— Закон наказует смертью через повешение за подделку векселя. Преступление доказано по заключению присяжных. Господа члены суда согласятся, что нет никаких смягчающих обстоятельств и, напротив, высокое положение и богатство обвиняемого, обманувшего бедного ремесленника из-за ничтожной суммы, скорее усугубляет вину.
Члены суда утвердительно наклонили головы. Сэр Элия поднялся и произнес:
— Именем его величества короля Великобритании и Ирландии объявляю приговорить магараджу Нункомара к смертной казни через повешение за доказанный подлог и передаю преступника шерифам суда для исполнения приговора в течение двадцати четырех часов.
Он взял лежавший перед ним белый жезл, с треском разломил его и бросил.
— Осужденный может пользоваться в остающийся ему срок жизни всей возможной по обстоятельствам свободой, — продолжал сэр Элия. — К нему должен допускаться священник его веры, и все его желания должны быть исполнены. Поручаю его превосходительству губернатору принять меры к охране преступника.
— Передаю капитану Синдгэму ответственность за осужденного, — сказал Гастингс. — Капитан отвечает честью офицера, а в случае нужды — собственной свободой и головой за осужденного.
— Ваше превосходительство, можете быть покойны, — отвечал капитан голосом, резко прозвучавшим по залу. — Осужденный не избегнет наказания!
При звуке этого голоса Нункомар очнулся, вздрогнул и посмотрел на капитана, но на его лице ничего нельзя было прочесть — он стоял неподвижно на своем месте с саблей наголо.
Шерифы подошли, чтобы увести Нункомара. Он шел спокойно, с достоинством, очень бледный, но вполне владея собой. Все присутствующие хранили глубокое молчание, находясь под впечатлением произошедшего. Когда Нункомар приблизился к выходу, в толпе началось лихорадочное движение: брамины, кшатрии и простой народ теснились к нему, чтоб выразить свое горе и негодование; они старались протолкнуться между солдатами, чтобы поймать руки Нункомара, еще недавно недосягаемого, а теперь с быстротой молнии свергнутого и приговоренного к унизительной смерти, но солдаты отстраняли их.
На дворе Нункомар сел в свой паланкин и был препровожден обратно в тюрьму под сильным конвоем. На площади и на улицах тысячные толпы громко приветствовали его, так как никто еще не подозревал, что произошло во дворце; все думали, что совершился только допрос, после которого магараджа скоро будет освобожден и еще больше возвеличен. Когда же присутствовавшие на суде вышли с расстроенными лицами и распространилась весть о происшедшем, ужас и страх охватили все население Калькутты, точно мрачная туча заволокла все небо. Индусы прятались в домах, закрывали окна, как будто молния, поразившая их могущественного главу, погубит и их.
Только магометане громко радовались. Наконец уничтожен их враг, свергнувший Риза-хана и мечтавший о восстановлении неограниченного владычества индусов.
Англичане в Калькутте держались в стороне и избегали суждений о случившемся, так как борьба между губернатором и советом, тревожившая всю Индию, еще не кончилась и никто не хотел наживать себе врагов. Казалось даже, что она должна возобновиться с удвоенной силой.
Члены совета сейчас же после заседания, закрытого Гастингсом, удалились к генералу Клэверингу. Они обязаны были составить доклад выражающий решение директоров компании о свершившемся факте и представить его верховному судье. Они послали его еще во время заседания по делу Нункомара с заметкой Франциса, что сэр Элии Импей сам подорвет свое положение и авторитет, если будет отрицать действительность такого формального и неоспоримого постановления директоров, которыми и он назначен на свою должность.
Как громом поразило их известие о приговоре Нункомара к смерти через повешение. Клэверинг бесновался, Момзон сжал тонкие губы и побледнел как смерть, ясно сознавая, что этот удар направлен против него и его товарищей. Францис сжал кулаки и сказал про себя:
— Есть еще способ погубить его!.. Я колебался до сих пор, но этот поступок устраняет все колебания! Пусть!.. Жизнь за жизнь!..
Члены совета отправились к сэру Элии Импею с требованием отсрочить исполнение приговора, так как английский закон, наказующий подлог смертной казнью, неприменим по индусским нравам и обычаям.
Подлог у индусов — легкое преступление и не может наказываться, как грабеж или убийство, и даже если преступление доказано, должно последовать помилование. Сэр Элия Импей возразил, что по указу парламента ни высший совет Калькутты, ни даже губернатор не имеют права помилования.
— Тогда вы должны донести королю, — сказал Францис, — и предоставить ему решение.
— Без сомнения, — отвечал Импей, — но верховный судья должен только тогда обращаться к помилованию, когда он может представить смягчающие вину обстоятельства, чего я не могу сделать в данном случае, так как для Нункомара нет оправданий.
— Клянусь, что даже из петли освобожу Нункомара! — не выдержал Клэверинг, хватаясь за саблю. — Я убежден, что король и парламент признают заслугой, если я помешаю исполнению приговора, который при таких условиях является убийством!
— Вы можете также быть убеждены, генерал, — резко отвечал Импей, — что подобную попытку, наказуемую смертью, я подвергну суду по всей строгости закона. Только из снисхождения к вашему волнению я не арестую вас за угрозу, которую вы позволили себе сделать.
Момзон увел генерала, не перестававшего возмущаться, а Францис пошел за ними с мрачно-задумчивым видом.
II
Нункомара доставили обратно в темницу. Шериф велел дать ему лучшую комнату и, когда его перевели туда, спросил о его желаниях, которые он должен исполнить по приказанию верховного судьи. Нункомар попросил доставить свою кровать, кушанья из своего дворца, разрешить прощальное свидание с женой, дать позволение привести в порядок дела со своим доверенным секретарем, а главное — получить напутствия жреца. Все было ему разрешено. Через час мрачную комнату тюрьмы обставили дорогой мебелью, роскошными коврами, на столе стояли изысканные кушанья, и секретарь магараджи явился с книгами и документами.
Заключенного ни в чем не стесняли, и Нункомар выказал необычайную покорность индусов к неизбежной судьбе, которая у них так удивительно соединяется с крайней впечатлительностью и страхом даже перед простой неприятностью. Его лицо выражало полное равнодушие, когда шериф снова зашел к нему вечером и спросил, не желает ли он чего. Он сказал, что ничего не желает, кроме выраженных и частью уже исполненных желаний, что он ничего не требует от земной жизни: с судьбой бороться нельзя и грешно противиться воле Божьей. Он просил передать поклон генералу Клэверингу, Момзону и Францису, просьбу принять под их защиту его сына Гурдаса, жившего в Муршидабаде, которого ему уж не придется увидеть и перенести на него свое благословение и их благоволение, так как он становится теперь главой браминов в Бенгалии.