Читать интересную книгу Вахтанговец. Николай Гриценко - авторов Коллектив

делить последовательность? Где текст роли? Где очки? Да и платок нужен,

чтобы их протереть...

Когда наконец все улаживалось, он начинал читать. Но читал так,

как будто грамоты совсем не знал. А прочтя предложение, радовался,

что слова сложились во фразу и обрели смысл. Или не обрели?

Перечитывал.

Другие артисты ерзали от нетерпения, пережидая, когда же наконец

он справится со своей репликой, и бойко отчитывали свой текст. Но что

происходило потом?

Потом бойко говорящие так и оставались бойко говорящими текст,

а из его «по слогам» рождались сценические шедевры. Вот и говорю,

странный он был, очень странный, отстраненный, но гениальный. И рав­

ных ему, пожалуй, не было по широте, размаху и амплитуде возможно­

стей. Все роли были ему подвластны. И ни в одной он не повторил ниче­

го. Ни жеста, ни интонации, ни походки, он всегда был другим. Это было

полное перевоплощение - и внутреннее и внешнее. Воплощенная мечта

и торжество системы Станиславского. Ведь известно, что, прежде чем при­

няться за создание системы, он изучал великих гениев сцены. Жаль, что

они не совпали во времени.

Первый спектакль, который я увидела на сцене театра имени Вахтан­

гова, был «Шестой этаж», по пьесе Жери. Яркая вспышка в моей памя­

ти, причем не как кусочек лоскутного одеяла, а подробная и отчетливая.

Хотя с тех пор прошло (ай-яй-яй, страшно сказать!) пятьдесят лет.

Не хочу объяснять, почему, в чем причина, что спектакль (мелодрамати­

ческая история обитателей пансиона мадам Маре), поставленный в сере­

дине прошлого века, до сих пор стоит перед глазами, но я все отчетливо

помню и вижу, как будто это было вчера.

Все персонажи, все без исключения, были именно французами, не ка­

рикатурой, как тогда обычно изображали иностранцев, этих чудовищ,

алчущих одного - обогащения и наживы. Да, да только долларов! Дядя

Сэм сидел на мешке с эмблемой $, что являлось знаком сатаны, «города

желтого дьявола», и украшал все номера журнала «Крокодил». Клетчатые

пиджаки, яркие галстуки, в зубах здоровенная, как ракета, сигара, воню­

чий запах которой удушал первые ряды партера, неестественный хохот,

огромная шляпа, перстень, хищный оскал. Так вот, в спектакле «Шестой

этаж» ничего похожего не было.

Постановщиком спектакля был Николай Олимпиевич Гриценко, и это

была его единственная (что тоже странно!) режиссерская работа, про­

должения не последовало. Причин было, наверное, много, что теперь

об этом рассуждать. Но в этом спектакле, несомненно, присутствова­

ло главное - естественность, разнообразие характеров, пульс, биение

самой жизни.

«Шестой этаж». Жонваль - Николай Гриценко, Дама в сером - Елена Коровина

Декорация представляла собой двухэтажный дом в разрезе, и вы по­

падали то в комнату хрупкой, прозрачной, неземной девушки Эдвиж

Ошепо с пронзительным, проникающим в самую душу голосом

(позже я узнала, что это знаменитая «Мадемуазель Нитуш», великая

Галина Пашкова), то в комнату ее отца - писателя, трогательного, наи­

вного, влюбленного в свою дочь. Речь его была мягкая, особенная,

с чуть заметным пришепетыванием, как будто он боялся громко про­

изнести слово, чтобы не спугнуть образы и видения, которые населяли

его воображение. Эту роль замечательно исполнял Виктор Григорь­

евич Кольцов. Он придумал для своего персонажа берет, из-под ко­

торого выбивались седые «творческие» пряди, шею обмотал шарфом,

ставшим впоследствии неизменным атрибутом любого модного кино­

режиссера. Слева от зрителя находилась комната самого Жонваля, со­

вершенно неуютная, непритязательная, и к нему по лестнице, которая

разделяла сцену на две части, поднималась таинственная дама в сером,

в черной маленькой шляпке с вуалью, скрывающей лицо. Это была

женщина-тайна, женщина-загадка. Казалось, при ее появлении в зал

влетал аромат французских духов. Играли ее в очередь Е.М. Коровина

и Г.К. Жуковская.

