Читать интересную книгу Удивительные приключения рыбы-лоцмана: 150 000 слов о литературе - Галина Юзефович

В «Первом отряде» Старобинец есть к чему придраться: сюжет пробуксовывает и норовит сойти с рельс чуть ли не на каждом повороте, многие вещи так и остаются непроговоренными, а все хитрые ходы, прорытые героями от завязки к финалу, упорно, до последнего, отказываются сходиться в одну точку. Однако это тот самый случай, когда придираться можно – но совершенно не хочется. Потому что недостатки «Первого отряда», проистекающие из его сомнительной мультипликационно-проектной родословной, с лихвой окупаются его же выдающимися – и редкими – достоинствами.

Конечно же, это весьма интеллектуальное чтение – интеллектуальное в том самом добротном смысле, в котором интеллектуален «Маятник Фуко» или, допустим, детективы Стига Ларссона. В книге много аллюзий и информации: отсылки, скажем, к сорокинской «ледяной трилогии» выполнены с необыкновенным изяществом и тактом, а о шаманизме Старобинец, похоже, прочла в процессе работы над романом не одну и даже, наверное, не две книги. Но эти аллюзии и информация вовсе не мешают так называемому «простодушному» читателю, следящему преимущественно за сюжетом, получать удовольствие от книги и не перегружают повествование ненужными деталями.

Впрочем, не это главное.

Мантия королевы российского хоррора, поначалу сидевшая на Старобинец как будто слегка «на вырост», чем дальше, тем заметнее давит ей в плечах. То есть нет – пугать она по-прежнему умеет так, как никто другой в России сегодня (политические деятели и военные корреспонденты не в счет). Однако способностью генерить чистый, рафинированный ужас дарования этой удивительной девушки не исчерпываются. Ее видения загробного мира или натуралистически-подробный очерк быта и нравов убогой деревушки в северной русской глубинке проникнуты не только (и не столько) страхом, сколько щемящей, сосущей печалью, которая не выражается в словах и не выплакивается слезами. Именно такая печаль, густо замешанная на слепой, безадресной жалости ко всему сущему (а в данном случае – и умершему), с избытком приправленная отвращением и – опять же – страхом, сквозит иногда в лучших местах у Стивена Кинга. Именно ее – с поправкой на национальный колорит – научилась в промышленных количествах вырабатывать Старобинец. Страшно даже подумать, какую ураганную мощь она разовьет, когда опять возьмется писать что-то свое, без оглядки на любые – сколь угодно интересные – проекты.

Живущий

[14]

Анна Старобинец из числа тех авторов, которым критики и читатели постоянно предлагают примерить чужие лавры. Если после сборника «Переходный возраст» совсем еще юной Анне упорно прочили титул «русского Стивена Кинга», то после романа «Убежище 3/9» ей стали настойчиво рекомендовать позицию «русского Филипа Дика». Старобинец следует этим рекомендациям по очереди: если ее прошлый роман «Первый отряд: Истина» был скорее стивенкинговским, то нынешний – «Живущий» – отчетливо филипдиковский.

В отдаленном будущем человечество сократилось до вечных и неизменных трех миллиардов, которые теперь считаются единым организмом и носят имя Живущий. Каждый из этих выживших получил необычную способность: отныне никто не умирает окончательно – в течение нескольких секунд после физической смерти (ее теперь именуют не «смерть», а «пауза») геном любого человека возрождается в новом – младенческом теле. Вместе с геномом этот новый (или, вернее, неизменный) член общества наследует профессию, место в социальной иерархии, склонности своего предшественника… Люди, замеченные в преступлениях, перерождаются в потенциальных преступников и сразу отправляются в «исправительные дома». Люди, стоящие на вершине властной пирамиды, остаются властителями. Поскольку «смерти нет» (эта фраза становится универсальным приветствием), то и любовь к детям утрачивает смысл – ведь отныне свое продолжение каждый видит не в них, а в самом себе. Вместе с детьми исчезает и союз мужчины и женщины – ему на смену приходят унизительные полуобязательные случки, призванные поддержать уровень рождаемости, да сексуальные игры в виртуальном мире.

Виртуальное пространство тоже вышло на иной уровень. Всем частицам Живущего нужные программы инсталлируются прямо в мозг, так что они могут (а на деле – обязаны) смотреть рекламу и сериалы, общаться в друзьями в так называемых глубоких слоях, получать и хранить информацию. Facebook и ЖЖ (последняя аббревиатура здесь расшифровывается как «Журнал Живущего») становятся продолжением физиологии и, по сути, подменой реальной жизни – «первого слоя».

