Несколько десятков лет назад, вскоре после открытия Хессом гайотов, появилась гипотеза о существовавшей некогда в Тихом океане великой суше — Гайотиде, от которой до наших дней только и дошли гайоты да жалкие островки Маркус и Уэйк. Кто его знает, была ли такая земля. Слишком уж их много, этих гипотетических Атлантид, Пасифид, Микронезид и прочих ид. Но Гайотида была построена, хотя до сих пор многие не уверены, что создание ее оправдается — пусть даже в самом отдаленном будущем.
А экономика — это все. И потому кроме донных плантаций и комбинатов по добыче из воды редкоземельных элементов, кроме волновых и гелиоэлектростанций, сделавших Гайотиду энергетически автономной, кроме лабораторий, мастерских и эллингов Океанского патруля здесь появились туристские отели и искусственные пляжи, бары и магазины сувениров, потому что туристов тянет на свежатинку, а с собой они приносят доллары, иены, фунты и франки, и не считаться с этим, увы, нельзя.
Группа давно прошла, а Захаров все еще сидел, расслабившись, глядя прямо перед собой, пока не почувствовал, наконец, что боль начала спадать, а потом ушла совсем, оставив только легкую тошноту и тяжесть в голове. Тогда Захаров встал и подошел к ближайшему телефону. Разговор был коротким. Потом скоростной лифт за каких-нибудь полторы минуты вознес его на четырнадцатый этаж. Здесь были кинозалы, дансинги и бары.
«Коралловый грот» — излюбленное место туристов — изнутри был отделан настоящим кораллом. Сам бар находился как бы в огромном стеклянном пузыре, за стенками которого в свете хитроумно запрятанных ламп шныряли между ветвями полипов пестрые рыбки.
«Черная шутка» — так называлась когда-то бригантина одного из известнейших пиратов, де Сото. Удивительно, как живуча эта флибустьерская романтика! Разлапистые адмиралтейские якоря, пушки и горки чугунных ядер, грубо сколоченные столы и бочонки вместо стульев, официанты в красных платках с пистолетами за поясом и серьгой в ухе — с каким восторгом клюют на это до сих пор!
Но те, кто работает на Гайотиде, не бывают здесь. Может быть, сперва… А потом — потом идут в «Барни-бар».
Когда-то Барни был одним из лучших фрогменов — боевых пловцов американского военного флота. Потом он завел себе бар где-то на Восточном побережье, а при первой же возможности перебрался сюда. Он сразу понял, что среди всей этой экзотики нормальным людям нужен самый обычный бар, обычная стойка, обычные столы и кресла. И не просчитался.
Захаров вошел в бар. Здесь было прохладно — кондиционеры работали на полную мощность — и почти пусто. У стойки сидел Аршакуни и беседовал о чем-то с Барни. Захаров поздоровался с ними.
— Что стряслось, Матвей? — спросил Аршакуни.
До чего же трудно говорить! Горло сжало, и слова приходилось проталкивать — так бывает при хорошем гипертоническом кризе.
— Джулио, — сказал Захаров. — Джулио делла Пене и Чеслав Когоутек. Погибли. Полтора часа назад. — Последние слова он произнес по-английски, чтобы Барни понял тоже.
Аршакуни встал.
— Я не знал, — сказал он. — Я был в ремонтном… Как?
— Взорвались.
— Почему?
— Не знаю. И никто пока не знает.
Барни поставил на стойку стаканы и бутылку. В прозрачной жидкости купалась мохнатая зеленая ветвь. Барни плеснул водку в стаканы, бросил туда же лед.
— Джулио любил граппу. Выпейте за него.
— И ты, — сказал Захаров.
— Я при исполнении.
— И ты, — приказал Захаров.
На какое-то мгновение оба вернулись в прошлое — грозный вице-адмирал и старшина. Барни поставил на стойку третий стакан, налил.
— Есть, сэр, — с выработанным долгими годами флотской службы автоматизмом ответил он.
— Если бы они умерли на земле, — медленно проговорил Аршакуни, — я сказал бы: «Да будет земля им пухом». Но они погибли в море, и я не знаю, что сказать.
— Ничего, — сказал Захаров. — Ничего не говори, Карэн. Потому что нужного ты все равно не скажешь.
— Возьмите так, — сказал Аршакуни, зажав стакан в кулаке. — И чокнемся. Нет, не стеклом — пальцами. Так пьют у нас в Армении на помин души.
Они выпили. Граппа была холодной, но внутри от нее сразу же все согрелось, и Захаров почувствовал, как растаяла какая-то льдинка, застрявшая в горле и мешавшая говорить. И в этом ощущении трех соприкоснувшихся на мгновение рук тоже было что-то хорошее и настоящее.
— Джулио любил граппу, — снова сказал Барни.
— Он был итальянцем, — ответил Аршакуни.
— Нет. Смотрите. — Барни повертел бутылку в луче света. — Видите?
Жидкость струилась, обтекая зеленые мохнатые стебельки, и они качались, извивались, словно водоросли.
— И в этом для него было море. Он просто очень любил море. Хорошо, что он остался там.
«Да, Джулио, — подумал Захаров, — помнишь, как не хотел ты ложиться в фамильный склеп на Кампо Санто? Будь ты сейчас с нами, Джулио, ты согласился бы с Барни. Ты выпил бы с нами — за то же. Если б ты был с нами… Если б не я сам послал тебя туда! «Славную работенку я сосватал тебе, Джулио? С тебя бутылка, адмирал! Отведи душу!» Ты не отвел, ты отдал ее, Джулио…»
Барни налил по второй.
— Выпейте, адмирал. Вам сейчас надо выпить.
Захаров знал, что пить ему нельзя, но все-таки Барни был прав, и они с Аршакуни молча выпили.
— Почему те, кто погибает, самые лучшие? Сколько нас было и есть, и прекрасные люди, но те, кто погиб — лучшие?
Аршакуни посмотрел на Захарова своими темными глазами — посмотрел пристально и добро.
— Мы есть, а их больше нет.
— Какие люди, какие люди… Джулио, Чеслав…
Аршакуни положил ему руку на плечо.
— Мне пора идти, Матвей. Меня ждут в ремонтном.
— Иди, — сказал Захаров.
— А ты?
— Я останусь.
— Может, пойдешь к себе? Я провожу.
— Иди, — повторил Захаров. — Иди.
Он опустил голову и медленно, вспоминая, заговорил. Слова тяжело падали в тишину.
Адмиральским ушам простукал рассвет:«Приказ исполнен. Спасенных нет».Гвозди б делать из этих людей:Крепче б не было в мире гвоздей.
Нет, это был не рассвет, а яркий и жаркий день, и не тонкий переписк морзянки, а спокойный голос начальника акустического поста доложил о взрывах в океане, и сам Захаров тоже спокойно вел потом переговоры с «Русланом» и базой Факарао, глядя, как дрожат на экране в блеклом свете прожекторов обломки — рваные куски металла, разбросанные по илистому дну. И все же… Все же было именно так, как тогда, и адмирал был, грузный и седой…
Спокойно трубку докурил до конца,Спокойно улыбку стер с лица.
И еще были люди — люди, оставшиеся там, на километровой глубине. Он не сказал этим людям так, как должен был:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});