Супруги Лескалье - очень яркая пара в исполнении Евгения Федорова

и Ларисы Пашковой. Он - художник, с вечной трубкой в зубах произно­

сил фразу на радость зрительному залу: «Не могу работать, не куря, и ку­

рить - не работая». Она - воплощенное любопытство, вихрем носилась

вверх-вниз по лестнице. Главное - ничего не упустить, быть в курсе всех

событий.

Алла Александровна Казанская появлялась с черно-бурой лисой на пле­

че и огромным фингалом под глазом, не скрывая своего пристрастия к бу­

тылочке и снисходительного отношения к своей весьма легкомысленной

профессии. Я описываю этих персонажей так подробно только потому,

что в каждом из них жил совместный труд, труд самого актера и труд ре­

жиссера Гриценко. В каждом чувствовалась его рука, что-то от него са­

мого - Николая Олимпиевича, его стремления к яркой сценической вы­

разительности, к празднику театрального действа, в каждом сверкало

его озорство и лукавство, с которым Николай Олимпиевич так дружил

в своих комедийных ролях.

Так вот, начало спектакля. Гриценко, как знаменитый шансонье, вы­

ходил на сцену с микрофоном и исполнял на чистейшем французском

языке прелестную песенку, вводя зрителя в дальнейшие перипетии пье­

сы, уже создавая определенное настроение. Да, да! Мы сейчас окажем­

ся во Франции, где ни я, ни, наверное, никто из зрителей не бывал, знал

только понаслышке или по литературе, живописи, музыке. Но нас при­

глашали не просто во Францию, а в сегодняшний Париж, где живут эти

свободные, остроумные люди, сидят в кафе, фланируют по Большим

бульварам, Елисейским полям, у них другая, свободная, легкая жизнь,

и мы отправлялись в это путешествие с восторгом, страдали с Эдвиж

и Жожо в исполнении замечательного М. Ульянова, хохотали с мадам

Маре, и так хотелось выпрыгнуть из кресла и бежать туда, туда к ним

на сцену и зажить там, в мире недоступном и, как казалось, недосягаемом.

Вот такую иллюзию, такую увлекательную реальность преподносил нам

режиссер Николай Гриценко.

И когда потом я смотрела спектакль, где Жонваля играл не Гриценко,

а Ю. Яковлев, не легкомысленный шармер, сочинитель-музыкант, а скорее

рефлексирующий интеллигент, или Лановой, роковой обольститель, эда­

кий Дон Жуан, спектакль ни секунды не проигрывал, а просто герой при­

обретал другие черты, что тоже прекрасно, значит, Николай Олимпиевич

не навязывал свой рисунок роли, а шел от актерской индивидуальности.

Однажды (это был расцвет иллюзии «Театр-Дом») все вместе, актерское

братство - мы отправились в Рузу, в актерский дом отдыха. После спек­

такля сели в автобус, предчувствуя радость встречи Старого Нового года,

«Стряпуха замужем».

Маша Чубукова - Людмила Максакова, Степан Казанец - Николай Гриценко

прелесть рассказов, вечных «А помнишь?», и почему-то Николай Олим­

пиевич поехал с нами, что было само по себе неожиданным - все были

много моложе, но тем не менее и ему достался бутерброд и рюмочка -

дорога-то была длинная, почти три часа. И тут произошло нечто совсем

неожиданное, он расстегнул свою рыжую дубленку, захохотал своим очень

высоким тенорком, чем обратил на себя всеобщее внимание и произнес:

«А со мной тут приключилась история»... И начал рассказывать. Это был

не рассказ, а представление, причем представление подробное, в мело­

чах и деталях. Был продемонстрирован мастер-класс: наблюдения, этюды

на образы, взаимоотношения, все, чему стараются обучить студента Щу­

кинского училища, - но исполненный как блистательная импровизация.

А рассказ был следующий. Николай Олимпиевич шел вечером из теа­

тра домой пешком. Кстати сказать, машина у него была, но недолго,

он так и не смог сладить с этим техническим агрегатом. После очеред­

ной попытки, когда вместо заднего хода он включил первую передачу

и, выбив стекло полуподвального помещения, въехал прямо на стол,

чем вызвал великое изумление компании, собирающейся как раз отме­

тить какое-то торжество, он оставил эту затею и больше к автомобилю

не прикасался.