Читать интересную книгу Космонавты живут на Земле - Геннадий Семенихин

Нигде, пожалуй, не встречают так спокойно нового человека, как в авиации, где летная жизнь не замирает ни днем, ни ночью.

Те, кому приходится по должности принимать новичков, давно к таким встречам привыкли и редко придают им какую-либо торжественность. Просто они стараются окружить человека заботой и вниманием, чтобы тот как можно скорее ощутил себя своим среди ветеранов.

Комендант гостиницы, отданной в распоряжение офицеров-холостяков, заставил Горелова подняться на третий этаж, выдал ему ключ и сказал:

— Это запасной. Другой — у второго жильца, лейтенанта Комкова.

Комната была маленькая, метров двенадцать, не больше. Стол, платяной шкаф, две койки.

Горелов разделся, прилег отдохнуть, но тотчас же провалился в крепкий сон. Сказались и длинная ночь — он провел ее не сомкнув глаз, — и пережитое, и дорога пешком с тяжелой поклажей...

Когда он очнулся, то сразу почувствовал, что в комнате не один. Глаз не открыл, услышал легкое поскрипывание стула. Вероятно, второй обитатель комнаты сидел за столом. Сначала Алеша предположил, что тот пишет или читает. Но минуту спустя до его слуха дошло шуршание бумаги, стук твердого предмета о стенки стакана и шорох, не оставлявший теперь никакого сомнения, — его сосед брился. Делал он это спокойно и деликатно, стараясь не шуметь. Но потом вдруг стал греметь стулом, бритвенной утварью и вдобавок ко всему засвистал какой-то сумбурный мотивчик, нечто среднее между «тореадор, смелее в бой» и футбольным маршем.

Алеша открыл глаза и тоже подчеркнуто откровенно заворочался на своей койке, так что сетка, провисавшая под его телом, отчаянно взвыла. Перед собой он увидел голую спину незнакомца, сплошь покрытую крупными рыжими веснушками. Спина заворочалась, и зоркие любопытствующие глаза посмотрели на Алексея из-под рыжего чуба.

— Проснулись, товарищ лейтенант! — весело окликнул его незнакомец. — А я здесь умышленно шумел, чтобы вы обед не проспали. Собирайтесь.

Горелов смахнул с себя простыню, вскочил с койки на прохладный паркетный пол.

Оба они стояли в одних трусах, с интересом рассматривая друг друга.

— Давайте познакомимся, — предложил сосед, — все-таки я здесь абориген. Лейтенант Василий Комков, старший летчик.

— Лейтенант Горелов, младший летчик, — засмеялся Алеша. — Видите, какая между нами дистанция!

— Чепуха, — быстро возразил Комков, — помните, что говорил Наполеон о маршальском жезле, который в ранце у каждого солдата? А жезл старшего летчика добывается гораздо проще.

Алексей разглядел на столе броскую фотографию. В густых зарослях мандариновой рощи, весь окруженный ветвями, согнувшимися под тяжестью спелых плодов, стоит летчик в довоенной форме. В петлицах — шпала. Волосы — спелая рожь. Грудь в орденах.

— Какой яркий снимок! — вырвалось у Горелова.

— Это отец, — мрачно сказал Комков, — на отдыхе в конце сорок первого снялся. Его в Цхалтубо лечиться после ранения посылали. А потом, в конце того же сорок первого, он погиб над Севастополем.

— А у меня отец в сорок третьем погиб... на Днепре.

— Вот как, — потеплевшим голосом откликнулся Комков, — значит, и вы сиротой росли? Я о своем отце всего и помню что запах армейского ремня да золотой «краб» на летной фуражке. Рябинки вот еще на лице у него были.

— А я вообще ничего не помню, — грустно признался Алеша, — совсем тогда маленьким был.

— Да, — вздохнул Комков, — скоро сами отцами станем.

— Не рано ли? — усмехнулся Алеша. — Лично я так нет.

— О! — засмеялся Комков. — И оглянуться не успеете, как все придет. Сначала любовь, потом взаимность, загс и прочее.

— Так у вас же всего этого еще нет. Вы на три-четыре года каких-нибудь меня постарше.

— Вот чудак, разве же это по заказу происходит? Любовь — это не пенсия за выслугу лет. Положитесь на мой личный опыт. Через полгода будете гулять у меня на свадьбе. Хорошая девушка. Честное слово, хорошая.

— Как зовут-то хоть? — спросил Алеша, тронутый счастливым блеском его глаз.

— Любашей, — охотно ответил Комков, — здешний финансово-экономический техникум кончает. Сейчас у них самые горячие денечки — экзамены идут. Жаль, сегодня ночные полеты. Я бы вас познакомил. Однако чего мы стоим, пора в столовую.

После обеда они сразу возвратились домой. Жаркая погода вынудила обоих раздеться. Комков перед вечерними полетами прилег, как и полагалось летчику, но сон не шел, и он с удовольствием продолжал расспрашивать соседа об авиаучилище, из которого тот прибыл, об однокашниках — среди них могли оказаться и его знакомые. Алеша рассказал, как добирался в Соболевку, вспомнил мрачного ночного железнодорожника.

