Читать интересную книгу Пастырское богословие, т.2 - доц.архимандрит Тихон Агриков

Иуда, пораженный страстью корысти, предает незлобивого Учителя и сам себя судит: «Согреших, предав кровь неповинную» (Мф. 4,27), и сам над собой совершает страшный приговор внутреннего закона.

Великий знаток человеческой природы Шекспир в своем художественном слове передал нам этот внутренний суд. …В ночь, перед решительною битвою, Ричард III спит в палатке, с проклятиями являются ему убитые им жертвы и наводят на него неописуемый ужас; тревожно просыпается он и слышит в себе что–то похожее на вопль совести. Что же это за голос? Это суд.

Итак, руководить формированием человека в самую жаркую пору его жизни, в лета молодости, наблюдать за стройным и полным согласием его ума, чувства и воли, приучить молодого, еще неопытного юношу к самостоятельному прохождению жизненного подвига, вот к чему должно придти искусство воспитания, как наиважнейшее мероприятие в деле формирования человеческой души.

3. Цель воспитания в духовной школе

Если воспитание вообще является искусством и делом огромной важности, то воспитание в духовной школе особенно серьезное и ответственное мероприятие.

Епископ Феофан говорит: «Воспитание духовное из всех святых дел самое святое. Воспитатель сам должен пройти все степени духовного совершенства, чтобы уметь держать себя, быть способным замечать направления воспитуемых и потом действовать на них с терпением, успешно, сильно, плодотворноНадо расположить дух учеников так, чтобы у них не погасло убеждение, что самое главное дело есть Богослужение, а научность есть придаточное качествоНет ничего ядовитее, гибельнее для духа христианской жизни, как внешняя научность и всецелая о ней забота. Наука холодило»[29].

Что такое школьное воспитание и каково его значение для воспитания?

По словам проф. А. Ветелева, богословское образование в духовной школе нельзя мыслить не связанным со всей системой семинарско–академического воспитания. И наоборот, систему воспитания нельзя представить себе в отрыве от образования. «Дух духовной школы, говорит он, един и неделим во всех моментах жизни этой школы»[30]. Поэтому школа, образовывая юношу, тем самым воспитывает его и, воспитывая, духовно растит и умудряет его.

Единство образовательно–воспитательного процесса в школе должно в полной мере осознаваться самими учащимися (особенно студентами Академии). Никто из них не может позволить сказать себе: богословское образование я признаю, а систему воспитания, как стесняющую меня, отвергаю. Сказать так, значит, встать в непримиримое противоречие с самим собой. Как дух всей школы, так и дух каждого учащегося един и неделим. В свете своего христианского самосознания каждый учащийся должен сам определить свое отношение к школьному режиму. Здесь ему поможет аналогия своей жизни с жизнью монастырской.

Истинный инок в монастырском режиме находит для себя помощь в борьбе с самостью и распущенностью своей природы, в «совлечении ветхогои облечении в нового человека» (Еф. 4,224). Так и вдумчивый семинарист студент в твердом школьном режиме найдет для себя помощь в создании внутренней дисциплины и внутренней духовной свободы. И тогда вопрос о дисциплине в школе перейдет в вопрос о самодисциплине.

Как это возможно? Какая связь режима со свободой? В этой связи мы убедимся в большей мере, если ответим на вопрос: чем определяется развитие внутренней дисциплины и внутренней духовной свободы?

Оно определяется постижением и памятованием каждым учащимся истины, прежде всего, о себе самом, о своем призвании. «Познайте истину, и истина сделает вас свободными», говорит Слово Божие (Ин. 8,32).

Целью воспитания в духовной школе является созидание двух принципов послушания и церковности.

Для учащегося духовной школы постигать истину о самом себе значит проверять себя в каждый момент школьной жизни с точки зрения тех задач, которые стоят перед ним. Этими задачами, прежде всего, являются: созидание в себе внутреннего «сокровенного человека» (1 Петр. 3,4), то есть, христианина и затем, подготовка себя к служению Церкви. Ту и другую задачу немыслимо разрешить на путях «противления», противопоставления себя школьному режиму и школьному коллективу. Поэтому необходимо возникает потребность послушания Церкви и Богу.

Смирением и кротостью украшается внутреннее существо воспитанника, терпением и подчинением себя школьному руководству и режиму создаются в нем эти украшения и достоинства. Так неизбежно учащийся, исходя из истины о себе самом, побуждается вырабатывать в себе принцип послушания Церкви и Богу и тому руководству и режиму, которому он призван подчиняться по самому своему положению, пока как воспитанника духовной школы, а затем и будущего пастыря Церкви Божией[31].

