Повернулся к стоящему у окна Станиславскому.
— Идите к нам, Константин Сергеевич, а то продует, не ровен час, а вам себя поберечь надобно.
Станиславский благодарно улыбнулся и, подойдя к Морозову, оперся на спинку его стула.
— Завтра будете на репетиции? — поинтересовался он. — Обещали.
— Буду, раз обещал, — кивнул Морозов. — Я своему слову хозяин.
* * *
— Поймите, я начинал с вами наше дело не для того, чтобы потом пришел капиталист, который вздумает из меня сделать… как бы сказать? — секретаря, что ли? Или официанта — «Чего изволите-с?», — раздраженно говорил Немирович, отрезая кусочек за кусочком от нежной телятины в сухарях и, время от времени, поглядывая в сторону входа в зал ресторана.[10]
Станиславский, сидевший напротив, слушал молча, видимо, давая партнеру выговориться. Стол был накрыт на троих, однако третий стул пустовал.
— Я все время должен вступать с ним в «особые соглашения». Он настолько богат, что постоянно хочет на все влиять! — Немирович, наконец, положил в рот один из отрезанных кусочков мяса и замолчал, пережевывая. — С ним согласовываются все вопросы, связанные с пополнением труппы, репертуарные проблемы, распределение ролей. А это обсуждение достоинств и недостатков спектаклей?! Черт знает что! — раздраженно бросил он нож с вилкой на стол.
Стоящий поодаль официант услужливо подскочил и заискивающе склонился:
— Поменять прикажете?
Немирович отмахнулся от него как от назойливой мухи.
Станиславский аккуратно промокнул губы салфеткой:
— А помните, мой дорогой, Владимир Иванович, как у нас не ладились декорации к вашей пьесе? И он, солидный человек, вместе со всеми лазил по лестнице, вешал драпировки, картины, носил мебель, вещи, расстилал ковры? Он наше дело в сердце впустил, вы же видите. Дело даже не в том, что без него и театра бы не было. Директор Никольской Мануфактуры и — ни на день не забывает о Художественном театре, хоть ненадолго, приезжает на каждый спектакль, а когда не может, звонит по телефону, выспрашивает, как идет представление, все ли в порядке по постановочной части. Вы только вдумайтесь!
Немирович снова взял в руки приборы и, насупившись, принялся гонять по тарелке блестящую маслину.
— Он же энергичный человек, — продолжил Станиславский, — потому не может просто дать деньги и остаться пассивным наблюдателем живого творческого процесса. Вдумайтесь только — мануфактур-советник, один из крупнейших капиталистов страны, просит доверить ему заведование электрическим освещением сцены! И, вот вам, пожалуйста, какие чудеса наворотил! — в голосе прозвучал искренний восторг.
Маслина, соскользнув с тарелки, упала на белую скатерть и покатилась, оставляя желтый след. Немирович раздраженно бросил ее обратно.
— Вон, актеры говорят, — продолжил Станиславский, — расходятся после спектакля и сталкиваются с ним у входа в «Эрмитаж»; он, видите ли, торопится на спешные ночные монтировки декораций и освещения! Я вам, Владимир Иванович, прямо скажу, Савва Тимофеевич в театр наш принес не только деньги, но и труд, бодрость и доверие! Давайте же не… — заметив появившегося в зале ресторана Морозова, Станиславский прервался и с улыбкой поднялся навстречу. Немирович неохотно последовал его примеру.
— Прошу прощения, господа! — Савва уселся за стол. — Я прямо с поезда. В Питере был. Заседал. Ох, я вам доложу, и забавный народишко наши чиновники! Так, кажется, и дал бы иногда по голове чем-нибудь тяжелым. Для оживления черт лица.
— Савва Тимофеевич, какая честь! — к столику подбежал хозяин ресторана, невысокий толстяк с вытаращенными от желания угодить глазами, в сопровождении двух официантов. — Какая честь! Что подать прикажете?
Немирович поморщился и, взяв маслину пальцами, демонстративно бросил в рот.
— Голубчик, — Морозов откинулся на спинку кресла, — голоден я, как волк! Кажется, ел в прошлом веке!
— Что прикажете? Икорка, грибочки. Перепелки с брусничкой… — услужливо согнулся стоящий рядом официант с напомаженными волосами.
— Да ладно уж с ними, перепелками, — усмехнулся Савва, — их еще ловить надо…
Хозяин ресторана снова округлил глаза, выказывая преданность и готовность немедленно лично заняться отловом деликатесных птиц.
— … а я — жуть, как голоден! — продолжил Морозов. — Вот что…
Официанты встали в стойку, показывая высочайшую степень готовности к исполнению любых прихотей столь уважаемого гостя.
