Читать интересную книгу Облдрама - Александр Кириллов

Воронов статно развернулся и помахал артистам ручкой.

– Муж скоро приедет, – сообщила всем Артемьева.

– Поздравляем.

Троицкий застрял в проходной. Никто не обращал на него внимания. Актеры, разобрав в гардеробе плащи, расходились по домам.

В гостиницу он вернулся поздно вечером.

– Долгонько, молодой человек, – услышал он, войдя в номер. – И где же это вы путешествуете?

Казалось, Юрмилов его только и ждал.

– В кино.

– Зря потраченное время. Я, молодой человек, в любом новом городе первым делом иду в поликлинику и завожу там знакомство. Это никогда не помешает. – И он засиял в предвкушении рассказа о собственных похождениях. – Записался я на прием, вхожу, «здравствуйте», и так далее, жалуюсь на сердце – у меня врожденный порок. Она меня выслушала, покачала головой, ничего из себя такая, – я ей тут же и вворачиваю, что, мол, я артист и мне не положено иметь порочное сердце… Она поняла, улыбнулась, и тут пошел я заливать о своих несчастьях – не везет, мол, мне с женщинами, одинок я… В глазах вопрос, но молчит, слушает. Это уже неплохо. Продолжаю жаловаться: город незнакомый, желудок больной, пища ресторанная. Она и говорит: «Заходите, мол, как-нибудь, угощу домашней». Ну, я тут как тут. Обязательно, говорю, ловлю вас на слове. А бедра у неё…

– Зачем вам это всё? – Троицкий даже поморщился.

– Что значит, зачем? Я артист, – удивился вопросу Юрмилов, – у меня репетиции, спектакли… я не могу сам за собой ухаживать, а тут устроен, накормлен, лечение на дому, всё остальное… Зачем! Я… – он прервал себя на полуслове. – А твоя ничего, видел из вагона там, в Москве, как ты в неё вцепился. Жена?.. Жаль, что далеко. Ну, ты не горюй. Была бы шея, а хомут…

Он зевнул, завернулся с головой в одеяло и очень скоро уснул.

Троицкий погасил верхний свет.

«Как я вас купил?» – вспомнил он хитроватое лицо Воронова. Значит, и так можно: наобещать, обмануть, и как ни в чем не бывало улыбаться, желать успеха… За окном светилась просторная площадь с памятником посередине и балюстрадой над обрывом. Что было внизу под балюстрадой, он видеть не мог. Но уже знал, что там, за лестничными маршами, начиналась дорога в театр с голубыми газетными киосками, двумя рядами автоматов газированной воды и кафе «Минутка» на углу. Теперь каждый день ему предстоит ходить этой дорогой – месяц, год, может, всю жизнь… Сердце заныло, и до смертной тоски захотелось в Москву.

Перед глазами опять уплывал перрон, фигурка Алёны вдалеке – и не было сил взглядом оторваться от неё. Страшно. Вот и конец. Она будет ему писать, поначалу часто, потом все реже и реже, и однажды замолчит навсегда. Он знал это – почему?

Глава вторая

IV

Здесь, в Н-ске, Троицкий просыпался рано, кутаясь в измятый пододеяльник, в котором одеяло сбивалось за ночь невообразимым комом. Затаившись, как рак под корягой, он подолгу обдумывал всё, что с ним случилось накануне, и заново переживал, мысленно выходя из всех стычек и споров победителем. Ровно в восемь на тумбочке у соседа тарахтел будильник, слышалось кряхтение, сопение, позевывание, и Юрмилов кричал ему: «Эй, вставай, артист». Есть такие люди: если они проснулись, то все должны вставать; если им нездоровится, то весь мир пусть летит в тартарары.

– Слышал? Освобождаются комнаты. Давай договоримся: мы отказываемся, если будут предлагать комнату только одному из нас.

– Почему?

Юрмилов сладко зевнул, до ушей растягивая подвижный, будто резиновый, рот.

– Театр не будет из-за одного оплачивать двухместный номер. Значит, здешний администратор кого-нибудь подселит.

– Как это? Нет. Я с чужими жить не буду.

– Станут они спрашивать, подселят и всё. Так договорились?

Выйдя из гостиницы, Троицкий зашагал вниз по крутой асфальтированной дорожке к театру. Утренняя свежесть, пронизанная солнечными лучами, ударила в голову. Троицкий шел неторопливо, отдаваясь живому теплу осеннего солнца, чувствуя на лице его нежное прикосновение и замирая от едва ощутимой на лбу и щеках легкой тени, отбрасываемой деревьями.

Артемьева ждала его у дверей репетиционного зала.

– Посмотри туда.

Троицкий глянул в зал. В настежь раскрытые окна вместе с солнечным светом вливался пряный осенний воздух. В зале было прохладно и торжественно.

– Теперь ты понял? – спросила Артемьева.

