Читать интересную книгу Однажды осмелиться… - Кудесова Ирина Александровна

Теперь придется улыбаться людоеду, орать ему в ухо («плохо слышит»), переминаться с ноги на ногу, поджимая пальцы, потому что в глубине тапка свалялась какая-то гадость.

Людоед лежит, до подбородка затянутый одеялом. Взгляд отсутствующий.

— Папа, это моя сотрудница Оля.

Людоед молчит.

— Здравствуйте, — Оленька смотрит на Кэтрин и взлетает на два тона: — Здравствуйте!

Голова выплевывает какой-то звук. Видимо, приветствие.

Оленька переминается с ноги на ногу, поджимает пальцы. Сесть бы и снять тапки.

— Папа, мы идем ко мне пить кофе, не волнуйся. Отдыхай.

Кэтрин говорит голосом человека, пытающегося перекричать проносящийся поезд. Ответом ей — недовольное сопение. Кэтрин не обращает внимания.

— Уээл… будешь знакомиться с Петей?

Петя? Попугай, что ли? А, ну да, тут же братец в наличии. Младший, надо полагать.

— Ну когда придет… конечно.

У Кэтрин в глазах — чертики, явные такие, аж копытца видны.

— А он здесь. Откуда ему приходить, лоботрясу. Он ведь не работает, тридцать с лишним лет мужику. Сидит у меня на шее. А сейчас ни за что не вылезет из норы. Он чужих… не очень.

Вот где зоопарк.

— Может, тогда и не нужно? — Оленька снова поджимает пальцы.

Но уже поздно. Кэтрин не остановится, пока не закидает ее костями.

— Если его хорошо попросить, он может выпить с нами кофе.

— A-а… почему просить надо?

— Он стесняется.

31

Бедная, бедная Кэтрин. Жить с людоедом и недоумком. Да что — жить! Жрать им готовить, убирать за ними. Личной жизни — ноль. Даже минус единица. Поневоле начнешь строчить романы про Молли, которая сдает комнаты незнакомцам.

Петя открывает сразу же. Будто стоял за дверью и подслушивал: его комната — смежная с папиной. Каморка. Оленька входит и застывает, даже забывает про тапки: пальцы распускаются, ну и ладно.

— Вот это да!

Всюду, на всех поверхностях лежат, сидят, стоят большие, маленькие, малюсенькие ежи. Ежи деревянные, ежи из дутого стекла. Ежи плюшевые и резиновые. Ежи из глины. Синие, зеленые, желтые с малиновым ежи. Ежи с предметами в лапках и без, с усами и без усов, упитанные и худые. Игольница «Еж». Еж заводной: гребет лапами по воде. Еж для карандашей. Еж из конструктора. Огромный мягкий еж с толстыми, набитыми поролоном «иголками». Еж — пищалка. Еж — пепельница. Еж улыбающийся. Еж — ниточка вместо рта. Еж — глазки пуговки. Еж в комбинезоне. Еж в блузке и юбочке. Просто голый еж.

— У меня их двести семьдесят четыре штуки. И еще трех Кэтрин к Новому году обещала.

Игривый взгляд в сторону сестры: не забыла ли? Нет, помнит. Хотя, конечно, и артачится:

— Мы еще поглядим…

Всем известно, первое слово дороже второго. Бояться нечего.

— Кофейку с нами выпьешь?

Симпатичная девушка (как ее, Оля?) вертит в руках Жужу.

— Это Жужа.

Девушка жмет ежу лапу, смешно:

— Здравствуйте, Жужа.

— Если ему надавить на живот, он жужжит.

Девушка Оля жмет Жужу, все смеются.

— Утробный звук.

Петя радостно кивает.

— Я буду с вами кофе!

Оля поворачивается к Кэтрин:

— А у вас неполная коллекция! Кэтрин, твое упущение. А как же Станислав Ежи Лец? А Ежи Гротовски? А…

Петя встревает:

— А ведь есть еще морские ежи!

— И противотанковые! — подхватывает девушка Оля.

Кэтрин — вечно она все испортит:

— Этого нам только не хватало. Пошли кофе пить.

Петя берет с собой куклу-перчатку: еж тоже кофе будет.

32

Говорить не о чем. Петя держит ежа на руке и дергает его головой в разные стороны. Еж «пьет» кофе. К кофе поданы сухари с маком.

— Не хочу кофе, — «голосом ежа» говорит Петя. — Хочу пива.

Оленька улыбается шутке, Кэтрин сосредоточенно сосет сухарь.

