Я, конечно, отказалась: я такой же солдат, как другие. И винтовку свою положить на подводу отказалась: что за солдат без винтовки? Идти было тяжело. Лил ужасный дождь. На мне были купленные на толкучке сапожки на каблуках. Только к концу дороги, когда мы прошли километров двенадцать, я согласилась дать Алёше понести мою винтовку.

Тут случился эпизод который кажется неправдоподобным, но для того времени он очень характерен. Тогда шёл флирт между красными и Петлюрой. Бывало, что петлюровцы присоединялись к красным частям. Когда мы пришли в деревню Дальники, нам сообщили, что, по слухам (как позже выяснилось, — ложным), петлюровцы расстреляли восьмерых подпольщиков, которых послали к ним из города для переговоров о совместном наступлении на Одессу.

Известие об убийстве вызвало ужасное волнение: надо было пересмотреть отношение к петлюровцам. Среди посланных ребят были члены Моревинта, мои близкие друзья. Один из них был самым близким, он меня и в Моревинт привлёк. И считался чуть ли не моим женихом. Мы были совсем недалеко от занятой петлюровцами станции Дачная, очень близко от Одессы. А я вообще видела, что нечего мне делать в партизанском отряде. Мужики там одни. Сони уже там не было. И жаждая совершить подвиг, я решила: пойду туда, выясню, что случилось с ребятами, и если они действительно убиты — отомщу за них. А может, распропагандирую петлюровцев. Словом, совершу что-нибудь значительное. Я хотела взять с собой бомбы, чтобы в случае необходимости взорвать штаб, но Алёша убедил меня не брать никакого оружия. Он пытался вообще отговорить меня от этой затеи, но я и слушать не хотела.

Я добралась до станции Дачная и тут же на платформе встретила знакомого парня — он отправлялся к нам, в партизанский отряд. О судьбе наших ребят он не знал. Потом я зашла в помещение станции, где было полно солдат. Спросила, кто они такие. Оказалось — петлюровцы, организуют тут «радянскую власть». Тут же я стала им объяснять, что их обманывают, что на самом деле Петлюра — контрреволюционер, он против советской власти. Доказательство — убийство красных, которых послали из города для связи с ними. Я говорила громко и горячо, заявила, что я сама — большевичка, из партизанского отряда. «Вот увидите — меня сейчас схватят и расстреляют. Но я иду на это, чтобы доказать вам, что вас обманывают». Тут же начался митинг.

Как я и ожидала, ко мне протолкался какой-то чин: «Пожалуйста, барышня, за мной». Я успела крикнуть: «Вот видите!» Привели в комнату начальника станции. Немолодой военный встретил меня словами: «Чем это вы, барышня, занимаетесь?» Я ему выложила: «Вы убиваете красных. Заявляете, будто вы — за советскую власть, а сами убиваете!» Он покачал головой: «Небось, мама с папой думают: где дочка? Что с ней? Ну что с вами теперь делать?» Я была так возбуждена, что даже как-то весело выкрикнула: «То, что вы сделали со всеми нашими — расстрелять!» «Уведите её», — сказал он устало, и меня отвели в теплушку. Возле вагона — солдат с винтовкой. Я очень устала, нашарила в темноте какой-то ящик, села и задремала. Проснулась от страшного шума. Прислушалась — суета, беготня. Оказалось, пришли белые, и петлюровцы удирают. Все орут, и мой солдат орёт: «Что делать с арестованной?» Ему не отвечают. Я выглянула из вагона, он растерянно посмотрел на меня, плюнул и убежал. Я осталась одна. Мимо меня бегут, скачут на лошадях, а я стою в вагоне. Вот, чем я всегда отличалась от Алёши, твоего отца: у него немедленная реакция. Сколько раз это свойство спасало и его самого, и других. А мне надо было подумать. Ведь я приготовилась умереть. Петлюровский начальник был совсем не страшный, говорил со мной по-отечески, но я не сомневалась, что меня расстреляют, потому что по-другому тогда не делалось.

Наконец, до меня дошло, что всё изменилось. Я отправилась на станцию. Увидела белых. И лицами, и манерами они резко отличались от неорганизованных петлюровцев. Надо было решить, куда податься. К партизанам в деревню — невозможно, они ушли дальше. Значит, надо ехать в Одессу. С приходом белых на станции появились какие-то служащие, а через несколько часов подошёл поезд на Одессу, и поздно вечером, после двухнедельного отсутствия, я вернулась домой. Поднимаясь по лестнице, я встретила моего отца. Он увидел меня и задрожал всем телом. В первый и единственный раз я увидела, как он плачет. Он попросил меня подождать на лестнице, пошёл предупредить мать. Послышался её крик. Я впервые так долго не была дома, а за это время в городе произошли казни. На Ярморочной площади, поблизости от нашего дома, повесили несколько человек, среди них были наши знакомые. Родители твердили: «Не уходи, мы столько пережили из-за тебя». Я была растрогана, обещала больше никуда не уходить. Но через неделю не выдержала, снова отправилась в город.