Именно неповинного – ведь двадцать лет спустя практически всех арестованных в те годы реабилитировали, то есть оправдали. А замученных или убитых в тюрьме или в советском концлагере – посмертно. Выяснилось, что многих арестовывали просто по доносу соседа или сотрудника на службе – по доносу ложному. Доносчики, спору нет, виноваты. Но в первую очередь, конечно, виновата была власть – она создала такую обстановку, что практически любой донос об «антисоветских высказываниях» человека вел безо всякой проверки к его аресту, а дальше к пыткам, концлагерю или расстрелу. И многие сводили таким образом счеты с теми, кто им в чем-то мешал. Или просто – получали комнату арестованного соседа.
Если забирали обоих родителей – детей отправляли в специальный детский дом для детей «врагов народа»: так положено было называть арестованных людей. Причем не дожидались суда, чтобы так назвать, – хотя в правовом обществе только суд может объявить человека преступником. В Советском Союзе 30-х годов человек объявлялся преступником уже в момент ареста. А того, кто сомневался в вине арестованного мужа, жены, отца, друга, могли тут же и арестовать «за компанию» – за недоверие к «органам».
Чекисты пустили тогда в ход такой «афоризм»: «У нас ошибок не бывает». Хотя всем известно, что ошибку может допустить любая судебная система.
И дети должны были называть своих арестованных родителей «врагами народа» и вслух одобрять все, что пишут про них в газетах. А в тогдашних газетах их называли «негодяями» и «бешеными собаками», которых надо беспощадно убивать. И в школе, если попадался подлый человек в должности учителя, то мог прямо при всем классе поносить арестованного отца своего ученика последними словами. Кто хотел – ему поддакивал, а сын арестованного должен был молчать. Вот теперь и попытайтесь представьте себе состояние, настроение этих несчастных детей.
Многие из них никак не хотели в детдом – ведь они привыкли жить у себя дома. Они скрывались от милиции, становились беспризорниками, скитались по стране, боясь буквально всех и каждого: любой милиционер мог их схватить. Гайдар, уже понявший, что творится что-то ужасное и несправедливое, очень жалел детей, у которых государство отняло семью. Многих он знал лично и помогал им.
Была такая очень симпатичная книжка «Приключения Травки» – про маленького мальчика Травку, потерявшегося в Москве. Автором ее был писатель Сергей Розанов.
Много лет спустя выросший Травка – Адриан Сергеевич, сын писателя, – вспоминал, как в конце 30-х годов был с Гайдаром в лесу, на рыбной ловле. У этого мальчика тогда совсем недавно арестовали как «врагов народа» и маму, и отчима; арестован был и знакомый семьи, глава всех тогдашних комсомольцев А. В. Косарев. И вот, когда все уснули, Гайдар «вдруг спрашивает меня, мальчишку:
– Слушай, ты веришь, что Косарев – сволочь?..
– Не знаю.
– А что Наташа – сволочь, ты веришь?
Это об арестованной моей матери, вчерашней руководительнице Центрального детского театра.
– Я не понимаю...
– Ты не знаешь, не понимаешь, а я не верю, – лицо Гайдара искажено болью».
Он не верил в вину ни этих людей, ни первой своей жены, матери его сына Тимура, которая тоже была арестована, и Гайдар ходил по краю пропасти, добиваясь лично у всесильного «карлика» Ежова (он ведал тогда «органами») ее освобождения.
Родители Травки были тогда в разводе; но после ареста его матери и отчима писатель Сергей Розанов взял сына в свою новую семью – и уже сам ждал ареста: помогать детям «врагов народа» не полагалось, даже если это был твой сын... И мальчик запомнил, как в 1938 году Гайдар читал еще не напечатанную «Судьбу барабанщика» его отцу. «Книга напомнила о том, что в стране тысячи и тысячи детей остаются без родителей...» – то есть о том, о чем писать было нельзя: советская власть не разрешала ни вслух, ни тем более в книжках выражать сочувствие детям «врагов народа». Сталин лицемерно заявил в одном выступлении: «Сын за отца не отвечает». А сам действовал точно наоборот.
Гайдар задумывал написать именно про такой случай – отца мальчика арестовывают по доносу.
Но нельзя было печатать про это.
Как же автор вышел из положения?
Он заменил причину ареста – но все остальное, всю мучительную, тревожную атмосферу повести оставил без изменения.
3
На первых же страницах узнаем, что отец мальчика – героя книжки – оказался в тюрьме за растрату казенных денег. А растратил он их главным образом под непрерывным давлением своей любящей роскошь жены Валентины – мачехи героя повести Сергея. Приговор был – пять лет.
