— Да, у вас в Оренбурге все класс, — рассеянно подтвердил я.
— Слушай, — вдруг хлопнул себя Саша по обтянутой форменными штанами ляжке, — у меня ж есть кассета того парня. Я у диск-жокея за червонец прикупил. Хочешь, врублю?
Я уже видел, что Саша взял с собой в путь-дорогу, кроме портвейна, допотопный кассетник «Весна-2», и приготовился к худшему. Портвейн приходилось оплачивать заинтересованным слушанием. Саша достал заштурханную кассету, долго гонял ее в разные стороны, наконец, сказал:
— Кажется, вот здесь….
И я вздрогнул. Из самого убогого в мире кассетника вдруг раздалась песня. Я был тертым калачом и сразу усек, что все было самопальным. И запись, и аппаратура, и весь иной антураж. Кроме голоса. Голос был божественный. А песня была под стать. Песня была «Белые розы».
— Саша, — сказал я зажмурившемуся от удовольствия пилоту, — раскрой глаза. Продай мне эту пленку. На, четвертной.
— Да ты че? — с истинно уральским добродушием сказал пилот. — Дарю! Может пригодиться.
С тех пор я сто раз хотел найти Сашу, но его след затерялся в глубинах воздушного океана. Спасибо тебе, веселый уралец, от меня лично и от миллионов фанатов «Ласкового мая»!
Ледовое побоище
Он только и успел дойти до слов: «Лед с витрин голубых…», как, перекрывая шлягер Сереги Кузнецова «Белые розы», над стадионом пронесся хруст. Толстенные барьеры для стипл-чеза, которые еще утром являли крепость и мощь, разлетелись в щепы. Полутысячная толпа пацанов и обезумевших фанаток со спринтерской скоростью бросились к центру поля. Не часто увидишь такую резвую толпу. Казалось, она подобно урагану все сметет на своем пути. Я сразу же понял — их не остановить. К сожалению, подобный опыт имелся… Хваленые омоновцы в своей черной форме лишь провожали взглядом бегущих — а что, спрашивается, делать с четырнадцатилетней девчонкой? Не дубинкой же объяснять, что безумство на стадионе не входит в стоимость билета?
Я понимал — остаются считанные секунды перед непосредственным контактом с возлюбленной публикой, и, как Наполеон, бросил в бой старую гвардию — наших охранников, стыдливо закамуфлированных в разных отчетах под гордым именем «машинистов сцены».
Старая гвардия, как и под Ватерлоо, доказала, что она готова умереть за императора, но не более того… Натиск толпы оказался слишком могучим… Через мгновение бригадир охранников, обладатель какого-то там дана каратэ, Витя лежал на изумрудном газоне под кроссовками весело щебечущих фанаток.
Все бы ничего… Но накануне над городом прошел дождик, и кто-то из любительниц «Белых роз» мог наступить на провода высокого напряжения. Вот тогда будет не до веселья. Короче, я понял, что нужно спешно эвакуироваться под самую лучшую защиту — в автобус, который мы предусмотрительно подогнали к центральному кругу. Вездесущий администратор Аркадий Кудряшов, оказывается, уже успел непостижимым образом отрубить напряжение, и нам оставалось только с достоинством удалиться. А ураган, бушующий криком «Юро-о-о-очка!», налетал стремительно и неотвратимо, как истинное возмездие за хороший концерт. Я тронул Юру за плечо. Он так и стоял с микрофоном, глядя на толпу.
— Юра, уходим!
Шатунов стоял как вкопанный.
— Ну, что с тобой! Сейчас затопчут!
— Ноги, опять ноги, — обреченно произнес он, — не могу… В «Ласковом мае» об этом не знал никто, разве что Юркин закадычный дружок Серега Серков, с которым Шатунов воспитывался еще в оренбургском детском доме. А я знал, что при стрессе у юры иногда отказывали ноги… Как-то вечером мы ехали на машине моего друга детства. Дорога была пустынной…
— Можно, я проеду? — сказал вдруг Юра.
Иногда он садился за руль…
— Давай, — согласился друг.
И Юра вцепился в руль. Машину вдруг повело в сторону. Юра изо всех сил пытался вывернуть… Никто толком не понял, что случилось. Через несколько секунд мы с трудом выбирались из перевернутой машины. Шатунов был бледен и неподвижен…
Мы переглянулись.
— Что с тобой, Юра? — стараясь быть как можно спокойнее, сказал я. — Ведь все обошлось… Примяли чуть крышу — не беда, починим.
— Ноги… — сказал он.
Я подошел к Серкову.
— Надо смеяться! — сказал я.
Серков глянул на меня как на сумасшедшего (он сам был бледен и растерян), потом все понял. И мы начали хохотать. Сначала Юра как-то странно посматривал на нас, потом тоже улыбнулся, рассмеялся и подошел к нам… Все обошлось, его ноги заработали…
Мы обращались к врачам, они говорили, что Юра перерастет, все будет нормально, а причина в трагедии, которая случилась в детском возрасте. Юрку выписали из реанимации сиротой и прямиком направили в детский дом, который, надо сказать, пользовался в Оренбурге дурной славой. Здесь был настоящий конвейер, готовящий кадры для колоний. Над воспитанниками издевались и педагоги, и старшие, в полной мере подражающие своим воспитателям…
Там у Юры проявились симптомы странной болезни.
И вот сейчас на стадионе опять…
Но хохотать, как тогда на дороге, не было возможности, надо было поискать другой выход. Мы просто внесли его в автобус, который в ту же секунду был окружен ликующей толпой. Окошки стали напоминать кадры из мультиков о трех поросятах. Расплющенные носики и сияющие глазки украинских пацанок с четырех сторон уставились на нас, бедных узников советской эстрады. Но нас теперь это не волновало. К тому же, краем глаза я увидел, что Юрка сам дошел до своего любимого места на «корме» автобуса, где любил вздремнуть при переездах. Обошлось. Мы знали, что помощь придет, и блокаду снимут, — судя по мельканию черных рубашек. ОМОН пришел в себя и вспомнил, что поставлен для порядка. Может быть (если не перебили усилители и колонки), мы даже допоем «белые розы». Такой вот неожиданный антракт. И все из-за грандиозной популярности синеглазого мальчика с улыбкой Элвиса Пресли. Я все чаще ловил себя на мысли, что Юрка, происходящий из забытого Богом Оренбурга, имеет како-то планетарный генетический код, содержащий в себе нечто от римского соловья Лоретти и покойного короля рок-н-ролла из Штатов. Хоть убейте, но не припомню, чтобы у нас в «совке» кто-нибудь из певцов пользовался такой бешеной популярностью. Изабелла Юрьева, моя учительница, хлебнувшая много кайфов в годы «папы Сталина», однажды сбежала в деревню прямо в «шпильках» и эстрадном платье — не успела переодеться, потому что к парадному театра уже подъехала черная эмка с операми из МГБ. Так вот, роскошная бабушка Изабелла, учившая меня сценодвижению в ходе моего творческого альянса с Читинским институтом культуры, ударилась в благодушные воспоминания и с ужасом рассказала, как поклонницы визгом под окном не давали спать Ивану Козловскому.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});