Читать интересную книгу Мрассу — Желтая река - Олег Павловский

Последним обычно просыпается Игнат. Он долго и тщательно одевается, чистит зубы, фыркает, умываясь, проверяет удочку, достает из своих тайников мешочки с червями и ручейниками, а потом неожиданно обрушивается на всех: копошитесь, дескать, давно рыбачить пора, а вы все еще чего-то канителитесь…

И потому все мы были немало удивлены, когда сегодня Игнат поднялся чуть ли не раньше всех и напал на дневального, почему он так долго возится с завтраком. Наверняка ему снились Кылзаг и хариусы, которые во вчерашнем Валеркином рассказе выглядели так:

— Иду, слышу… клокочет. Водоворот? Пороги? Водопад?.. Я туда… Река! И какая! Омута — во! Хариус — во! Не верите — спросите Волнушечку… Как заброс — есть! На червя берет, на паута — с ходу, на муху, бабочку, комара… Тропа — асфальт, ходу — двадцать минут. Не верите — спросите Волнушечку… За все навигации такого клева не видывал.

Игнат торопил. Хариусятник он был завзятый. Но не судьба была ему сегодня с утра порыбачить.

Только снарядились и полсотни шагов от лагери не отошли, как снизу, не слышная за перекатом, тяжело вынырнула лодка, подрулила к нам и из нее выпрыгнул… Виктор Оладышкин.

Мы онемели, застыли, вросли в землю. Оладышкин, чрезвычайно довольный произведенным эффектом, вытащил из лодки туго набитый новенький рюкзак, зачехленный спиннинг, расплатился с тотчас отчалившим лодочником и, словно это была обыкновенная случайная встреча на набережной Томи, спросил:

— Ну, как рыбалка?

Хвастаться было некому. Валера остался в лагере дневалить.

— Чу-у-удище! — первым пришел в себя Кузьма и кинулся тискать Виктора. — Воскрес? А мы тебя заживо похоронили на черноморском побережье и эпитафию сочинили. Сочинили ведь, да?.. Как там, подскажите… — и тут же, чего я никак от адмирала не ожидал, выдал экспромтом: — Сгорел от солнечных лучей, задохся в воздухе приморском бедняга Виктор. Чей он, чей? Никто не знает…

Кузьма не смог сходу подобрать рифму, растерянно посмотрел на нас, засмеялся:

— Забыл. Потом вспомню. Вместе же сочиняли…

Радость адмирала была искренней и понятной. Он осваивал спиннинговую ловлю, а Виктор был в этом деле мастер непревзойденный Да и все мы искренне обрадовались совершенно неожиданному появлению нашего боцмана, только я вначале почувствовал себя вроде бы лишним, не по праву теперь занимающим место во флоте, но это чувство прошло так же быстро, как и возникло.

Мы вернулись в лагерь, отложив рыбалку на послеобеденное время. Валера, не дав Виктору и рта раскрыть, не спросив даже, откуда он взялся, начал, захлебываясь от восторга, рассказывать об открытии Кылзага, но вовремя был остановлен грозным окликом адмирала, приказавшим дневальному срочно сварганить для боцмана завтрак.

Пока Валера крутился возле костра, Виктор поведал свою историю недельной курортной жизни.

— Измаялся, братцы, поверите-нет, так измаялся, что сказал жене: или ты меня отпускаешь к ребятам, или я сегодня же нырну и не вынырну. Там же в действительности откормочный пункт, а я за ту неделю на два кило похудел. Тоска заела, аппетит пропал, одной газировкой питался. На пляже, верите-нет, песка не увидишь — сплошная гать из людских тел. В море нырнуть нельзя — обязательно в кого-нибудь головой ткнешься. Деревья подстрижены, кустики тоже. Кругом асфальт, скульптурки, финтифлюшки всякие. Тьфу! От настоящей природы одно солнце над головой осталось, да и то, верите-нет, в таком окружении кажется не всамделишным. Нет уж, сказал, довольно с меня недели, если не хочешь мои похороны устраивать.

— Отпустила?

— А куда ей было деваться! Даже врач сказала, что мне там не климат, — Виктор сцепил руки за шеей, упал на траву, задрыгал ногами. — Хорошо-то как, братцы! Дышать же можно. Ды-ышать!

Он произнес это слово, вложив в него свой особый затаенный смысл, разгадать который не составляло труда.

— Дыши, — милостиво разрешил Виктору адмирал. — Когда надышишься — скажешь… Надо плес по части тайменя проверить.

— Проверим, товарищ адмирал, все плесы и омута простегаем. Блесны в порядке?

— Еще бы!

— Значит, таймень наш будет.

Виктору сейчас все было нипочем. Круглое лицо его светилось от счастья, и, когда я протянул ему тельняшку и мичманку, он небрежно отмахнулся: — Носи. Обойдусь.

