– Вот это да-а, – восхищенно сказал Сергей.
Впервые они увидели в натуре ДБ-3, дальний бомбардировщик. Одно дело схемы, фотографии в учебном классе, другое дело – когда тебе чуть не на голову садится, так сказать, живая машина.
– Эй, стой! – К ним бежал боец аэродромной охраны, сдирая с плеча винтовку.
– Свои, свои, убери пушку, – сказал штабной сержант, сопровождавший новеньких.
Инженера эскадрильи, в которую попали Беспалов и Лунев, нашли в одном из капониров. Среди сосен у кромки аэродрома, в углублении, с трех сторон обнесенном земляным валом, стоял самолет. На его левой плоскости у мотора возились трое в серых комбинезонах. Штабной позвал:
– Товарищ военинженер, принимайте пополнение.
С плоскости спрыгнул один, худющий, загорелый, во флотской фуражке с серебряным «крабом».
– Оба оружейники? Наконец прислали, мудрецы! – Он вынул записную книжку и карандаш с наконечником, записал фамилии. – Добро! Ты пойдешь во второе звено, ты – в третье. Шаповалов, помоги им устроиться. В палатке у Кравчишина пусть потеснятся, ничего, спать все равно некогда. Ну давайте, новенькие! Учтите: работать придется, как лошадям!
И так оно и было.
ДБ-3ф, дальние бомбардировщики во флотском варианте, предназначались для ударов по морским целям, они могли нести две торпеды или тысячу килограммов бомб. Но с начала войны использовали их на сухопутье. По нескольку раз в день уходили они за линию фронта бомбить немецкие танковые колонны, речные переправы. А фронт приближался к Ленинграду, вылетов становилось все больше. Технический состав в Беззаботном вкалывал сутки напролет. Пока мотористы и механики проверяли матчасть, оружейники подвозили к самолетам бомбы, с помощью талей поднимали их в бомбовые отсеки, подвешивали под плоскостями. За день и ночь перетаскивали десятки тяжелых ящиков с пулеметными лентами. Много было возни со скорострельными пулеметами – вычистить от рабочей черной гари, зарядить, отстрелять, чтоб в воздухе, в бою действовали без отказа.
В короткие промежутки между вылетами только и можно было отдохнуть. Валились на траву за кромкой летного поля, сил хватало лишь на то, чтобы скрутить самокрутку. Однажды, отправив в воздух свои машины, лежали вот так, в кустах, махоркой дымили. Леха Лунев громко-хрипатым голосом травил про какого-то керю Сеню, который у них на Лиговке был главный хулиган.
– Заходим в аптеку, керя Сеня стал, рука в бок, и поверх очереди пускает: «Гондоны есть?» Аптекарша, старушка из этих, знаешь, коза в очках, говорит: «Как вам не стыдно, молодой человек? Вы подойдите и тихо спросите, на ухо». А керя Сеня рубит: «Да мне не на ухо, мне на …»
Посмеивались технари. А непосредственный начальник Сергея старший техник звена Жестев, обстоятельный человек с крупным лицом, поросшим многодневной щетиной (бриться мало кто успевал в Беззаботном), сказал:
– Правильно аптекарша твоего керю устыдила.
– А чего, Василий Степаныч? Мы ж ее не трогали. Так только. Словесно.
– Словесно! У нас тоже был такой, словесник. Что ни слово, то мат. Как коллективизация началась, он пошел в начальники.
У Жестева говорок был псковский, вместо «ч» выговаривал «ц»: «нацальник». Он любил рассказывать, что его предки при Николае Первом жили в военном поселении.
– Ну и что ваш начальник? – спросил Лунев.
– В проруби его утопили. На реке Великой.
– Кулачье! – сердито сказал Сергей. – Поймали их?
Жестев глянул на него, аккуратно потушил окурок об землю.
– Вроде поймали… Я-то ведь как ушел с колхоза в тридцать третьем, так и служу в сталинской авиации. Так что не знаю точно. – И повторил: – Само собой, поймали. Куда уйдешь?
– Если б их, гадов, не переловили, они бы теперь нам в спину стреляли.
Жестев приподнялся, прислушался:
– Ага, идут.
– Точно, идут. – Теперь и Сергей услыхал нарастающий гул.
– Идут, да не наши, – сказал Жестев. – Подъем!
До сего дня налетов на Беззаботное не было. Только видели однажды, как прошла девятка «юнкерсов» в сторону Ленинграда, да раза два над аэродромом появлялась «рама» – высматривала, как видно. А тут…
С жутким воем понеслись, один за другим, пикирующие Ю-87. Нарастающий свист… душа в пятки… бежать бы, да куда… остолбенело, тупо глядел Сергей на черные фонтаны выброшенной взрывами земли… Вдруг увидел: сквозь вскидывающиеся столбы земли и дыма, сквозь вой и грохот идут три женщины – все в длинных черных платьях, в накидках на головах, и каждая несет – кто в руках, а кто на голове – глиняный кувшин. Идут не быстро, словно не замечая бомбежки, и лица у них полны печали, глаза полузакрыты…
– Беспалов! – услышал Сергей. – Жизнь надоела, твою мать? Быстро в щель!
Он метнулся в кусты, упал, сбитый с ног ударной теплой волной. Пополз, провалился в щель. Земля содрогалась, осыпались тесные стенки полутораметровой щели…
Страх, пережитый при этой бомбежке, остался у Сергея надолго. Много было потом бомбежек и обстрелов, и он вроде бы привык, нет, привыкнуть нельзя, но как-то научился владеть собой, – но ужас той, первой бомбежки в Беззаботном возвращался кошмарами в снах. Снились три женщины-привидения, бредущие под бомбежкой. Они пугали его: кто такие, куда идут? И почему у них такие – как бы окаменевшие – лица?..
Полк нес потери. У Сергея в звене не вернулась из боевого вылета одна машина, и никаких вестей, погиб, наверное, весь экипаж с командиром – молодым лихим лейтенантом. И у Лунева в звене сбили один из трех самолетов, но спустя неделю его бортмеханик, израненный, обожженный, опираясь на палку, приковылял на аэродром.
А 4 августа две эскадрильи во главе с командиром авиаполка полковником Преображенским покинули Беззаботное. В бомболюке одной из машин сидел, скорчившись, Сергей. Летели долго, три часа с лишним. Сергей закоченел, ноги сводило судорогой. Хоть бы знал, куда летел, – может, было бы полегче. Но ничего он не знал, кроме того, что есть приказ о перебазировании.
Даже самые дальние перелеты кончаются. Но, ступив на грунт аэродрома, где приземлились эскадрильи, Сергей не сразу выпрямился. Лунев, прилетевший раньше, как увидел его, так сразу в смех: «Эй, корешок, чего раком встал?» И принялся Сергею поясницу растирать и колотить по ней кулаками, пока не отпустила судорога.
Новый аэродром был грунтовый, не очень подходящий для тяжелых бомбардировщиков. А вокруг – поля, кустарники, тут и там белые домики. Дальше темнел лес. Ветрено было. По просторному небу плыли, громоздясь и перестраиваясь, облака. Называлось это место – Кагул. И находилось оно примерно в середине Эзеля, самого большого из островов Моонзундского архипелага. Вот куда залетели.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});