Читать интересную книгу Прованс навсегда - Питер Мейл

Наконец мы добрались до сокровища Мишеля, до его merveille,[65] «Шатонеф-дю-Пап» 1981 года. Вину еще предстояло дозревать несколько лет, но и в теперешнем состоянии оно представляло собой шедевр с собственной robe profonde,[66] с оттенками пряными и трюфельными, с его теплотой, уравновешенностью — несмотря на сногсшибательные пятнадцать градусов алкогольного содержания. Я полагал, что Мишель его непременно попробует. Приятно видеть человека, любящего свою работу.

С некоторым сожалением он отставил свой бокал в сторону и глянул на часы.

— Пора. Придется еще за ланчем выпить.

Он зашел в офис и вынес оттуда ящик с дюжиной бутылок. Столько же тащил и вышедший с ним коллега. На ланч мы отправлялись ввосьмером. Всем ли суждено выжить?

Мы вышли из cave и содрогнулись под прямым ударом с неба. Солнце жарило немилосердно. Во время дегустации я принуждал себя ограничиваться маленькими глотками, однако голова гудела. Воды! Необходимо напиться, прежде чем даже думать о вине.

Мишель хлопнул меня по спине.

— Ничто лучше не возбуждает жажду, чем дегустация. Ничего, у нас хватит…

Бог мой!

Ресторан, выбранный Мишелем, находился в получасе езды, в сельской местности за Кавайоном. Деревенский ресторанчик типа ferme auberge[67] с «правильной прованской пищей», по выражению Мишеля. Найти его нелегко, так что мне придется следить за машиной Мишеля.

Легко сказать! Насколько мне известно — хотя мои наблюдения не подтверждаются статистическими выкладками, — француз на пустой желудок ездит вдвое быстрее, чем француз сытый. Хотя и сытый француз отнюдь не руководствуется за рулем соображениями здравого смысла и безопасности. В полной мере это эмпирическое правило относилось и к Мишелю. Только что его багажник маячил передо мной, и вот уже машина его расплылась в размазанное по линии горизонта облачко. Срезая углы, разметая куриц на узких деревенских улочках, Мишель мчался, подгоняемый выделяющимся желудочным соком. Когда мы остановились у ресторана, все мои благочестивые мысли о воде бесследно утекли. Мне необходимо было что-то выпить, чтобы снять стресс и унять дрожь в руках.

Обеденный зал ресторана-фермы оказался прохладным, но шумным. В углу долдонил что-то сам себе широкоэкранный телевизор, на него никто не обращал внимания. Публика в основном местная, загорелые на полевых работах мужчины в старых рубахах и жилетках, все белолобые, с волосами, приплюснутыми к макушке — результат постоянного ношения головных уборов. В углу распласталась по полу собака неизвестной породы, шевеля во сне носом, привлеченным кухонными запахами. Я ощутил волчий аппетит.

Новичков представили Андре, патрону, которого можно было бы описать некоторыми из терминов, отнесенных мэтром винного склада к содержимому бочек. В букете Андре преобладали чеснок, «Голуаз», пастис. Облачение состояло из свободной рубахи, коротких шортов, сандалий на резиновой подошве и выразительных усов. Голос перекрывал висящий в воздухе гул.

— Eh, Michel! Qu'est que c'est? Orangina? Coca-Cola? — Он вытащил из принесенного Мишелем ящика бутылку и полез в задний карман за штопором. — M'amour! Un seau, des glaçons, s'il vous plaît.[68]

Его жена, плотная улыбающаяся женщина, вышла из кухни с подносом, с которого сгрузила на стол два ведерка со льдом, тарелки с колбасой, розовый срез которой отмечали темные зернышки перца, блюдо ярких редисов, глубокую миску с густым тапенадом, оливково-анчоусной пастой, называемой иногда «черное масло» Прованса. Андре привычными движениями откупоривал бутылки, обнюхивая каждую пробку и выстраивая открытые в два ряда в центре стола. Мишель пояснил, что эти вина он не успел опробовать в cave, молодые из Кот-дю-Рон по большей части. И дюжина более сильных старых, подкрепление из Жигонды, к сырам.

