Читать интересную книгу Зеро - Эрик Ластбадер

И тогда послышался страшный, заглушивший все остальные звуки, треск. Скала дрогнула, и, уже в это мгновение сознавая, что это может означать, Майкл похолодел и оглянулся. Выступ скалы, на котором удерживалась Сейоко, откололся и вместе с потоком размокшей глины и грязи пополз вниз. Увидев, что Сейоко падает, Майкл бешено заорал:

— Держись за меня! — Он старался перекричать вой ветра. — Не отпускай!

Но было уже поздно. Девушка, словно угадав, что спастись суждено только одному, разжала пальцы. Ладонь скользнула по его спине, а затем ураган подхватил Сейоко и швырнул в бездну. Еще целый миг, показавшийся Майклу вечностью, в круговерти ветра, дождя и камнепада он видел ее лицо. Ее глаза смотрели на него спокойно и задумчиво.

А потом Сейоко исчезла, поглощенная ненасытным мраком бури.

Майкл услышал свое хриплое дыхание. Он раскачивался по короткой дуге, наполовину свесившись через предательский скальный выступ. Ветер норовил сбросить его, как только что сбросил Сейоко. Майкл едва не уступил ему, чтобы последовать за нею в сердце разъяренной тьмы. Его охватило такое безумное отчаяние, что он утратил все чувства, кроме одного — бессильной ненависти. Он неистово дубасил кулаками по проклятому камню, и только когда ощутил на губах свою кровь, когда боль от порезов, ушибов и ссадин проникла в его померкшее сознание, он подтянулся всем телом на твердый выступ.

Гораздо позже, в ночной тиши, опустившейся на долину после дневной бури, Майкл прокрался в сад сенсея. Неуклюже манипулируя перевязанными руками, он срезал один-единственный цветок и вошел в комнату Сейоко. Там ничего не изменилось. Поисковые команды, тщетно разыскивавшие тело девушки, до сих пор не вернулись. За время, прошедшее с момента возвращения Майкла, полиция успела опросить всех, кто имел отношение к этой трагической истории. Тсуйо уехал, чтобы известить семью ученицы о страшном несчастье.

Во всем доме стояла ничем не нарушаемая, тягостная тишина. Майкл вынул из вазы поникший цветок и поставил на его место только что срезанный. Но он ничего не почувствовал. Сейоко никогда больше не увидит ни вазы, ни цветка, а Майкл никогда не почувствует великого удовлетворения оттого, что принес ей маленькую радость.

Он вдохнул запах ее комнаты, и снова увидел едва различимое лицо, мелькнувшее и пропавшее в вихрях ветра и дождя. Сблизились бы они, полюбили бы друг друга, не захвати их на проклятой скале проклятая буря? Грудь Майкла наполнилась печалью, он скорбел о несостоявшемся, несбывшемся; он не смог бы выразить свои мысли словами. Бесславная гибель воина делает никчемной и бессмысленной всю его предыдущую жизнь. А Майклу никчемным и бессмысленным казалось его будущее. У него украли будущее.

Я живу, а ее уже нет, думал он. Где же справедливость?

Эта мысль была самой «западной» из всех, что появились у него за семь лет ученичества.

Через несколько дней вернувшийся из своей скорбной поездки Тсуйо прочел немой вопрос на лице ученика и потом стремился показать ему Путь. С его помощью не всегда удается получить ответ на главный вопрос, но, по крайней мере, появляется необходимость в других вопросах и ответах. Это, считал он, позволит Майклу исполнить свое предназначение.

В комнате беллэйвенского дома Майкл откинул покрывало и спустил ноги на прохладные доски пола. Встав, он подошел к окну подышать свежим воздухом. Отдернул белый тюль, который уже в дни своей юности считал старомодным, и выглянул в сад. Вдруг он увидел тень, скользнувшую на фоне одного из фонарей. Майкл струхнул: глазам его, все еще затуманенным видениями прошлого, померещилось, что это тень Сейоко. Потом наваждение отступило, он пригляделся и узнал медно-рыжие волосы сестры. Одри была в джинсах и широком кремовом свитере с подбитыми плечами. Она брела по тропинке, скрестив руки на груди.

Быстро одевшись, Майкл поспешил выйти из молчаливого дома. На предметах лежали неясные тени, словно чехлы в нежилых комнатах, скрадывающие детали и оставляющие взору лишь общие очертания.

Майкл открыл входную дверь и лицом к лицу столкнулся с испуганной Одри — она как раз собиралась войти и держалась за дверную ручку.

— О Боже! — выдохнула она. — Как ты меня напугал!

— Прости, я не хотел.

— Впрочем, ты всегда пугал меня до чертиков. — Одри поежилась, будто от холода. — Вечно бродил в темноте и неожиданно набрасывался на меня. Говорил, что тебе нравится мой истошный визг.

— Так-таки и говорил?

— Вот именно.

