Читать интересную книгу И повсюду тлеют пожары - Селеста Инг

Говоря торговый центр, Лекси даже не вспомнила про ТЦ “Рэндалл-парк” неподалеку от запруженной Уорренсвилл-роуд, за шиномонтажом, ипотечной конторой и круглосуточным детским садиком, – ТЦ “Рэндалл-мрак”, иногда называли его школьники. Лекси жила в Шейкер-Хайтс и вспомнила только про торговый центр, где покупала всё, – “Бичвуд-плейс”, наманикюренный маленький ТЦ чуть поодаль от дороги, на отдельной овальной лужайке, с вывесками “Диллардс”, и “Сакса”, и нового “Нордстрома”. Лекси никогда не слышала выражения “отбеленное место”, а услышав, ужаснулась бы. Но, даже навестив и “Гэп”, и “Экспресс”, и “Боди шоп”, Пёрл купила только претцель и банку бальзама для губ со вкусом киви.

– Ничего не понравилось? – спросила Лекси.

Пёрл – у нее было всего семнадцать долларов, и она знала, что у Лекси двадцатка в неделю, – замялась.

– Там всё как с конвейера, – в конце концов сказала она. И обвела рукой “Чик-фил-Э” и торговый центр за ним. – В школе все как клоны. – Она пожала плечами и покосилась на Лекси – убедительно получилось? – Я люблю другие места. Где вещи, которых ни у кого нет.

Тут Пёрл осеклась и уставилась на бело-голубую сумку “Гэп” на шнурках, болтавшуюся у Лекси на локте, – испугалась, что Лекси обидится. Но Лекси обижалась редко – даже и не припомнить такого: от мелкой сеточки ее мозговых извилин отскакивали тонкие намеки и подтексты. Лекси склонила голову набок.

– Это какие, например, места? – спросила она. И Пёрл объяснила, как по Нортфилд-роуд мимо ипподрома доехать до благотворительной лавки, где вместе с ними рылись в вещах женщины, которым выпал обеденный перерыв в закусочной “Тако Белл” или предстояла ночная смена. За свою жизнь Пёрл побывала в десятках благотворительных лавок в десятках городов, и отчего-то все они пахли одинаково – сладкой пылью, – и она была уверена, что другие ребята чуют этот запах, даже после двух стирок, будто он впитывается прямо ей в кожу. Эта лавка, где Пёрл с матерью откопали в корзинах старые простыни на занавески, исключением не была. Но когда Лекси восторженно взвизгнула, Пёрл посмотрела на лавку новыми глазами: здесь найдется вечернее платье шестидесятых для осеннего бала, медицинская форма для дремотных домашних дней, всевозможные старые концертные футболки, а если повезет – клеша, настоящие клеша, не возрожденное ретро из каталога “Дилии”[15], а реальные клеша, с широченными штанинами, у которых джинса на коленках истерта до полупрозрачности десятилетиями носки.

– Винта-аж, – вздохнула Лекси и благоговейно зарылась в вещи на вешалке. Вместо блузок и хипповых юбок, которые всегда покупала ей Мия, Пёрл добыла груду чудны́х футболок, юбку из старых “ливайсов”, темно-синее худи на молнии. Она показала Лекси, как читать ценники (по вторникам полцены – зеленый, по средам – желтый), а когда Лекси нашла подходящие джинсы, Пёрл мастерски отколупала оранжевый ценник и поменяла его на зеленый, с уродского полиэстерного блейзера восьмидесятых. Под командованием Пёрл джинсы подешевели до 4 долларов, весь ее пакет – до 13,75 доллара, и Лекси так возрадовалась, что заехала в автокафе “Вендиз” и купила им обеим по “фрости”.

– Эти джинсы прямо для тебя созданы, – отплатила ей Пёрл за доброту. – Они были тебе суждены.

Лекси подождала, пока шоколад растает на языке.

– Знаешь что? – сказала она, полуприкрыв глаза, словно четче фокусируясь на Пёрл. – К этой юбке отлично пойдет полосатая рубашка. У меня есть старая, могу отдать.

Дома Лекси вытащила из гардероба полдюжины рубашек.

– Видишь? – сказала она, разгладив на Пёрл воротник, аккуратно застегнув одну-единственную пуговку между грудей, в режиме минимальной скромности, как в тот год носили все старшеклассницы. Развернула Пёрл к зеркалу и одобрительно кивнула. – Забирай. На тебе смотрится миленько. Мне и так одежду девать некуда.

Пёрл запихала рубашки в пакет. Если мать заметит, решила она, скажу, что они тоже из лавки. Она сама не знала, почему решила, что мать не одобрит наследование старых тряпок Лекси, хотя Лекси они и не нужны. Мия, отправляя вещи в стирку, заметила, что рубашки пахнут “Тайдом” и духами, а не пылью, что они свежие, будто поглаженные. Но ни слова не сказала, а на следующий вечер вся новая одежда Пёрл лежала в изножье постели аккуратной стопкой, и Пёрл с облегчением перевела дух.