Но мир Живущего не так стабилен, как хотелось бы думать его частицам. Периодически геномы не возрождаются или, напротив, дублируются, так что численность населения колеблется. Растет число несогласных – тех, кто не хочет умирать в шестьдесят лет, кто хочет самостоятельно растить детей или хранить верность одному партнеру. И вот случается чудо: на свет рождается Зеро – человек без генома, не являющийся ничьим перерождением и лишенный доступа в виртуальную реальность. Зачем он пришел в этот мир? Чтобы его разрушить и вернуть человечество к корням? Или, напротив, ему предстоит исцелить Живущего от его хворей?

Как это нередко бывает в случае с антиутопиями, описание мира для Анны Старобинец оказывается гораздо более увлекательным занятием, чем построение сюжета. Уже с середины книги энергичная фабула, поначалу заставлявшая читателя азартно перелистывать страницы, начинает схлопываться. Вымышленная вселенная перестает влезать в рамки романа, множатся лишние детали, сюжетные нити провисают, рвутся или уводят в пустоту. Не успевает прозвучать в полную силу, теряется среди мелких подробностей и тупиковых сюжетных ответвлений обличительный «антивиртуальный» пафос. Словом, как моментальный снимок нашего возможного будущего роман Старобинец работает отлично, как роман – скорее нет.

И всё же «Живущий» – это именно тот случай, когда автору, несмотря ни на что, очень хочется выдать еще один, далеко не первый аванс. В конце концов, Старобинец всего тридцать два (по меркам нынешней литературы – едва ли не детство), а она уже умеет конструировать сложные, густонаселенные миры, способные пугать и притягивать одновременно. Возможно, года через два она научится раскручивать в них по-настоящему (или, вернее, по-филипдиковски) головокружительные сюжеты – благо открытая концовка «Живущего» очевидно располагает к созданию продолжения.

Наиль Измайлов

Убыр

[15]

Издательство «Азбука» не оставляет героических попыток адаптировать жанр романа-ужастика на отечественной почве: вслед за недавними «Псоглавцами» Алексея Маврина[16] последовала книга Наиля Измайлова «Убыр». В отличие от Маврина, оперировавшего образами русского коллективного бессознательного, Измайлов опирается на фольклор татарский – понятное дело, в хоррор-интерпретации.

Однажды утром четырнадцатилетний Наиль (имя и фамилия героя и автора полностью совпадают, что вполне однозначно указывает на псевдоним) обнаруживает, что после поездки на похороны деревенского родственника родители ведут себя странно. Они уходят с работы в необычное время, бродят ночью по квартире, то много едят, то, наоборот, голодают, источают странные запахи, а главное – нагнетают вокруг себя густой инфернальный ужас. Хуже того, ужас этот имеет свойство распространяться вширь, и совсем скоро Наиль понимает, что на старинном кладбище родители подцепили «убыра» – родственника русского упыря, жуткую тварь, которая вселяется в человека, заживо превращает его в кровожадного зомби и – главное – стремительно плодит себе подобных.

Спасаясь от нарастающей эпидемии убыризма, Наиль оказывается вынужден покинуть обжитой и привычный мир типовых многоэтажек на окраине Казани – мир школы, компьютерных игр и секции по боксу – и, прихватив восьмилетнюю сестренку Дилю, отправиться в глухой лес, чтобы найти и уничтожить самое средоточие зла. Там ему предстоит в полном соответствии с пропповской «Морфологией сказки» встретить волшебного помощника, пройти обряд инициации, выстоять в прямом спарринге с самой что ни на есть нечистой силой и в результате спасти себя и близких.

Поначалу роман Измайлова пугает вполне по-настоящему, недаром среди первых читательских откликов в блогах попался и такой: «Пришлось вставать среди ночи и зажигать по всей квартире свет». Действительно, образ околдованной матери, склоняющейся во мраке над постелью спящей дочки, или, скажем, описание зараженного убыризмом подростка, ватными руками запихивающего себе крест под левое веко, действуют так, что идея зажечь свет в коридоре не кажется вовсе уж вздорной. Однако по мере погружения героя в фольклорную среду страх рассеивается – то, что было жутким в городе, в лесу воспринимается едва ли не как норма. По мере рассеивания страха падает и уровень читательского интереса. Роман словно бы разламывается пополам: в первой части – страшно и здорово, во второй – скучно и муторно. Похоже, ближе к концу автор и сам устает от своего повествования – многие сюжетные линии у него обрываются, любовно разложенные перед читателем ключи не подходят ни к одной двери, а последовательность событий становится произвольной и необъяснимой. Роман теряет темп и внутреннюю логику, начинает пробуксовывать на каждой кочке, а в самом конце и вовсе становится совершенно нестрашным, уходя в разочаровывающую недосказанность и метафоричность.