Плотно и с аппетитом позавтракав и выяснив обстановку, боцман развернул бурную хозяйственную деятельность, втянув в нее весь личный состав флота. Через каких-нибудь три часа простецкий, на скорую руку поставленный лагерь преобразился и выглядел настоящим, давно обжитым бивуаком.

Из досок, лежавших на днище лодки, мы сколотили столешницу, вбили пудовой булыгой четыре столбика — и получился прямо-таки домашний стол. По бокам его соорудили из жердей вполне приличные и удобные скамейки, и над всем этим натянули на случай дождя тент из полиэтиленовой пленки. Вкопали рогатины для сушки одежды и обуви, вырезали в обрыве лестничку, закрепив земляные ступеньки колышками. Затем вытащили из рюкзаков и мешков продукты, рассортировали их, чтобы не копаться, скажем, в поисках растительного масла или черного перца горошком.

Мне казалось, что вся эта работа зряшная, никчемушная — ведь через два-три дня все равно придется свертывать стоянку и двигаться дальше, вполне можно было бы без стола обойтись и без лестницы перебиться. Но Виктор и остальные ребята были иного мнения.

После того как мы сообща натаскали сухостоя для костра, Виктор Оладышкин обошел лагерь, приглядываясь, все ли сделано и нельзя ли чего-нибудь еще придумать.

— Ничего, — удовлетворенно сказал он, закончив обход. — Теперь жить можно. А жить нужно всегда и везде по-человечески, — и почему-то изучающе посмотрел на меня, словно я был виновен в том, что наш лагерь до появления боцмана имел такой непристойный вид.

Глава шестая, в которой молчат только скалы

Великая все же эта штука — доверие!

После короткого привала адмирал протянул мне длинный шест с затупившимся железным наконечником и сказал:

— Ну-ка, Волнушечка, покажи мастерство…

Я проворно занял место впередсмотрящего, махнул рукой Виктору, сменившему за мотором Игната: «Давай, двигай!» и подумал про себя: «Только бы не подкачать, не повернуть нос лодки не в ту сторону, куда следует».

Одно дело, когда тебя везут и ты можешь преспокойненько глазеть по сторонам, напевать полюбившийся мотивчик, грызть в свое удовольствие сухарик, и совсем другое — когда сам отвечаешь за каждый шаг, каждое движение. Пожалуй, только сейчас я по-настоящему ощутил коварный нрав Мрассу, и чем выше мы поднимались, тем сварливее, беспощаднее, злее становилась река.

Я ничего не слышу: встречный ветер законопатил уши речным шумом и гулом мотора. Я ничего не вижу, кроме зеленоватой прозрачной воды, речного дна и камней. Лодка идет тяжелей, чем прежде. Как-никак восемьдесят килограммов веса Оладышкина кое-что значат. Да и с трудом отремонтированный мотор тянет неважно.

Определить на глаз глубину не просто. Вода сильно скрадывает расстояние, и я нередко, особенно на тихих и, казалось бы, совершенно безопасных плесах, попадаю в затруднительное положение. Вроде бы и дно ровное, и глубина одинаковая, а лодка нет-нет да и проскребет днищем по галечнику. И тогда мне кажется, будто это по сердцу моему скребануло что-то острое, и я оглядываюсь на ребят, ожидая встретить презрение за мою опрометчивость, но они словно бы ничего не замечают, а Виктор ободряюще мне подмигивает: ничего, дескать, страшного, с кем не бывает, только дальше смотри повнимательнее.

Я смотрю, смотрю так, что в глазах начинают плыть зеленые круги вперемежку с серыми камушками.

Река растеклась огромной широкой лужей. Дно подпирает воду. Я пытаюсь усмотреть хоть какую глубинку, вымоину, но…

Кррцрарапп…

Виктор моментально глушит мотор, иначе взвинченным водой камушком ударит по винту и — прощай шпонка! Хорошо, что лодка оборудована специальной отбойной решеткой под мотором, не то шпонки летели бы через каждые десять минут.

По обязанности я теперь первым выпрыгиваю в воду, удерживаю нос, чтобы лодку не развернуло боком. Следом вылезают остальные и раз-два взяли… Я стараюсь изо всех сил, словно это по моей вине образовалась здесь непроходимая мель.

Дно скользкое, как рыбья чешуя. На каждый метр продвижения затрачиваются неимоверные усилия. Моментами хочется плюнуть на все, повернуть к берегу, и ну его к черту, дальнейшее путешествие. Но истоки Мрассу и жажда познать неизведанное побеждают, отгоняют нелепые мысли, я обретаю второе дыхание и пру вперед до белых пятен в глазах.

Кузьма, как и все, тянет свою лямку. Но его подводят трусы. Резинка на них ослабла, и, когда бегущая навстречу вода достигает пояса, трусы спадают, и адмирал оказывается стреноженным. Пока он отчаянно борется с течением и непослушными «семейными» трусами, мы выводим лодку на глубину. Кузьма в полном изнеможении валится на рюкзаки.