Несколько дней спустя в кухне Ричардсонов Пёрл, облачившаяся в одну из рубашек Лекси, заметила, что Трип снова и снова искоса на нее поглядывает, и с крохотной самодовольной улыбочкой поправила воротник. Трип и сам не знал, отчего косится на Пёрл, но поневоле замечал песочные часы наготы, открытые рубашкой: голый треугольник под ключицами, голый треугольник живота с неглубокой впадинкой пупка, прерывистые вспышки темно-синего бюстгальтера над и под единственной застегнутой пуговицей.

– Хорошо сегодня выглядишь, – сказал он, словно только что ее заметил, и Пёрл густо порозовела, до самых корней волос. Трип, кажется, тоже смутился, будто сознался в пристрастии к совсем отстойной телепередаче.

Сплин это ему с рук не спустил.

– Она всегда хорошо выглядит, – вмешался он. – Иди ты, Трип.

Впрочем, Трип, по своему обыкновению, раздражения брата не заметил.

– В смысле, особенно хорошо, – пояснил он. – Эта рубашка тебе идет. Подчеркивает глаза.

– Это рубашка Лекси, – выпалила Пёрл, и Трип ухмыльнулся.

– Тебе она идет больше, – сказал он почти застенчиво и удалился из дома.

Назавтра Сплин совершил набег на свои сбережения и преподнес Пёрл блокнот – тонкий черный “молескин” на резинке.

– Хемингуэй точно в таких же писал, – сообщил Сплин, а Пёрл поблагодарила и спрятала блокнот в сумку на молнии.

Она перепишет туда свои стихи, думал Сплин, выбросит эту убогую тетрадку на пружинке, и слегка утешался – когда она улыбалась Трипу или вспыхивала от его комплиментов: зато он, Сплин, подарил ей блокнот, где живут ее любимые слова и мысли.

На следующей неделе миссис Ричардсон решила пропарить ковры, и детям было велено до ужина домой не приходить.

– Если я увижу на коврах хоть один след ботинка, Иззи, или кроссовки, Трип, вы, в свою очередь, не увидите карманных денег год. Все понятно?

Трип уехал на футбольный матч, Иззи ушла на скрипку, но так вышло, что Лекси заняться было нечем. У Сирины Вон тренировка по кроссу, у всех остальных друзей тоже дела. После десятого урока Лекси отыскала Пёрл у шкафчиков.

– Чем занимаешься? – спросила Лекси, уронив в ладонь Пёрл белый кругляш жвачки. – Ничем? Поехали к тебе.

Прежде Пёрл неохотно приглашала друзей в гости: квартиры были тесные и загроможденные, нередко в захудалых районах, и всегда велик шанс, что Мия работает над очередным проектом – то есть, с точки зрения стороннего наблюдателя, необъяснимо занята бог знает чем. Но Лекси подошла сама, Лекси просится в гости, Лекси хочет потусоваться с Пёрл – как будто принц протянул руку Золушке.

– Поехали, – ответила Пёрл.

К ее восторгу – и к великой досаде Сплина, – они втроем забрались в “эксплорер” Лекси и, оглушая прохожих “Ти-Эл-Си”[16] из открытых окон, покатили по Паркленд-драйв на Уинслоу. Когда подъехали к дому, Мия, как раз поливавшая азалии во дворе, еле подавила нежданный, но необоримый порыв отбросить шланг, вбежать в дом и запереть дверь. Пёрл никогда не приглашала друзей – и Мия тоже не водила в дом чужаков. Не дури, сказала себе Мия. Ты же этого хотела, да? Чтобы у нее были друзья. Когда дверцы “эксплорера” открылись и из машины высыпали три подростка, Мия уже выключила воду и улыбалась гостям.

Она разогревала попкорн – любимое блюдо Пёрл и единственный перекус в серванте – и гадала, захромает ли при ней беседа. А вдруг они будут сидеть в неловком молчании и Лекси больше не захочет приезжать? Но когда в крышку кастрюли застучали первые зерна, три подростка уже успели обсудить новую машину Энтони Брекера – древний “фольксваген-жук”, выкрашенный лиловым; и как Мег Кауфман на той неделе пришла в школу пьяной; и насколько лучше Анна Ламонт выглядит с выпрямленными волосами; и надо ли “Индейцам” менять эмблему (“Вождь Ваху, – сказала Лекси, – это голимый расизм”). Разговор застопорился, лишь когда зашла речь о подаче документов в колледж. Тряся кастрюлю, чтобы попкорн не пригорел, Мия услышала стон Лекси и глухой бум – вероятно, лоб треснулся о столешницу.

Поступление в колледж мучило Лекси все больше. В Шейкер-Хайтс к вузам относились серьезно: рейтинг поступлений в округе – девяносто девять процентов, и почти все школьники куда-нибудь поступали. Все вокруг подали документы заранее, и в Комнате Отдыха только и болтали о том, кто куда идет. Сирина Вон собиралась в Гарвард. Брайан, поведала Лекси, грезит о Принстоне. “Можно подумать, Клифф и Клэр меня еще куда-нибудь пустят”, – говорил он. На самом деле родителей Брайана звали Джон и Дебра Эйвери, но отец его был врач, а мать адвокат, и, правду сказать, они и впрямь были такие, в духе Косби[17]: отец в свитере и дружелюбный, мать остроумна, компетентна и спуску не дает. Они познакомились студентами в Принстоне, и у Брайана были младенческие фотографии, на которых он в ползунках с надписью “Принстон”.