Я притащил им справки. И разрешение от родителей.
Выглядели они, как настоящие.
Но делал их мой знакомый второкурсник – Данька Валлер.
Мне было пятнадцать лет, а я уже был на первом курсе.
Я был жутко безответственным.
Но умным. Перескакивал из класса в класс и так до самого окончания школы.
Родители мной не гордились.
Им вообще было наплевать, по большому счёту.
Я поступил в МЭСИ.
Опреация была жутко болезненной. Мне просверлили дыру в черепе и запихнули туда смесь из кремния и полиорганики.
Оттуда я побежал в Институт Гельмгольца за глазами.
Мне нужны были глаза. Я хотел стать знаменитым художником, дизайнером НьюроНета.
Я хотел славы и денег.
Я могу рассказать, как меняют глаза.
Операционный стол ослепительный, альпийски-холодный. Грудь опутывают провода, и тебе кажется, что ты – ничтожная муха, попавшая в ловчие сети паука.
Всюду пищат датчики, мониторы демонстрируют томограммы и ЭМР-срезы твоего мозга, а именно – лицевой части. Над тобой горят три солнца. Три прожектора.
Тебе страшно. Тебя трясёт. Ты смотришь на мир глазами, которых у тебя скоро не будет…
То, что ты видишь, тебе не нравится. Ты косишь глаза и натыкаешься взглядом на кювет с инструментами, блестящими, ждущими терпиливо, как летучие мыши, твоей крови.
Скальпели, зажимы, резаки…
Ты видишь суставчатые манипуляторы, крохотные гидравлические руки-зажимы.
По тебе бежит пот…
Ты не можешь пошевелиться из-за этого парализующего чувства. Из-за страха…
Появляются медсёстры, молчаливые, торжественные. Они двигаются бесшумно, перекладывая инструменты, дёргая рычажки.
Это восхитительный в своей мертвенности и совершенности танец.
Танец хирургических жриц.
Они поклоняются змее. Змее Асклепия.
Лица закрыты респираторами, скрывая выражение, эмоции.
Одна из сёстёр включает вспомогательную голограмму и твоя собственная прозрачно-цветная голова зависает около твоей груди. Настраивается на резкость и ты видишь подвешенные в воздухе латинские названия рядом с изображением.
Они все вместе тихо вращаются.
Медсестра – у неё ледяные руки и шприц-пистолет в руке. Она как робот, резко выбрасывает пистолет к артерии на твоей шее и спускает курок. Ты замечаешь, какие классные у неё буфера, обтянутые бриллиантово-белой микрофиброй. Ты слабо улыбаешься, а она говорит, и голос её монотонен.
Она говорит: «Это обезболивающее»
И ты понимаешь, что общего наркоза не будет.
Тебе хочется вопить, но как в страшном сне, ни один звук не срывается с твоих губ, потому что связки уже одеревенили и больше не подчиняются тебе.
Дальше, все происходит как в кошмаре.
Ты не можешь никуда убежать.
Приходят хирурги. Они боги. Они боги, и в силах сотворить с тобой что угодно. Ты – лишь ничтожный червяк, извивающийся в руках Господних.
Специальными распорками тебе поднимают веки и фиксируют их.
Над тобой зависает частокол скальпелей.
Ты вжимаешь яйца и член себе в пах, как можно дальше.
Ты не можешь закрыть глаза.
Твои руки, ноги, тело – в захватах, которые не отпустят.
Потом, эти самые гляделки заливают специальным раствором, вероятно, антисептиком.
Тебя трясёт, когда над тобой склоняется лицо трёхглазого божества. На хирурге – специальный прибор приближенного сверхчёткого видения. У тебя на секунду мелькает мысль: почему он себе не сделал таких глаз, если ему надо хорошо видеть? Ты начинаешь чувствовать один большой подвох в этом всём. Клиника-то российская…
Остальные, весь персонал, человек десять, включая робота, толпятся где-то на заднем фоне.
И ты видишь – скальпель, такой совершенный, отражающий своей хромированной поверхностью свет, бросающий прекрасные блики на всё окружающее… он идёт вниз, к твоему лицу, а линзы хирурга светятся зеленоватым, жутким огнём.
Не слышно ни звука, когда твои глаза вырезают из глазниц.
Только хрустит гидравлика робота, да щёлкают суставы пальцев медсестёр.
Но ты, ты кричишь, срывая горло, кричишь от ужаса и отвращения, от страха, ты кричишь, желая умереть, и хотя ты не чувствуешь боли, ты ощущаешь, как скальпель добирается до кости глазниц, а по твоим щекам течёт кровь, белок и слёзы, которые не успевает промокать медсестра. И видение обволакивается густо-красным, а ты кричишь, кричишь, пуская пену изо рта, но тишина по-прежнему стерильна… и этот крик навсегда остаётся блуждать в твоём мозгу, не затихая никогда, унося с собой частичку твоего душевного здоровья…
Потом, в просушенные,чистые глазницы (ты слеп) тебе заливают эту чёрную наномассу. Наливают столько, чтобы она не выливалось из впадин…
Дальше – работа робота. Своими жужащими конечностями он засовывает в твердеющую массу микросхемы и начинает сваривать их со зрительным нервом. Всё это время, нанороботы, эти программируемые атомы, трудятся, создавая такой зрительный аппарат, которого доселе не было в природе.