«Прощай! – думал я об отце. – Сейчас мне двенадцать, через пять лет – будет семнадцать, детство пройдет, и в мальчишеские годы мы с тобой больше не встретимся.
Помнишь, как в глухом лесу куковала кукушка и ты научил меня находить в небе голубую Полярную звезду? А потом мы шагали на огонек в школе и дружно распевали твои простые солдатские песни.
...Прощай! – засыпал я. – Бьют барабаны марш-поход. Каждому отряду своя дорога, свой позор и своя слава. Вот мы и разошлись. Топот смолк, и в поле пусто.
Так в полудреме прощался я с отцом горько и крепко, потому что – зачем врать? – был он мне старшим другом, частенько выручал из беды и пел хорошие песни, от которых земля казалась до грусти широкой, а на этой земле мы были людьми самыми дружными и счастливыми.
Утром я проснулся и пошел в школу. И когда теперь меня спрашивали, что с отцом, я отвечал, что сидит за обман и за воровство. Отвечал сухо, прямо, без слез. Потому что два раза подряд искренне с человеком прощаться нельзя!»
Через два года мачеха вышла замуж и, оставив Сергею денег на жизнь, «укатила с мужем на Кавказ».
...Есть такой рассказ у английского фантаста Г. Уэллса, где два путника идут по дороге навстречу друг другу, но в разном времени – один в латах римлянина, а другой – в современном костюме. И этот современный человек видит сразу и свое время и сквозь него – далекое прошлое. Так и в этой повести Гайдара рисуется один мир, вернее, туманная, несколько принаряженная картина этого мира, а сквозь него проглядывает или, скорее, подает неясные сигналы другой – реальный и страшный, но который не позволено властью описывать прямо, как он есть.
Сергей читает книжку о мальчике-барабанщике, которого заподозрили в измене, а его смелые поступки (он подавал сигналы о помощи своему отряду) присвоил себе толстый и трусливый музыкант. «Ярость и негодование охватили меня при чтении этих строк, и слезы затуманили мне глаза... Это я... то есть это он, смелый, хороший мальчик, который крепко любил свою родину, опозоренный, одинокий, всеми покинутый, с опасностью для жизни подавал тревожные сигналы».
Живет Сергей летом один в квартире, и становится ему все тоскливей и тоскливей. Какие-то полузнакомые ребята (парень со двора Юрка, «прохвост и выжига», представляет их ему так: «Знакомься... Огонь-ребята и все, как на подбор, отличники») угощают его пивом. «Стало весело. Я смеялся и все кругом смеялись тоже». Как попал домой – уже не помнил.
«Очнулся я уже у себя в кровати. Была ночь. Свет от огромного фонаря, что стоял у нас во дворе, против метростроевской шахты, бил мне прямо в глаза.
Пошатываясь, я встал, подошел к крану, напился...
И опять, как когда-то раньше, непонятная тревога впорхнула в комнату, легко зашуршала крыльями, осторожно присела у моего изголовья и, в тон маятнику от часов, стала меня баюкать:
Ай-ай!
Ти-ше!
Слы-шишь?
Ти-ше!»
А потом появляется в его незапертой квартире веселый незнакомый человек и объясняет – «Так знай же, что я не вор и не разбойник, а родной брат Валентины, следовательно – твой дядя. А так как, насколько мне известно, Валентина вышла замуж и твоего отца бросила, то, следовательно, я твой бывший дядя. Это будет совершенно правильно».
4
Тут-то и начинают разворачиваться удивительные события и приключения Сергея – со стрельбой в финале.
Но сначала все усиливается замечательно описанная Гайдаром беспричинная, в сущности, тревога, которая преследует его героя. Тревога и страх. Именно те чувства, которые преобладают в самом воздухе тех лет. Боятся почти все – за себя и за близких. Боятся не родные уголовников – этих-то преступников власть считает социально близкими. А только те, у кого кто-то из родственников осужден за преступления политические. То есть ни за что – за инакомыслие, которое в сегодняшней России, как и в других нетоталитарных странах, не считается преступлением.
Растрата отца Сергея тоже относится «всего лишь» к уголовным преступлениям. И его сыну бояться в общем-то нечего. А он боится. Так пытался писатель передать своим читателям-подросткам, что он знает про их беду, что он – с ними, он сочувствует им...
«Крупные слезы катились по моим горячим щекам, горло вздрагивало, и я крепко держался за водосточную трубу.