на солидную рюмку слева от своей тарелки, на соленые грузди и судке.
Много лет спустя особу эту с улыбкой вспоминал в беседах со мною Федор Григорьевич Шилов — серьезный знаток книги. Нс раз и не двадцать «аншеф-баба», по его титулованию, выполняла и его книжные поручения, путешествуя по селам и городам соседних с Ленинградской областей. По отзыву Федора Григорьевича, боевая аншеф-баба дело свое знала, была незаменима по добыче ходкой в мещанской среде книги, за прибытками для кармана своего особенно лихо не гналась, по, не забывая себя, раньше всего помнила нужду пославшего ее.
— Это любопытно, что вы ее знали и даже помните, — говорил мне Федор Григорьевич Шилов. — Кто сегодня ее помнит? Остаются имена, а такие, как Анна Анемподистовна, забываются. Надо бы особый список составлять всех рядовых и унтер-офицеров продажи книжной и в этот список по алфавиту заносить...
Вот я и начал этот список.
Недели за две до Нового года
Это была счастливейшая пора в дни моего детства и отрочества, юности даже: подписка на журналы, а их было... Очень много было журналов — и детских, и ученических, и просто для учащейся молодежи. А что, если я начну считать — читатель не обидится, не соскучится, по-нехорошему вздыхать не примется?
Самым главным, журналом-генералом, что ли, был двухнедельный очень плохой, очень скучный журнал издательства Вольфа — «Задушевное слово»: он издавался для двух возрастов — младшего и старшего. Самый скучный комплект за любой год — для возраста старшего. Самый интересный порою — для малышей, там печатался знаменитый Хвольсон, а кто такой, в сущности, этот Хвольсон, того даже и любивший «Мурзилок» ие знает, да и тогда не знал. Знал лесных человечков «мурзилок», а кто их придумал, кто сочинил — редко кто знал. Прошу простить и меня: и я не знал имени автора, а может быть, не знал потому, что не было в его фамилии неких кулис, какого-то подтекста... Фамилия, пригодная для издателя, для доктора наук и того доктора, который навещает больных, для аптекаря и продавца, но чтобы такую фамилию писателю... И не запоминался, и не запомнился, а Мурзилки до сих пор улыбку и вздох вызывают...
Засим идут «Путеводный огонек», «Тропинка», «Родник», «Золотое детство», «Галчонок» (наиболее живой, с удовольствием перечитываемый журнал издания «Сатирикон»), «Нашим детям», с 1911 года начавший выходить «Ученик» (редактором-издателем его был известный педагог Василий Григорьевич Янчевецкий, ставший позднее не менее известным историческим романистом В. Яном), «Светлячок», «Жаворонок» (отменно пошлый, дурного вкуса и тона журнал). Наверное, и половины журналов я не назвал — их было много, всего в Москве и Петербурге журналов для детей выходило более шестидесяти названий.
Меня гипнотизировали рекламные плакаты «Нивы», «Вокруг света», «Природа и люди».
«Вокруг света» издавал И. Д. Сытин — издатель, оставивший по себе светлую, благодарную память. Оп давал к своему журналу в качестве приложения собрания сочинений Льва Толстого, Виктора Гюго (называю наиболее капитальное «приложение»).
Издатель журнала «Природа и люди» Сойкин насыщал воображение читателей моего поколения отменно щедро: его журнал давал сочинения Конан-Дойля, Дюма (в течение двух-трех лет Дюма давался сериями далеко не весь, но приблизительно полный), Фенимора Купера, Диккенса, Стивенсона, капитана Мариэтта — автора морских приключенческих романов.
Ну, а о «Ниве» и говорить нечего — не было, наверное, такого уголка в России, где не выписывали бы «Ниву», с нетерпением ожидая каждого номера — не самого журнала (он был скучен и сер обстоятельно и даже очень почти всегда), а приложения, а в числе приложений — такие имена: Мельников-Печерский, Достоевский, Лесков, Глеб Успенский, Короленко, Мамин-Сибиряк, Ростан, Бунин, Куприн, Фет, Майков, Мольер, Гамсун, Ибсен, Гауптман, Гаршин, Леонид Андреев...
В течение одного года <«Нива» давала сорок книг разных авторов, чаще всего двух русских и двух иностранных, ко всему этому — еще двенадцать журналов со стихами и прозой. В них, в этих журналах печатались А. Блок, С. Городецкий, П. Боборыкин, И. Потапенко, брат Чехова — Михаил.
Нужно было к концу года накопить не менее пятнадцати рублей, чтобы чувствовать себя именинником, гуляя но городу и останавливаясь подле рекламных плакатов журналов.
Отказывая себе во всем, я достигал того, что к середине декабря любого года (имею в виду мое отрочество и юность) в кармане своем имел не менее двадцати рублей. «Нива», «Природа и люди» и что-нибудь еще были обеспечены. А когда, читая как-то ежемесячные приложения к «Ниве», я наткнулся на такие стихи, что собственные мои показались не только мне отличными весьма и весьма, но даже достойными напечатания, — отважился явиться к редактору журнала «Нива». Впрочем, по этому поводу повествование следует особое.
Я составил такой (смешно вспомнить об этом!) план: вручаю редактору стихи и заявляю, что я, помимо всего прочего еще и подписчик «Нивы», и нс первый год, а... ежели захотите проверить, — пожалуйста, вот и квитанции! Посему стихи мои, которые нисколько не хуже тех, которые напечатаны в таких-то и таких-то номерах, — должны быть напечатаны, а гонорара мне не надо, возьмите себе.
Редакция «Нивы» помещалась там же, где и контора: во втором этаже дома № 22 но улице Гоголя. Я пришел в субботу в десять утра, меня попросили обождать до двенадцати, и спустя час с четвертью редактор (помню его фамилию — Железнов) принял меня, привстав при моем появлении и широким жестом указывал на кресло подле своего письменного (чрезвычайно большого) стола.
— Ничего, я постою, вот, возьмите, — я положил па стол переписанную «от руки» тетрадь со стихами. Затем — уже вовсе не по плану — я показал мои квитанции за истекшие шесть лет и уселся на краешек кресла. Редактор (он, наверное, слышал биение моего сердца, потому что очень сердобольно смотрел на меня — больше и чаще, чем в тетрадь со стихами) кашлянул и сказал:
— Я тоже когда-то писал стихи, милый юноша. Да, писал... И носил их в журналы, как и вы... Да, носил...
Он был очень смущен, это мне в нем понравилось и в то же время вызвало тревогу: ежели этот господин смущается, значит, он не ахти что может, — наверное, не от него зависит судьба начинающего автора...
Минут пять редактор читал мои стихи (дело прошлое, сегодня следует сказать откровенно и честно: стихи можно было печатать, и если бы редактор был кем-нибудь заранее оповещен обо мне и т. п. — стихи наверное пошли бы в набор), затем сказал, что