— Это капитан Савостин, — усмехнулся Комков. — Он в нашей дивизии служил. В прошлом году уволили.

— Плохо летал? — осведомился Горелов. — Или по пословице: четыре раза по двести, суд чести и миллион двести?

Василий пожал плечами:

— Да нет. Просто наступил кому-то на мозоль. А потом в порядке сокращения личного состава стали нас омолаживать. Полагалось людей физически слабых и старшего возраста с летной работы уволить. Ну а омолаживанием кто занимался в нашей части? Одни старички, которым, моя бы воля, давно пора на пенсию. Вот они вспомнили строптивость этого капитана и записали его в «миллион двести». Теперь ходит по перрону, фонариком машет, дежурный по станции, так сказать. Впрочем, не будем обсуждать, лейтенант, действия старших. По уставу не положено. — Комков замолчал, но всего на минуту-две. — Подойдите к окну, Алеша, и посмотрите на аэродром, — позвал он внезапно.

Горелов встал у раскрытого настежь окна. Отсюда, с третьего этажа, летное поле производило внушительное впечатление. Над выгоревшей, вылинявшей за лето травкой господствовал белый цвет металла. Самолеты с длинными фюзеляжами и непропорционально короткими острыми крыльями рядами стояли на бетонных дорожках. Техники и механики хлопотали около восьми машин, выведенных на первую позицию. Этим машинам с наступлением темноты предстояло раньше других подняться с бетонированной полосы, и Алеша подумал, что среди них, вероятно, стоит и машина его соседа по комнате.

— Ну как? — разомлевшим голосом спросил Василий.

— Нравится.

— Эффектное зрелище. Вы на какой матчасти кончали школу?

— На «мигарях». Но потом летал немножко и на этих.

— И что скажете?

— Еще не разобрался как-то. По-моему, эти сложнее.

— Люблю летать на «мигарях», — задумчиво резюмировал Василий. — Для меня они ясная и четкая конструкция. А эта труба все пожирает: и знания и силы. Из нее после полета выходишь мокрый, как мышонок. А в воздухе чуть зевнул, и кажется, что не ты ею управляешь, а она тебя таскает. Иногда идешь на полеты такой усталый... Вот как сегодня.

Горелов с каким-то жалостливым чувством посмотрел на Комкова. Зачем он так мрачно? Полузакрытыми были глаза соседа, и на веснушчатом его лице лежала печать невеселого раздумья. Тревога проникла в Алешино сердце.

— Я вас не понимаю, Василий.

— А чего же тут понимать? — ответил тем же дремотным голосом Комков. — Что сказано, то и сказано.

— Но позвольте откровенно...

— Давайте на самых максимальных оборотах откровенности. Мы же соседи и, думаю, скоро станем настоящими друзьями.

— Вот поэтому я и хочу, Василий, — нескладно начал Алеша. — Мне кажется, если вы хотите летать на МИГах и чувствуете, что вот этот тип самолета вам противопоказан, откажитесь от полетов на нем.

Комков пошевелил сухими губами.

— Отказаться? Да вы что, Алеша. У нас все-таки воинская часть, а не кружок художественной самодеятельности. — В его усталом голосе прозвучала грустная усмешка. — Да и притом, что обо мне в полку подумают...

— Ничего не подумают! — запальчиво воскликнул Горелов. — Да как же можно ложное самолюбие приносить в жертву здравому смыслу?!

— А вы бы отказались? — прозвучал контрвопрос.

— Я бы?.. — Алеша запнулся.

— Вот то-то и оно! — вяло заметил Василий. — Два — ноль в мою пользу. Самое трудное — это победить самого себя. Многие полководцы именно потому и обрекали свои армии на полный разгром, а народы на страшные жертвы, что не могли в критическую минуту победить себя, выйти и сказать: вот я такой и сякой. Вы мне верили и верите. Но вы не знаете самого главного: раньше я мог, а теперь не могу, освободите меня... Ладно, перестанем об этом говорить, — закончил Комков примиряюще.

Но сон к нему не шел, и усталый мозг снова настраивал на разговор.

— Я очень часто думаю о сегодняшней нашей авиации, — продолжал рассуждать Василий. — Огромные скорости. Перегрузки, от которых мельтешит в глазах, а лицо уродуют гримасы. И вместе с тем кабина — это целая лаборатория. Как же много требуется от тебя, чтобы пилотировать такой самолет! И силенки сколько, и знаний. Попробуй сейчас сядь в кабину, не зная физики, алгебры, теоретической механики. Не много налетаешься. Мне вспоминается, как нам новый наш командир, Кузьма Петрович Ефимков, про войну и поршневую технику рассказывал. Тогда, говорит, иные воевали по принципу: или грудь в крестах, или голова в кустах. Гашетки, ручка, сектора газа, педали — вот и все. Он, конечно, утрирует, но многое верно. Разве сейчас с семиклассным образованием сядешь на истребитель?