— …несите макароны с икоркой. И соуса, соуса не забудьте! — Савва положил салфетку на колени, сложив треугольником. — А гастрономический разврат в другой раз организуем! — громко сказал вслед уже удаляющимся официантам и, бросив веселый взгляд на хмурого Немировича, понимающе улыбнулся Станиславскому.
— Значит так, господа хорошие, пока суть да дело, — Савва провел рукой по уже начинающей седеть голове, — давайте о нашей «Снегурочке». Репетиции идут?
Станиславский кивнул.
— Отлично. Фонари и стекла для изображения облаков и восходящей луны я выписал из-за границы. Обувь для действующих лиц вначале хотел привезти из Пермской губернии, где мое имение, но теперь поручил купить ее в Архангельске. Я еще раз перечитал пьесу и кажется мне, что стиль русского севера более подходит для задуманного вами сказочного действия.
Немирович вздохнул и красноречиво посмотрел на Станиславского.
— Что еще? — Морозов будто и не заметил взгляда. — Перед отъездом в Санкт-Петербург я осмотрел состояние помещения «Эрмитажа». Что я вам могу сказать, Владимир Иванович? — обратился он к Немировичу, сидевшему как нахохлившаяся птица.
— Надо перед премьерой обновить покраску стен, опустить пол сцены, переделать рампы, изменить размещение стульев, — Морозов отпил глоток воды из бокала, — ну, кажется мне, это основное.
Немирович закашлялся, торопливо прикрыв рот салфеткой. В глазах Станиславского промелькнула усмешка.
Перед Саввой поставили тарелку дымящихся макарон с горкой черной икры в середине. Он с наслаждением принюхался, перемешал макароны с икрой, полил сверху розовым соусом и бросил веселый взгляд на Станиславского.
— Да вы не беспокойтесь, Константин Сергеевич. Успеем. Всех на ноги поставим, ночами работать станем, а к премьере все будет, лучше быть не может! — С удовольствием принялся за еду.
— Ну и аппети-иты у вас, Савва Тимофеевич! Пугающие, прямо скажем… Во всем! — покачивая головой, нараспев сказал Немирович.
— А вы не пугайтесь, любезный Владимир Иванович! — Савва оторвался от еды. — Когда одно общее блюдо готовится, без аппетита никак нельзя, иначе все пресным получится да невкусным. Чувство голода, оно ведь у каждого свое, — подлил в блюдо еще соуса, — у кого до куска хлеба, у кого до перепелочки, а у кого — до дела, до творческой его сердцевинки!
— Не зна-а-ю… — протянул Немирович, откинувшись на спинку кресла. — Мне одно известно: сытый никогда голодного не уразумеет!
— Верно. А голодный — сытого! — весело парировал Морозов. — А посему, позвольте, Владимир Иванович, еще маслинок вам заказать? Вы ведь большой их любитель, как я успел заметить…
Станиславский опустил глаза. Уголки его рта подрагивали от едва сдерживаемого смеха.
— А-а! — махнул рукой Немирович. — Заказывайте. Заказывайте, что хотите! Что с вами сделаешь? С вами, не захочешь, а съешь.
— Ну, вот и пришли, наконец, к согласию! — обезоруживающе улыбнулся Станиславский и, наклонившись к Морозову, шепнул:
— Жизнь-то как хороша, Савва!
— Хороша, Костя! Немыслимо хороша! — ответил тот, глядя на Станиславского счастливыми глазами…
* * *
— Ехать тебе, Зина, надобно, он совсем голову потерял!
Зинаида, занятая вязанием ажурного полотна, казалось, и не слушала вовсе сидящего напротив нее на веранде в плетеном кресле-качалке Сергея. Только после последних слов крючок в руках замелькал быстрее.
— Он, представь, превратил сад и весь дом в мастерскую для экспериментов. В зале не пройти — кругом одни приборы. У него, видите ли, световые пробы.
Крючок в руках Зинаиды вновь начал двигаться неторопливо.
— Зинаида Григорьевна! — к ней мелкими шажками подошла невысокая женщина с фруктовой вазой в руках.
Крючок в руках Зинаиды замер. Она подняла голову, вопросительно глядя на Варвару Михайловну — всеобщую любимицу, главную над всевозможными гувернерами, нянями и боннами, которым было доверено растить младших Морозовых.
— Прощения прошу. Вы желали с Тимошей поговорить перед тем, как он заниматься начнет.[11]
— Позже, Варвара Михайловна. Я помню. Сейчас, видите, гость у меня.
— Как скажете. — Женщина поставила на столик вазу с фруктами и вышла с террасы.