Мне захотелось прижаться к кому-нибудь теплому, большому и спокойному: такими бывают древесные стволы, нагретые летним солнцем. Но солнца не было, дождь хлестал по стеклам остервенело, как по щекам, и я позвонила Кабановичам.
Чтобы прижаться, исключительно.
Трубку взяла Эмма, сказала, что Кабанович спит после дежурства, но я обязана приехать, дабы в красках и лицах живописать вчерашнюю свадьбу. Кстати, поинтересовалась Эмма, почему я не пошла на второй день? Или его попросту не было?
Не было, соврала я, наконец догадавшись, куда исчезла мама. Конечно же, второй день! Лиловое платье для невесты, слегка помятые после вчерашнего заплыва гости, от причесок пахнет табаком, штопор дрожит в руках официанта… Меня обошли приглашением, от греха, как говорила бабушка, подальше.
На улице, под гнущимся на ветру зонтом, я мстительно рисовала в воображении свою собственную свадьбу — вне ритуалов, без тошнотворного юмора тамады и лицемерного счастья женщин в люрексе.
Трамвай пришел быстро, и в вагоне почти не было пассажиров: унылая, дождливая суббота. Купола Сретенской церкви затянула пышная туча, похожая на взопревшее тесто.
Кабанович почему-то ждал меня на улице: в длинном плаще, с намокшими острыми прядками, накрепко приклеенными дождем ко лбу.
Я протянула возлюбленному цветастый зонт, что все еще желал взлететь птицей в небеса, но Кабанович отстранил мою руку. Медленно и разборчиво, как для иностранки, он сказал, что с утра ему домой звонила Сашенька. Темнота спускалась в наши глаза с одной и той же скоростью, я попыталась взять его мокрую руку в свои ладони, но Кабанович оттолкнул меня, и я свалилась в широкую лужу, украшавшую двор. Отсюда, из лужи хорошо было видно, как возлюбленный закрывает за собой дверь парадного. В светлом пальто я лежала в луже, глядя в небеса.
Ночью выпал первый в том году снег, а следующий день уже гнался по пятам и застал меня в клинике пограничных состояний.
У нее было красивое название — «Роща».
ГЛАВА 5. ПОГРАНИЧНОЕ СОСТОЯНИЕ
Клиника пограничных состояний занимала внушительную территорию и напомнила мне пионерлагерь: деревянные домички корпусов прятались за тесными рядами корабельных сосен. Снег мешал сходству, не то я обязательно вспомнила бы тихий зуммер комаров, и липкие пятна смолы на ладошках, и ночные разговоры в бессонной палате, когда я натягивала на голову одеяло — чтобы не слышать жуткие разговоры девочек, бывших старше меня на целое пионерское лето…
Я прилипла к стеклу автомобиля, стараясь не замечать ледяного молчания Сашеньки. Лапочкин вел себя куда более человечно. Небрежно работая рулем, он называл клинику «пансионатом» и обещал, что здесь со мной сотворят настоящие чудеса: выкуют из проржавленных останков улучшенную и дополненную версию. Одну из Алешиных сотрудниц волшебные здешние доктора поставили на ноги всего за месяц, хотя у нее тоже был кризис на почве несчастной любви. Диагноз Лапочкин поставил самостоятельно.
Запарковавшись у главного корпуса — два этажа, обкрошенные колонны и окна с цифрами из пластыря на стеклах, — сродственники синхронно вылезли через передние двери. Сашеньке, судя по усталому межбровному залому, до смерти хотелось от меня отделаться, но она сдерживалась при муже. Зато я получила самые широкие представления о том, что чувствуют обрыдшие старички и тяжелые больные, сбагренные родней под врачебный присмотр. Врагу, как говорится, не пожелаешь.
Между прочим, я вовсе не просила Лапочкиных сдавать меня в эту переосмысленную психушку: просто мне было некуда пойти в ту дождевую ночь. Вот почему добрый и конструктивно мыслящий Алеша, распрощавшись с последним свадебным гостем, немедленно созвонился с АОЗТ «Роща» и поутру, вместо того чтобы нежиться на шелковых простынях с молодой женой, привез меня к соснам лечить напуганные нервы. Зачем с нами потащилась молодая жена, мне, честно говоря, непонятно — разве что она даже на секунду боялась оставить нас наедине? Зря боялась, потому что сердце мое все так же сладко выло о Кабановиче…
Лапочкин пошептался с кургузой медсестричкой, после чего меня развернули в сторону приемной. Директриса АОЗТ «Роща» лично беседовала с каждым пациентом. Алеша шепнул, что они будут ждать меня столько, сколько будет нужно.
Бедная Сашенька!
Секретарша, пожилая и жилистая, как плохо вычищенная говядина, любезно поинтересовалась, имеются ли у меня денежные средства для оплаты результативного лечения? Средства были — за все платил великодушный Лапочкин. Говядина удовлетворилась моим унылым кивком и сама тоже кивнула в сторону роскошной двери из темного дерева.
Кабинет директрисы был обставлен с претензией на домашний уют — иначе непонятно, с какой целью очутились здесь пухлые кресла, шторы в бантиках и волосатый ковер, на котором мои ботинки оставили две грязные впадины. Вместо привычной, синевато-белой лампы дневного освещения — легкомысленная люстра в золотых ангелочках, и стены шпалерно увешаны картинами, заделанными в качественные багеты. Буркнув приветствие, я вынужденно разглядывала эти картины, покуда хозяйка кабинета ("Соня Сергеевна", успела шепнуть говяжья секретарша) пила чай, по-кустодиевски вытягивая губы.
Соня Сергеевна наконец допила свой чай и теперь смотрела на меня внимательно — глаза у директрисы были хоть и без иголок-парусов, зато желтые, как репс: редко бывает, чтобы человеку достались такие.
"Ну и что у нас? — весело спросила Соня Сергеевна. — Какие проблемы?"
Ужасно не хотелось выворачивать душу, как пальто — подкладом кверху, перед чужой желтоглазой теткой. Я промычала несколько слов, из которых можно было заключить, что пациент не слишком стремится к контакту, но Соня Сергеевна отреагировала иначе: "Все ясно. Кризис не миновал, и вы не в состоянии управлять своими эмоциями. Прекрасно, что не стали тянуть с госпитализацией! Заполняйте анкеточку, прямо завтра начнем лечиться. Не желаете ли палату полулюкс, с раковиной и душем?"
Конечно, я была не против полулюкса, но разбрасываться Сашенькиными деньгами… Соня Сергеевна слегка подморозила тон после моего отказа, но продолжала выпускать на волю быстрые словечки — они шуршали и сыпались, словно семечки из газетного кулька. Я молчала.
"Для начала ограничимся телесно ориентированной терапией в сочетании с голотропным дыханием. Начинайте завтра, с утра, подключайтесь смело к группе! Все будет хорошо, Глафира, вы — в надежных руках!"
"Аглая, — поправила я. — А что за картинки у вас?"
"Их рисуют наши пациенты перед самой выпиской, видите, — в каждой прослеживается некий общий символ. Глаз — это страх больного перед Высшим Разумом, таким, знаете, Большим Братом, который вечно наблюдает за тобой. Соня Сергеевна расщебеталась не на шутку, видать, я угодила с вопросом. — У каждого человека свои страхи, Аглая, но не каждый знает о них. Вот вы знаете, чего боитесь?"