– Нет, не понял, – чистосердечно признался Троицкий, – а что?

Она с сожалением покачала головой:

– Не слушаешь ты моих советов. А они не самые бредовые.

– Я слушаю, – беспечно ответил Троицкий, и улыбнулся. – Скажи, а кто это сидит у окна в светлом костюме?

– Это новый актер, – сдержанно ответила она, – первая ласточка Уфимцева.

Она еще что-то хотела добавить, но в это время вошел Книга. Он торжественно оглядел всех (по Троицкому его взгляд скользнул равнодушно, отрешенно) и пригласил актеров на площадку. Актеры встали. Встал и Троицкий. Встал и немолодой человек в светлом костюме. Троицкий устроился в кресле, как это требовалось по мизансцене, и развернул роль.

– Товарищи, – сказал Книга, глубоко вздохнув, чтобы унять одышку, – представляю вам нашего нового актера Горского Юрия Александровича. Надеюсь, что он быстро войдет в нашу актерскую семью. С сегодняшнего дня он будет репетировать в спектакле роль Андрея. В ближайшие дни сыграет несколько вводов. Актер он опытный, профессиональный, думаю, с ним наша работа пойдет веселее. А теперь приступим к репетиции.

– Троицкий, уступите место Юрию Александровичу, – мягко попросила помощница режиссера.

Троицкий встал, с трудом добравшись до свободного стула. Он будто оглох!

– В перерыве иди к директору, – шепнула Артемьева.

Юрий Александрович поначалу робко, но затем все смелее и смелее закатывал глаза и нежным голоском (он оказался у него сладким, как у лирического тенора) напевал что-то своей партнерше. Всё встало на свои места. Репетиция покатилась по раз и навсегда проторенному руслу…

В перерыве Артемьева повторила Троицкому: – Иди к директору. Он хоть и не очень любит вмешиваться, но… Ты молодой специалист, приехал в свой первый театр. Назначить другого актера в первый состав они могут, но не дать тебе сыграть во втором – нет.

– Не имеют права. Я же не отказался от роли, кто мне может…

– Иди – дружески подтолкнула его Артемьева, – и будь настойчив, пока тебе не всучили что-нибудь другое в этой же пьесе. А там производственная необходимость…

На мгновение взгляд Троицкого вырвался из паркетной решетки натертого до блеска пола и уперся в сползший на колени живот Книги. Всё поплыло и задвигалось перед ним.

Директор сидел за столом, подперев подбородок кулаками, и смотрел в окно. Заметив Троицкого, он вздрогнул и тотчас же выпрямился.

– Вы ко мне?

– Да.

– Садитесь, – кивнул директор. – Вам выдали подъемные? – поинтересовался он, уже готовый тут же звонить в бухгалтерию.

– Да, Игнатий Львович, спасибо, – поблагодарил Троицкий.

– А билет вам оплатили?

– Да. Но…

Троицкий даже привстал в кресле от нетерпения.

– Комнату получите, как только у нас что-нибудь освободится. Еще не все актеры уехали. Мы… понимаете, не можем их выставить на улицу. А через месяц театр должен получить несколько квартир… Я лично этим занимаюсь, так что… Мы о вас помним.

– Я, собственно, к вам по…

– Минуточку.

Он обезоруживающе улыбнулся, и поднял трубку. Звонил междугородный.

– Ждем, ждем, – быстро бросал он в трубку слова, – как же, готово. Конечно, сделаем… приступил, приступили…

Игнатий Львович не прижимал трубку к уху, а держал её на расстоянии, мучительно прислушиваясь к дребезжанию мембраны. Его лицо выражало болезненное напряжение. Он бросал в трубку слова, как в бездонную шахту, и тотчас же шарахался от неё. Бросит слово и отшатнется. Опасливо приблизится ухом, когда в трубке заговорят тише, и тут же качнется в сторону, потому что там кто-то повысил голос.

Закончив разговор, Игнатий Львович бережно опустил трубку на рычаг и снова повернулся к Троицкому с вежливой улыбкой, означавшей: «Так-с, молодой человек, вы ко мне?»

– Игнатий Львович, я к вам пришел…

Директор встрепенулся, лицо его в секунду поменяло несколько выражений, а взгляд спасительно рванулся к двери, но, перехваченный Троицким, забегал по столу.

– Я к вам пришел, чтобы мне объяснили, что происходит…

– А что происходит? – настороженно поинтересовался Игнатий Львович. – Ничего не происходит.

– Меня что, сняли с роли?

– С какой роли?

Игнатий Львович снова рванулся взглядом к спасительной двери.

– Я был назначен…

– Ах да, помню. Вот подъехал еще один актер… это с Уфимцевым, понимаете? – вдруг понизил он голос, – нашим новым главным. Вас обоих назначили и… Я не вижу повода для беспокойства.