Читать интересную книгу Целитель 8 (СИ) - Большаков Валерий Петрович

Беспокоился народ зря – в полупустых вагонах мест хватило всем. Скучная кондукторша сунула мне картонный билетик с дырочками, и покатил поезд до самого Бологого.

А дальше… Не знаю. Где на попутках, где на автобусе доберусь до Устюжны или до Тихвина. Следующая остановка – Петрозаводск. А потом – конечная. Сегозеро.

Там меня никто не найдет. Никого слышать не хочу, видеть не хочу… Даже Риту, даже маму с Настей… Что я им скажу? Как в глаза смотреть буду? Нет.

«В Карелию! В глушь! На Сегозеро!»

Среда, 5 апреля. Вечер

Зеленоград, аллея Лесные Пруды

- Жив ваш сыночек, жив, - старец Корнилий журчал утешительно. – Он всю силу свою неизреченную отцу отдал, всю до последней капли! Человек моих лет на Мишином месте сам бы душу богу отдал – это же сильнейшее нервное истощение, тяжелейшая нагрузка на сердце, на мозг… Я вовсе не пугаю вас, Лидия, просто донести хочу, чтобы верное понятие было, чтоб не боялись зря. Миша молод и здоров, он эту тяготу вынесет! Вы только поймите: сила, о которой я речь веду, у всякого есть, только мало ее в нас. А у Миши – много. Но даже мы, малые сии, бывает, что не выдерживаем утраты той малости, выгораем, как принято говорить, маемся смертельным равнодушием – ацедией, и помираем. И еще раз – не для того говорю, чтобы страху нагнать. Я объяснить хочу вам, отчего ушел Миша. Потеря энергии – истинное потрясение для мозга, первые дни мальчик будет как бы не в себе, горе затмит всякое разумение…

- Миша был в полнейшем отчаянии, - тихо заговорила Рита, вставая. – И винил во всем себя…

Она подошла к окну, где, сутулясь, стояла Настя, и обняла ее. Мишина сестричка безмолвно прильнула к ней, жалобно поглядывая на маму.

Лидия Васильевна казалась рассеянной и безучастной. В строгом черном платье, с легкой муаровой накидкой, укрывшей волосы цветом глубокой ночи, она сидела рядом с Корнилием, обряженным в рясу, и это соседство не вызывало оторопи.

- Мишечка ни в чем не виноват… - еле выговорила Гарина-старшая. – Сыночка… Сыночка… - поникнув, некрасиво морща лицо, она спрятала его в ладонях, и обессиленно провела вздрагивавшими пальцами по щекам, размазывая слезы.

Корнилий завздыхал уныло, со смущенным кряхтеньем потирая колени, но смолчал. Пусть выплачется, легче станет…

Настя расслышала мамины всхлипывания, и заплакала сама. Рита крепче обняла подружку, глядя за окно мокрыми глазами.

«Господи, - проползла мысль, - как же было хорошо в воскресенье с утра! И как потом стало плохо… Бог, если ты есть… ты не любовь!»

Девушка зажмурилась, смаргивая слезинку. Похороны – это такая боль… Вбираешь в себя запах сырой земли, содрогаешься, и понимаешь, чем стоить дорожить. За что цепляться обеими руками, беречь и лелеять – сейчас, при жизни, ибо после не будет ничего. Даже тьмы. Даже пустоты. Небытие…

Петра Семеновича похоронили на Ваганьковском. Народу пришло неожиданно много – не родни, а друзей и товарищей. Весь печальный обряд взял на себя Старос – Лидия Васильевна лишь принимала соболезнования, потерянно кивая из-под темной вуали. Заводскую столовую закрыли на спецобслуживание – молоденькие поварихи хлюпали красными носиками, глядя на портрет Гарина-старшего в траурной рамке – моложавого, красивого, улыбчивого…

- Батюшка, - тонким голоском выговорила Мишина мама, - я даже не знаю, как это называется… Отслужите за упокой души Пети.

Кашлянув, Корнилий поинтересовался со смущением и тревогой:

- Крещен ли?

- Крещен, крещен… - закивала вдова, терзая платочек. – Петя и не хотел, это я его упросила. Бурчал сначала, а после шутил, «крещеным атеистом» называл себя…

- Всё исполню, Лидия Васильевна, - ласково сказал старец. – Вы только верьте - и надейтесь!

