Памятник на братской могиле
Памяти А. Матросова.Он стоит не статен и не бросок —Строгий взгляд, сурово сжатый рот.Может быть, вот так стоял Матросов,Прежде чем закрыть собою ДОТ.
Как он смог? Где взял такие силы?Ведь ему же так хотелось жить…Что он вспомнил? Может быть могилы,Где друзей пришлось похоронить?Может вспомнил дом в далёком детстве,За деревней глинистый овраг…Всё, на что хотелось опереться,Прежде чем последний сделать шаг.
И склоняясь перед ним в поклоне,Не стыжусь нежданной капли слёз…Нет, не смог он поступить иначе!Я бы тоже, кажется, не смог.
Девушкам 41—45 годов
Дни бегут, стали белыми волосы,Но на прошлое память остра.Вспомни песни, что пели вполголосаПосле боя, в степи у костра.
Песни те, опалённые в пламени,Обагрённые кровью подруг.О Катюше, О Стеньке, о Сталине,О загаре распахнутых рук.
Пели песни вчерашние школьницы,Вытирая слезу исподволь.Под глазами круги от бессонницы,А в глазах и тревога, и боль…
Только страха в глазах ваших не было,Даже здесь, у последней черты.Уносили вас дальние небыли,Песен тех голубые мечты.
Дни бегут, в жизни многое пройден,И о прошлом звенят ордена.Слава вам, что прошли вместе с Родиной,Страшный путь, что зовётся – ВОЙНА!
Волошина Людмила Семёновна
А. Н. Волошин и Л. В. Волошина.
Тот солдат – был мой муж…
Л. В. Волошина, вдова участника ВОВ, уроженка Донецкой области
Волошина Людмила Семёновна (мкр Трудовая, Дмитровский район, Московской области) посвятила своему покойному мужу Волошину Анатолию Никандровичу, тяжело раненному в Берлине за три дня до Победы немецким юношей из гитлерюгенда, это стихотворение:
Неторопливые рассветы,Неторопливая река,Я помню в детстве все закаты,Не на день помню – на века!
Донец вскрывался той весною,И плыли трупы по реке,А мы с поникшей головою,Живых искали вдалеке.
И с детства крик войны суровой,Разрывы бомб и посвист пуль,И буйный цвет акаций новых,Сражённых, павших, словно куль.
До Победы три дня, сорок пятый в Берлине,Тишина, непривычно стоит тишина,Зорька ясная, нет уже боя в помине,Одиноким лишь выстрелом вспыхнет война.
Утро раннее – свежие росы,И солдату не спится, уже не до сна,И не верится в то, что смерть ещё косит,И что пули летят с тишины, от врага.
Затаился фашист, сам в предсмертной тревоге,В голове гнев и страх, как гудок,Он не хочет понять – его смерть на пороге,Но рука всё равно нажимает курок.
Цель достигнута, скошен солдат,Но проснулся уже отдохнувший артбат,Весть средь них пронеслась как набат:«Ранен наш самый юный солдат»!
Враг не видел такой ещё ад, такой мести :Разнесён был он в клочья в своём тихом месте.Был солдат тот отправлен в санбат:«Выздоравливай – слышал он, – поскорее, солдат!»
Пролетели года, и казалось, войне не бывать,Он остался живой, доктора сотворили с ним чудо.Иногда вспоминались те дни,Ветеранам нельзя забывать те бои,Только вот со здоровьем совсем стало худо.
Пятьдесят с той поры промелькнуло, как лето,Только пуля врага без границ и времён.И солдат, что в Берлине был ранен когда – то,Вновь отправлен в санбат – на ремонт!
Это эхо войны, что полвека спустя прозвучало,Но теперь, через годы, оно уже смерть означало,Я на войне не была, не воевала,Но меня и мою дочь через полсотни летЭта пуля врага тоже достала:Ветерана – солдата не стало…Я стихи теперь не пишу,Не до творческих муз – тот солдат был мой муж!
1995 год
Родной Донец вскрывался нынешней весною,И плыли трупы по реке,А я с поникшей головою,Ловлю слезу, что на щеке…
2015 год
Вениамин Немов
Медаль за жадность
Пока солнечный зайчик бегал по витрине, по содержимому самой витрины бегал взгляд двух беспризорных мальчишек, выискивающих всё самое вкусное и сытное. Я с умилением смотрел на них, постукивая пальцами по новенькому кошельку, ожидая, когда они определятся с покупками, которые я вызвался им оплатить.