— Хочу пива! — капризно кричит еж и дергает лапками.

— Угомонись.

Оленьке неловко, что на Петю цыкают при посторонних (при ней). Наверно, ему неприятно.

— Петя, а что же это у вас еж, получается, алкоголик?

Петя трясет головой:

— Конечно! Как все ежи.

— А-а… — Оленька вежливо улыбается. Типа, смешная шутка.

— Не верите?

Оленька замирает в улыбке:

— Ну как же, верю.

— Нет, не верите. Я сейчас вернусь.

Еж снят с руки и брошен на кровать у двери. Петя исчезает.

— Статью тебе будет читать, — меланхолично заявляет Кэтрин.

— Может, не…

Петя возвращается, победно помахивая вырезкой из газеты.

— Оля! Слушайте внимательно!

У Пети почти такие же очищи, что и у Кэтрин. Статью он отставляет на расстоянии вытянутых рук.

— «В Великобритании растет число ежей-алкоголиков. Как заявил представитель Британского общества защиты ежей, животные пристрастились к пиву, которое садоводы-любители выставляют в мисках в целях борьбы с прожорливыми улитками-слизнями»…

У Пети уже брюшко, да и вообще он упитанный. Щечки. На щечках — щетина. Лоб с залысинами. Дальше — ежик («Кэтрин стрижет покороче, чтобы на дольше хватило»). Застиранная футболка и треники: на одной штанине перетерлась штрипка. Тапки.

— «Напившись, ежики теряют способность сворачиваться клубком. Они засыпают где придется, лежа на боку, что превращает их в легкую добычу для птиц»…

— Кэ-этрин! — слабый клекот из-за стены. Петя повышает голос:

— «В Великобритании, напоминает Dutsche Welle, ежи находятся под защитой. За жестокое обращение с этими животными законом предусмотрено тюремное заключение сроком до шести месяцев или существенный денежный штраф».

Кэтрин встает и уходит к папе.

— Надо же, — говорит Оленька.

— Так-то, а вы не верили!

Молчание.

— А я сам — еж! Видите, колючий.

Петя вытягивает поросший подбородок.

— Вам надо в Англию ехать. Вы там будете под защитой.

— Да! — Петя оглядывается на дверь. — Я бы от них всех уехал.

Возвращается Кэтрин.

— Петя, иди теперь к себе. Нам надо поговорить.

Петя мнется. Он весь день сидел у себя.

— Если тебе скучно, отправляйся работать, а не торчи дома. Оля, он, между прочим, медбрат. А уколы папе делать отказывается. Я сестру из поликлиники вызываю, деньги плачу.

— Папу колоть не буду, — бычится Петя. Обиженно поднимается и выходит, не оглянувшись.

— Он к папе очень привязан, — Кэтрин достает сигарету, открывает форточку. — А мать толком не помнит. Мамой я ему была. Вот, вырастила на свою голову.

Из-за двери — приглушенный голос:

— Екатерина Васильевна, прекратите на меня жаловаться.

Кэтрин и ухом не ведет. За дверью топчутся, потом все стихает.

— Ему четырех не было, когда мама умерла. И наступило у меня «счастливое отрочество». Тебе двенадцать лет, а ты и швец, и жнец, и на дуде игрец. Папа больше не женился, вообще никогда не приводил никого. Это меня травмировало бы. Потому что я тут была хозяйкой.

Кэтрин замолчала, затянулась сигаретой. Оленька осторожно начала:

— А почему тебя Петя сейчас…

— По паспорту я Екатерина. Петя всегда меня по паспорту зовет, когда злится.

— Но…

Кэтрин сморщила лицо, раздавила сигарету в пепельнице (еж), перебила:

— Это все папа. Откуда мне было знать, что у меня в свидетельстве о рождении стоит? Я только и слышала — Кэтрин, Кэтти, Кэт. Маме, кстати, эта игра не нравилась, но потом она сдалась. Для меня Екатерина — пустой звук.

— Но ты… ты же сказала, что терпеть свое имя не можешь!

Кэтрин поджала губы — было непонятно, хочет ли она продолжать разговор. Оленька подумала, что надо позвонить домой, сказать, чтобы свекровь в «Жлобус» не тащилась.

Кэтрин сощурила глаза, и вкупе с поджатыми губами лицо сморщилось в гусиную гузку.

— А я назло.

— Кому?

— Самой себе. Пусть будет хуже.

— Кому, тебе?

— Да! — гордо заявила Кэтрин. — Все равно моя жизнь кончена.

«Началось», — с тоской подумала Оленька.