«И любите… - добавила Рита про себя и взмолилась, распахивая глаза: - Мишечка, вернись! Где ты, Мишечка? Мы все тебя очень, очень любим! Ты только живи! Пожалуйста…»

Тот же день, раньше

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Карельская АССР, Сегозеро

Лед на озере держался стойко. Сойдет он только на майские, да и то не сразу – стадо ноздреватых льдин будет кружить по водам ещё с неделю, тычась в скалы и берега.

Так что любоваться переливчатым блеском волн мне не доведется. Снег, да снег – белая камчатная простыня застилала Сегозеро. А по ней будто блюда с зеленью – островки, заросшие хвойными. Правда, вдали ледяной покров синел, но вовсе не промоинами - снежные наметы не удерживались, сдуваемые ветрами. Но все равно, простор…

Я медленно шагал по узкому пляжу, и мерзлый песок хрустел под ногами. Смертельная усталость понемногу отпускала меня, освобождая место для переживаний.

Отчаяние, когда впору скулить и выть, пригасло, но никуда не делось, разъедало душу по-прежнему. Мало мне было вины, что тяготила не снимаемым грузом, так теперь еще и стыд в придачу. Ведь я, как тут не крути, бросил своих женщин. Разбирайтесь, дескать, сами. С горем своим, с похоронами… Не мешайте мне страдать в гордом одиночестве!

Медленно втянув в себя холодный воздух, я выдохнул. Вот сейчас, в том состоянии, в котором нахожусь, я ни за что бы не сбежал. Но в то поганое воскресенье Миши Гарина как бы не стало, тогда в лес ломился мой усеченный аватар, подранок, истекающий кровью, слезами и соплями. Безмозглый автомат, ищущий убежища, чтобы зализать раны и вернуть себя.

Я вышел на скалистый мыс. Камень под ногами сглажен и обкатан ледником – никаких острых выступов. Десять тысяч лет назад тут стыла холодная, безрадостная пустыня – каменное крошево, морены да пустые водоемы. Жизнь добралась сюда не сразу, зато теперь есть, на что посмотреть со вкусом…

Мои губы изогнулись в подобии улыбки. Наверное, впервые за крайние дни. Когда вернусь домой, я буду каяться и просить прощенья, но сейчас мне нужно собрать себя по кусочкам, как рассыпанный детский конструктор.

«Дайте мне недельки две… - выпросил я мысленно. – Ну, хотя бы недельку…»

Таскаться по берегу замерзшего озера, пусть даже живописному, было трудновато. Мне бы посидеть, а еще лучше – полежать… Дряблые мышцы не желали сокращаться, а энергия, что копилась во мне годиков с трех, иссякла напрочь. Весенний же день короток… Если не найду хоть какую-нибудь хибарку или лодочный сарай, придется всю ночь у костра мучиться, чтобы с утра снова выползти на поиски.

«Ну уж, нет уж…» - вяло потянулась мыслишка.

Осторожно спустившись со скалы, я продрался через густой ельник и вышел на каменистый бережок узкого заливчика-губы. Ее сплошь затянул прозрачный лед цвета бутылочного стекла, блестевший, как витрина.

Я замер, утомленно хмурясь – метрах в десяти, горбясь над лункой, сидел этакий старичок-боровичок, утонувший в тулупе и здоровенных валенках.

- Вот уж не ожидал застать живую душу в тутошнем безлюдье! – подал голос дедок. Из хилого тельца рвался рокочущий бас.

- Аналогично, - сухо ответил я, и передернулся.

Старичок хихикнул, живо вскочив. Подхватывая свой немудреный скарб, он балаболил, перекрывая низкие октавы:

- Э-э, батенька! Кто ж его ведает, путь наш житейный? А коли и знаешь, что толку? Разве упомнишь все повороты да петли? Бывает, пересечешься с человеком, а он тебе не глянется! И думаешь потом, кого ты мимо себя пропустил – случайного прохожего? Или верного друга? – доковыляв до берега, дедок суетливо стащил варежку и сунул костистую руку: - Кузьмич!

Я вяло пожал неожиданно хваткие пальцы.

- Миша. А вы в егерях не состояли? – пошутил натужно.

Дедок не понял юмора, да и кто б его здесь уловил? Об особенностях национальной охоты этот мир просветят лет через …дцать.

- А как же! – бодро отозвался Кузьмич. – Есть такая запись в моей трудовой! Ага… - он взвесил в руке улов. - Небогато, но на уху как раз. Пойдемте, Миша, угощу! Всякой рыбьей мелочи я уже наварил, а сейчас мы это дело щучкой приправим! Самое то. Ага…