Этот благотворительный жест зародился так же спонтанно, как и решение о приобретении дорогого кошелька. Утром я узнал о своём назначении на желаемую должность, получил премию по итогам квартала, и, окрылённый достижениями, просто не смог пройти мимо этого шедевра из крокодильей кожи с серебряными вставками. Улыбнувшись своему отражению в витрине кожгалантерейного бутика, я уверенно шагнул в магазин с мыслью: «А почему бы и нет? В новую должность – с новым кошельком!». И купил.
Радость от успеха охватила всё моё существо, переливаясь и перекатываясь по коже теплом, и взрываясь где-то в глубине души непреодолимым желанием сделать сегодня что-то очень хорошее. Тут-то и попались мне на глаза два мальчика в поношенной и нестираной одежде, которую, казалось, они уже давно переросли. Признаться, я видел их тут и раньше: пару раз зимой, гревшихся у канализационного люка; несколько раз весной, пристававших к прохожим с протянутыми пустыми ладошками.
И вот теперь: они беззаботно топтали тополиный пух своими изношенными ботинками. – Ну что, вы определились? – поторопил я мальчиков.
– Дядя, а что можно купить? – с деловым видом спросил один.
– Всё, что хотите, – добавил я, – в меру разумного, конечно.
Пока продавец выкладывал заказанные товары, я пригляделся к мальчикам. Дети как дети. Только уличные. В наше время это не такая уж и редкость. Такое вот настоящее, где от родителей-пьяниц убегают дети, которым нет места в благоустроенном обществе. Вы, наверное, думаете, что я – монстр? Что вы! Это почти неправда. Раньше я пытался бороться с этим явлением. Подходил к беспризорникам, узнавал, почему они оказались на улице, и сообщал о них в специальные службы. Детей определяли в сиротские приюты, из которых они убегали так же быстро, как и от меня, когда мы случайно встречались на улице. А всё потому, что выжить в одиночку подчас проще, чем с помощью государства. Поняв это, вмешиваться в чужую жизнь я перестал.
В итоге покупок, карманы мальчиков наполнились пакетами с сухариками и жвачкой, за пазухой вместились чипсы, печенье и булочки, а в руки ребята взяли по двухлитровой бутылке какой-то газированной сладкой воды. Видно было, что они готовы взять и ещё, но возможности одежды не позволяли лишних запасов. Один из мальчиков, с кудрявыми светлыми волосами, протянул мне руку для благодарственного пожатия. От неожиданности, я протянул вместо правой, левую руку, и ощутил прикосновение хрупкой холодной детской ручки. Сердце сжалось от жалости, к горлу подкатил ком, а к глазам – предательские слёзы. Чтобы разрядить обстановку, я перевёл взгляд на значок, приколотый к куртке мальчика: небольшой значок советских времён с изображением Ленина в центре пятиконечной красной звёзды.
– Какой интересный у тебя значок, – потянул было я руку к раритету. – Можно посмотреть?
Но мальчик оттолкнул мою руку, и молча нырнул за угол ларька, выронив по пути бутылку. С грохотом она плюхнулась на землю, содержимое вспенилось. В недоумении я посмотрел на второго мальчишку, стоявшего по правую руку от меня с опущенной головой.
– Что это с ним? – поинтересовался я, поднимая пластиковую бутылку.
– Дядя, вы простите Димку! Он никому не даёт свой значок. Даже просто посмотреть не всегда удаётся. Он его под воротник обычно прячет, как драгоценность какую-то. Это ему бабушка дала. У него кроме неё никого нет. Год назад она заболела, денег не хватало на лекарства, потому что она всё тратила на Димку. Вот он и решил уехать. Говорит, что вернётся только тогда, когда раздобудет деньги ей на лекарства. Так что вы на него не сердитесь, пожалуйста! Просто не трогайте значок, ладно? – мальчик взглянул на меня исподлобья своими зелёными глазами, и, улыбнувшись, протянул мне руку. – А меня Савой звать.
Я пожал детскую руку и заглянул за угол ларька. Димка стоял неподвижно, насупившись и поглаживая пальцем значок.
– Дима, можно тебя на минутку? – позвал я мальчика, доставая сторублёвую купюру.
Когда Димка подошёл, я протянул ему деньги.
– Это вам ещё на гостинцы, когда эти закончатся.
– Спасибо, дяденька, вы очень добрый! – мальчик вдруг бросился ко мне и по-детски сильно обнял. Затем схватил купюру и бросился обратно за ларёк. За ним последовал и второй мальчик, пытаясь не выронить две бутылки.