Реабилитационный период длился две недели. Потом глаза синхронизировали с симбикомом. И я ещё неделю ходил в марлевой повязке.
Зато когда я в первый раз открыл глаза, что я увидел? Рассерженное лицо сестры. Она закатила мне такую истерику, что медбрату пришлось силой выволакивать Ленку из палаты. По пути она расцарапала ему лицо.
Зато всё это было таким чётким. Можно было приблизить. Можно было проренгентить. Правда это жрало много энергии.
Я стал видеть очень хорошо.
Я создал много прекрасных картин.
Но чтобы создавать подлинные шедевры, мне нужно было подключаться глубоко.
Это было нелегально.
Нужно было вшивать разъём и нейротрансмиттер.
Я стал искать ближайшие чёрные клиники и справлятся о ценах… деньги у меня ещё были.
В тот день, я сидел за столом, ел разогретое в микроволновке рыбное филе из судочка и листал журнал с обьявлениями – «Из рук в руки».
Сестра явилась неожиданно, вся обвешанная бусами и с целой кипой брошюрок – это был её способ зарабатывать бабло.
Шляться по квартирам и убеждать престарелых идиотов вступить в целебный круг санасары. Это её парень её научил.
А у меня не было времени выбивать из неё эту дурь.
Я решил, что если она женщина, пусть делает, что ей вздумается.
Она пришла и начала клянчить денеги на клуб. Вначале я делал вид, что не слышу, но она всё тараторила и ныла за моей спиной, ныла, чтоб я дал ей денег.
У меня и так всё было погано.
Каждый день я приходил с синяками.
Из-за того, что я белый.
Вы никогда не слышали про кавказский расизм?
Еслт нет, считайте, что вам повезло.
Я, как назло, снял квартиру в чёрном районе – в Новогиреево и поступил в хачовский институт…
Я стал расистом.
Когда чуть ли не каждый день тебя избивают, поневоле становишься озлобленным.
Я, видите-ли, белый.
У меня нет родителей (здесь, по крайней мере) и родственников. Отличный объект для отпиздона. Ну да, и тот факт что я был младше своих сокурсников на три года. Хилый мальчишка с жуткими глазами, на которого можно навалиться спятером и отпиздить так, что он до дома еле доползёт.
Сестра мазала боевые раны йодом.
Как мне тогда было плохо…
Ленка всё клянчила и клянчила, потом рассердилась, плюхнулась на неубранную постель, взяла свой журнал и начал поливать меня всеми ругательными словами, которые она знала.
Она называла меня:
Уебищем
Мудаком
Мудозвоном
Дикхедом
Ублюдком
Вонючим козлом
Хуём моржовым
Дерьмом
Уродом
Говном
Сифоидным шизиком
Стревозником
Придурком
Идиотом
Гондоном
Пропиздоном
Приздрюком
Ничтожеством
Гидроцефалом
Имбецилом
Олигофреном недоебанным
Вислым хуем
Блядуном.
Причём все эти эпитеты были произнесены очень эмоционально, с вытекающим злобоедством. С каждым новым словом я сжимал нож с вилкой всё сильнее и сильнее, а когда она сказала, что она надеется, что какой-нибуль хач проломит мне башку, а потом отымеет меня в зад, я развернулся.
Я давно хотел со всем этим покончить.
Совершенно не думая,
Приставил нож себе к горлу
И
Заорал:
«ЗАТКНИСЬ, СУКА!!!»
На меня словно снизошло озарение. Это так легко – не думать.
Её глаза расширились. Ленка явно не ожидала такого поворота событий. Она только открыла рот, как я снова заорал:
– ЗАТКНИСЬ!!!! ЗАТКНИСЬ СЕЙЧАС ЖЕ, ИНАЧЕ Я СЕБЕ ГОРЛО ПЕРЕПИЛЮ!!!
– Дим…
– КАКОГО ХЕРА, ТЫ ЗАБЫЛА, КАК МЕНЯ ЗОВУТ?!!! Я ЖЕ ТЕБЕ, БЛЯДЬ, СТО РАЗ ГОВОРИЛ, ЧТОБЫ ТЫ МЕНЯ ТАК БОЛЬШЕ НЕ СМЕЛА НАЗЫВАТЬ!!!
– Войд…
– ТЫ МЕНЯ ДОСТАЛА, ПОНЯТНО? ЗАЕБАЛА СО СВОИМ ДЕРЬМОМ! МЕНЯ ВСЁ ДОСТАЛО!!! – орал я, держа лезвие у кадыка.