Наряду с принципом послушания должен выступать перед учащимися и другой, связанный с ним принцип принцип церковности.

Церковь Христова «столп и утверждение истины» (1 Тим. 3,15). Она имеет в своей истории неисчислимые опыты духовных подвигов, представляющих воплощение в жизнь учения Христова. Она в течение тысячелетий боролась с различными ересями, видела и самые разнообразные направления духа времени. Как гранитная скала, незыблемая пред непрестанным яростным напором морских волн, Она видела у своих ног крушения многих кораблей, не управляемых единым Кормчим, Которому «ветры и море повинуются» (Мф. 8,27). Здесь в Церкви верующий получает твердое настроение, прямолинейные убеждения, цельность мировоззрения, способность распознавать и испытывать всякое явление в мире мысли и жизни; словом, все, что делает человека глубоко убежденным, опытно умудренным, светло и ясно настроенным, дает Церковь.

Православие показуется, а не доказуетсяТолько опираяясь на непосредственный живой религиозный опыт, можно обозреть и оценить духовные сокровища Церкви. Подвижники церковные живы для живых и мертвые для мертвых. Для потемневшей души лики святых угодников темнеют, для параличной тела их застывают в жуткой неподвижности. Разве неизвестно, что кликуши и бесноватые боятся их? И не грех ли перед Церковью заставляет боязливо коситься на нее? Но ясные очи по–прежнему видят лики угодников Божиих сияющими, как «лице Ангела». Для очищенного сердца они по–старому приветливы, как и в старь они вопиют и взывают к имеющим уши слышать…

Можно спросить, почему чистая непосредственность народа невольно тянется к этим праведникам? Почему у них народ находит себе и утешение в немой скорби, и радость прощения, и красоту небесного празднества?

Не обманываюсь я. Знаю твердо, что зажег я себе не более как лучину или копеечную свечечку желтого воска. Но и это дрожащее в непривычных руках пламешко мириадами отблесков заискрилось в сокровищнице святой Церкви…

Многими веками изо дня в день собирали сюда сокровища: самоцветный камень за камнем, золотая крупинка за крупинкой. Как благоуханная роса на руно, как небесная манна выпадала здесь благодатная сила озаренной души. Как лучшие жемчужины ссыпались сюда слезы чистых сердец. Небо, как и земля, многими веками делало тут свои вклады. Затаеннейшие чаяния, сокровеннейшие порывы к богоуподоблению, лазурные после бурь наступающие минуту ангельской чистоты, радость богообщения и святые минуты острого раскаяния, благоухание молитвы и тихая тоска по небу, вечное искание и вечное обретение, бездонно–глубокие прозрения в вечность и детская умиренность души, благоговение и любовь, и любовь без конца…

Текли века, а это все складывалось здесь, накапливалось и хранилось. И каждое мое духовное усилие, каждый вздох, слетающий с кончика губ, привлекает мне на помощь накопленный здесь залог благодатной энергии. Невидимые руки носят меня по цветущим лугам духовного мира. Неисчислены, несметны, неописуемы духовные богатства Церкви. И мне можно взять часть их для себя, для своей пользы, могут ли глаза не разгореться? Жадность разбирает меня, я хватаю первую попавшуюся пригоршню. Я даже не посмотрел, что это алмазы или смарагды, или быть может, нежные маргариты?…

Церковность вот имя тому пристанищу, где умиряется тревога сердца, где успокаиваются притязания рассудка, где великий покой нисходит в разум.

«Пусть ни я, ни другой кто, говорит П. Флоренский, в полноте не мог определить, что есть церковность. Самая эта неопределимость церковности, ее неуловимость для логических терминов, ее несказанность не доказывают ли, что церковность это сама жизнь, особая, живая жизнь, данная людям»[32].

Церковность есть Тело Христово, полнота, наполняющая все во всем (Еф. 1,23). Она есть та Богочеловеческая стихия, из которой, так сказать, сгущаются и выкристаллизовываются чинопоследования таинств, формулировки догматов, канонические правила и отчасти даже текущий, временный уклад церковного быта. Где нет духовной жизни, необходимо нечто внешнее как обеспечение церковности. Определенная личность, папа или система кардиналов, вот критерий церковности для католика. Определенная вероисповедная формула, символ или система формул, текст Писания, вот критерий церковности для протестанта. В конечном счете и там и тут решающим является понятие. Но, становясь высшим критерием, понятие тем самым делает уже не нужным всякое проявление жизни.