понизил голос, указывая пальцем в сторону Резервации. – Он был настоящим героем, господа! Трое суток беспрерывных боев у стен белого дома, трое суток осады, господа! Мы обязаны им! Обязаны всем! Я предлагаю тост за героев героической обороны…
– Да бросьте вы! – оборвал генерала Ирон Хэй. – Сейчас героями должны быть они. – Он ткнул пальцем в дверь, за которой исчез Гурыня. – Именно они. Сами!
– Я согласен с вами, мой друг, – добавил лысый и обрюзгший Сол Модроу, – все должны сделать они сами. Никакого вмешательства со стороны сообщества, никакой поддержки… я повторяю, никакой! – Он вдруг перешел на полушепот: – И кстати, это личное пожелание… – поднятый указательный палец явственно намекал на некие высшие сферы, то ли на самого Господа Бога, то ли на тех, кто имел на Земле власть отнюдь не меньшую.
– Вот и выпьем за это, господа! – заключил бригадный генерал Эрдхай Манун и лихо запрокинул голову. Старость не брала генерала. Был еще порох в пороховницах у правнука героя героической обороны.
На пятый день Леда Попрыгушка, судя по всему, добилась своей цели – извела-таки несчастного. Пак стал похож на собственную тень и еле ползал от стены к стене в убогой халупе, которую Леда сняла у отвратительной и скупердяистой бабки. Главное, бабка обещала молчать. Все остальное чепуха!
Ни четыре глаза нового любовника, ни морщинистый хобот, ни рысьи уши, похоже, ничуть не смущали Попрыгушку. Только поначалу она трясла головой, все казалось ей, что это от пьянок, она даже прикрывала один глаз, брала Пака за уши и долго, в упор глядела на него. Потом хохотала. И волокла в постель. Наслаждение переходило в муку, в пытку. Леда явно переоценивала силы Хитреца, дважды воскресавшего из мертвых.
На пятое утро он отпихнул ее от себя. Отобрал бутылку и выбросил ее в черную дыру под крышечкой. Дыра была на кухонке, и Паку представлялось, что дыра эта ведет в саму преисподнюю. Он вообще видел все в мрачном свете.
– Вот найдут и прибьют сразу, – говорил он через каждые полчаса. – Точно, прибьют.
Позавчера он допился до того, что примерещился вдруг Отшельник – будто живой. Сидел Отшельник не за столом, и не в углу, и даже не на подоконнике заколоченного окна, а прямо в голове у Пака. И удивило Пака не то, что Отшельник пробрался в его башку, а то, что она у него вдруг стала такой огромной – заходи кому не лень, рассиживай, болтай, понимаешь. Леда ему терла виски и совала под нос какую-то едкую дрянь. Помогло, Отшельник из головы выскочил и пропал, умотал, небось, в свою пещеру…
– Дурачок, скоро все успокоятся, утихнут, – уговаривала его Леда, – позабудут про нас. Нужен ты им! Таких красавчиков в зоне пруд пруди!
Пак слушал, кивал, он уже не замечал ее акцента, привык, да и сам выучил слов тридцать – смешил ее произношением.
Никаких планов у Пака не было.
У Попрыгушки Леды тем более. Она знала – ни хрена с ней легавые не сделают. В худшем случае, отсидит пару ночек в участке, выспится хоть по-человечески, прочухается малость.
В этот день Пак дрых до самого вечера. А как открыл глаза, сразу заявил:
– Пора сматываться.
– Сдурел, что ли? – вяло отозвалась Леда и томно потянулась, вываливая из распахнутого халата наружу все свои прелести.
– Не хочешь – оставайся! – отрезал Пак. Он не стал пить, смахнул со стола бутылки. Вылакал полчайника заварки, отупело глядя на потолок, рыгнул. И стал натягивать на себя неумело заштопанный, но почти чистый комбинезон.
– Ну куда ты пойдешь, обалдуй?!
– Найду куда, – после недолгого раздумья ответил Пак.
– в лес пойду. Банду наберу. Будем в землянках жить… и жирных трясти.
– Робин Гуд хренов!
Попрыгушка рассмеялась громко и вызывающе.
– Ты чего это? – не понял Пак.
– Чего?! А меня ты тоже в землянке будешь держать?! – завелась она. – Или ты решил избавиться от надоевшей подружки? Не больно-то и горевать будем! Нам и двуглазых хватит! И без хоботов! Понял?
Пак влепил Леде оплеуху. И та разом пришла в себя.
– Уматывай! – буркнула она.
В дверь и в окно одновременно ударили чем-то тяжелым. У Пака челюсть отвисла.
– Поздно!
Первой вылетела заколоченная досками рама окна, следом рухнула дверь. Пак от полнейшего отупения принялся было подсчитывать, сколько полицейских с железяками в руках лезет в комнатенку, но быстро сбился со счету. Крышка! Теперь ему не уйти!
Дико и страшно визжала Леда Попрыгушка. Ее куда-то волокли. А Пак не мог шелохнуться, руки поднять. Так и сел на корточки посреди комнаты, опустил голову. Крышка.
Доходяга Трезвяк вылез наверх глухой ночью. Он бы и вовсе не вылезал, да голод не тетка. Особенно мучила жажда. Доходяга не мог языком шевельнуть – тот разбух и занял весь рот.
– Эй, – тихонько просипел Доходяга, – есть кто живой?
Никто ему не ответил. И он пополз на брюхе к дороге, там было спасение – большая лужа, не высыхавшая много лет, не лужа, а целый пруд, в который сваливали всякую дрянь.
Он вполз прямо в жижу и долго хлебал ее, не разбирая вкуса, запаха, ни черта не соображая, глотая слизистые комочки и личинки червей. Он чуть не лопнул. Брюхо раздулось, отвердело. А потом по нему вдруг побежала судорога – и половина заглоченной жижи изверглось наружу. У Трезвяка глаза на лоб полезли.
В поселке было тихо. Ни звука. Уцелевшие, небось, сидели по норам да подполам, тряслись. А может, никого и не осталось? Может, туристы всех извели, под корень. Трезвяк содрогнулся.
И все же он собрал остатки мужества и добрел до раздачи. Все понял на месте – краник выворочен, раздача разворочена, искорежена… сухо и пусто. Они отключили подачу пойла и баланды. Доходяга Трезвяк похолодел – это страшнее любых пожаров, любых карательных операций. Теперь всем выжившим хана. Надо идти в другой поселок. Или лезть под землю, в лабиринты.
– Мать их забарьерную! – озлобленно процедил тихоня Трезвяк.
И в тот же миг ощутил, что некто сильный и шумно сопящий ухватил его сзади под ручки, вывернул и дал хорошего пинка.
– Вякнешь, пришибу! – предупредил незнакомец баском.
– Чего надо-то, – залебезил Трезвяк, – я и сам пойду, тутошний я, Доходяга я, все знают…
Шумное сопенье прервалось смехом – будто по сковороде топором прошлись. Слова прозвучали двусмысленно и страшно:
– Нам и доходяга в самый раз будет! Сильный удар в затылок вырубил Трезвяка. Очнулся он в странной позе –