Французское застолье обладает каким-то магическим обаянием, нейтрализующим мои, надо признать, весьма жалкие резервы воли и решимости. Каждый раз я сажусь за стол, намереваясь проявить выдержку, лишь отведать того, сего… так, по кусочку, по глоточку… слегка… А через три часа, нянча в руке бокал, я борюсь с искушением, прикидывая, чего бы еще отведать… так, слегка… крошку-другую…

Не думаю, что мною движет жадность. Скорее действует атмосфера. В помещении полно людей, сосредоточенных на еде и питье. Они не только потребляют пищу, но и беседуют о ней. Не о политике, не о спорте или бизнесе. Они обсуждают то, что в бокале и в тарелке. Сравнивают соусы, подливки, спорят о рецептах, вспоминают съеденное и прикидывают, чего бы еще отведать. Мир и его проблемы могут подождать, моментом владеет застолье. Воздух напитан довольством и изобилием. Перед этим я не могу устоять.

Мы начали ланч как спортсмены, с разминки. Редис, зажавший в разрезе кусочек почти белого сливочного масла с крапинками соли; saucisson[69] щекочет перчиком язык; тосты из вчерашнего хлеба сверкают слоем тапенада… Приятно охлаждают глотку розовые и белые вина… Мишель улыбается с противоположной стороны стола:

— Глотать, не плевать!

Патрон, исполняющий свои распорядительские функции, не выпуская из руки бокала, к которому то и дело прикладывается, церемониально представил нам первое блюдо, настолько торжественно, насколько это возможно при шортах и сандалиях на резиновом ходу.

— Voilà, mes enfants. Bon appétit![70] — пожелал он нам, указав на глубокую terrine[71] с обожженными дочерна боками, вдруг оказавшуюся в центре стола. Он воткнул старый кухонный нож в pâte,[72] отлучился на кухню, опустил на стол высокую стеклянную банку с корнишонами и миску лукового джема.

Вино сменило цвет на красный, Мишель принялся наверстывать то, что не успел свершить в cave. Terrine второй раз обошла стол, Андре оторвался от игры в карты, чтобы наполнить свой опустевший бокал.

Я похвалил его луковый джем, но он посоветовал оставить местечко для следующего блюда, верха совершенства — звучно чмокнув, он поцеловал кончики пальцев — alouettes sans tête,[73] специально приготовленных для нас его обожаемой Моник.

Живодерское название этого блюда не отвечает его сути. Оно представляет собой кусочки свинины, обернутые тонкими кусками говядины, обильно сдобренные чесноком, рубленой петрушкой и иными специями, приготовленные в оливковом масле, белом сухом вине и крепком мясном бульоне с томатной пастой. Для того чтобы рулетики не разворачивались, они обернуты суровой ниткой. На жаворонков они никоим образом не похожи, но какой-то одаренный фантазией прованский шеф, очевидно, решил, что жаворонки звучат поэтичнее рулетов, и название прижилось.

Моник подала alouettes, которых Андре, согласно его заверению, настрелял спозаранку. Шутки он обычно сопровождал широкими жестами и так ткнул меня локтем, что я едва не клюнул носом в обширную посудину с ratatouille.[74]

Безголовые жаворонки грели горло температурой своего тела, щебетали чесноком, и Мишель решил, что требуют они более солидного вина. Бутылки «Жигонда» не дождались сыра, и пустых емкостей в конце стола солидно поприбавилось. Я справился у Мишеля, собирается ли он после трапезы вернуться к работе. Он удивился.

— Так ведь я на работе. Таким образом я и продаю вино. Пейте, пейте!

Подали салат, а после него появилась на столе низкая плетеная корзина с сырами. Пухлые головки свежего козьего сыра собственной выделки окружали мягкий канталь и колесо сливочного сен-нектэра из Овернь. Андре, оказавшийся теперь у торца стола, отпустил очередную шутку якобы оверньского происхождения. Когда малыша спросили, кого он больше любит, папочку или мамочку, он по некотором размышлении ответил: «Я ветчину больше люблю». Андре захохотал, а я порадовался, что сижу вне досягаемости его локтя.

Последовали фруктовое мороженое и глазированный яблочный торт. Я капитулировал. Андре забеспокоился.

— Ешьте, ешьте, набирайтесь сил! Мы сейчас сыграем в boules.

После кофе мы посетили козий загон Андре. Козы толпились под деревьями, в тени, и я им позавидовал. Им не надо было играть в шары на солнцепеке. Нет, я пас. Лазерные лучи солнца проделывали дыры в макушке. Желудок тянул к земле. Я извинился, отошел к платану и растянулся на траве.

Андре разбудил меня после шести и сказал, что пора обедать. Имеются две-три бутылки «Жигонда», которые пережили наш ланч. С некоторыми трудностями мне удалось отвертеться, и я ускользнул, отправился домой.

Жена провела спокойный день в тени и в бассейне. Оценив мой помятый, изможденный облик, она озабоченно поджала губы.

— Надеюсь, они тебя хоть чем-то накормили…