— Ну, это было давно, — усмехнулся Майкл. — Теперь мы взрослые.

— Может, мы и взрослые, — буркнула она, прошмыгивая мимо него в дом, — да оба совершенно не изменились.

Майкл закрыл дверь и последовал за сестрой. Одри направилась в отцовский кабинет. Мягкий свет вспыхнул огнем в ее рыжей шевелюре. Она села на кушетку, покрытую фу тоном, закинула ногу за ногу и обхватила руками подушку.

— Жить с таким братцем, как ты — все равно, что в доме с привидением. Ты об этом не догадывался? А хуже всего мне приходилось, когда ни папы, ни мамы не было дома и мы оставались одни.

Майкл остановился против нее.

— И все-таки ты приехала ко мне в Париж, когда попала в беду.

— Потому что знала: ты никому не расскажешь об аборте. Таков твой строгий кодекс чести.

— Выходит, иногда он оказывается кстати. Одри ничего не ответила. Майкл разглядывал веснушки, разбрызганные по щекам сестры, и вспоминал, как смеялась сестра, когда он качал ее на качелях. Много-много лет назад.

— Да, полезная штука, — продолжал он. — Но у нее есть одно неудобство. Ее нельзя, как магнитофон, включить или выключить по своему усмотрению. Либо ты всегда живешь согласно этому кодексу, либо обходишься вовсе без него.

Вероятно, Одри наконец услышала его. Она откинула голову и закрыла глаза. Напряженность, судя по всему, немного отпустила ее.

— О Господи, — прошептала она. — Ну что за идиотская жизнь. — Ее плечи затряслись в беззвучных рыданиях.

Майкл опустился на колени и обнял сестру, почувствовав ответное объятие — порывистое и на удивление крепкое. Одри уткнулась ему в плечо.

— Мне ни разу не дали возможности сказать папе «до свидания», — всхлипнула она.

— Как и всем нам, — пробормотал он.

Одри отстранилась, чтобы заглянуть ему в глаза.

— Что ты болтаешь? Да он все время проводил только с тобой. — Она обиженно засопела. — Ты ведь был его гордостью и отрадой.

— С чего ты это взяла?

— Ну, Микки, сам посуди. — Одри немного откинула голову. — Когда тебе исполнилось девять, он отправил тебя в Японию, чтобы ты учился Бог знает чему — невозможной ихней философии, фехтованию на этих самурайских мечах...

— На катанах.

— Вот-вот, на катанах, я помню. — Она вытерла слезы. — Папа сделал все, чтобы ты никогда ни в ком не нуждался. Он хотел, чтобы ты ни от кого и ни от чего не зависел, обрел уверенность в себе. В общем, чтобы стал как стальной клинок, с которым учился обращаться.

Майкл посмотрел на нее долгим взглядом.

— Тот, кого ты описала, скорее бесчеловечен, чем независим.

— Как знать, может, я таким тебя себе и представляю. — Одри вся ощетинилась. В ней проснулась детская ревность. Майкл понял и успокаивающе улыбнулся.

— Но я не такой, Эйди. — Он намеренно произнес уменьшительное имя, которым называл ее отец.

— Сколько было всего — даже и кое-что интимное, когда я повзрослела, — такого, чем мне страстно хотелось поделиться с ним. Но его никогда в нужный момент не бывало рядом. Дядя Сэмми, чуть что, дергал его за короткий поводок, и пожалуйста — папа уже где-то далеко.

— Ты сейчас заговорила прямо как мама, — сказал Майкл. — Дядя Сэмми всегда приходил к нам, когда папы не было. Он... он как Нана — помнишь английскую овчарку из «Питера Пэна»? Дядя Сэмми всегда был рядом, чтобы защищать нас.

— Да — потому что сам же усылал папу за тридевять земель — неужели тебе не ясно? Дядя Сэмми узурпировал его право на личную жизнь. У папы оставалось время только на работу. Ну, и попутно — на сына. Он ведь ухитрялся довольно часто приезжать в Японию и навещать тебя. А мне уже ничего не доставалось.

— Зато у тебя была мама, — возразил Майкл. — И ты ходила у нее в любимицах. Я часто лежал ночью без сна, и мне хотелось реветь от того, что она так далеко. Я и не помнил-то ее как следует, а ты, Эйди, всегда была с ней. Вы и сейчас рассказываете друг другу такое, о чем больше никому ни словечка. Не думаю, чтобы папа был так же близок с кем бы то ни было. Даже с мамой. Им не хватало времени подольше побыть друг с другом.

Одри опустила голову.

— Может быть, — согласилась она. — Но возможно и другое. Мне сейчас не давала заснуть одна мысль. А вдруг я сама в каком-то смысле оттолкнула отца? Вдруг я настолько привыкла к своей обиде на него, что, даже когда папа приезжал домой, он ее чувствовал и избегал досаждать мне своим обществом?