Однажды утром, когда мы усаживались на свои места, чтобы слушать заключительную речь обвинителя, Лео неожиданно повернулся ко мне и сказал: «Ну, скоро конец» — и вдобавок одарил меня такой многозначительной улыбкой, будто мы с ним пара заговорщиков. Сердце тут же затрепетало. Этот момент, как выяснилось, предвосхищал дальнейшее развитие событий.
Мы действительно оказались сродни заговорщикам, когда началось обсуждение, потому что наше мнение по данному делу полностью совпадало. Проще говоря, мы оба были за безоговорочное оправдание. Самый факт убийства сомнений не вызывал — обвиняемый признался, и не было никаких причин это признание оспаривать. Дебаты разгорелись по поводу другого — считать ли действия обвиняемого самообороной? Мы с Лео оба были за самооборону. Точнее, мы искали малейшие поводы усомниться в том, что имеем дело с преднамеренным хладнокровным убийством, — и, надо сказать, находили. Другие присяжные наше мнение не разделяли. Приходилось напоминать им, что у подсудимого нет судимостей, а это ли не удивительно, принимая внимание, что он из Гарлема? Кроме того, подсудимый боялся потерпевшего как огня, а последний, между прочим, был главарем самой отвязной шайки. Известно, что потерпевший долгое время угрожал обвиняемому, так что тот даже обращался в полицию. Наконец, орудие убийства — нож для резки картона — было для обвиняемого рабочим инструментом, поскольку он трудился на погрузке. Поэтому наша версия была такой: потерпевший и трое его дружков окружили парня, которому ничего не оставалось, кроме отчаянной, до паники, самозащиты. Весьма правдоподобно — в наших глазах. По крайней мере, достаточно фактов, чтобы всерьез рассматривать версию о необходимой самообороне.
Целых три дня мы все кружили на одном месте. Обсуждение зашло в тупик: я и Лео по-прежнему настаивали на своем, вразрез с мнением остальных заседателей. Правила предусматривали нашу полную изоляцию — встречаться и обсуждать дело мы могли только днем, в зале совещаний присяжных. На ночь нас размещали в номерах убогого мотеля неподалеку от аэропорта Кеннеди, где разрешалось смотреть телевизор, поскольку «наше» дело явно не входило в разряд сенсационных, но звонить друзьям и знакомым запрещалось.
Поздно вечером у меня в номере раздался телефонный звонок, и я вздрогнула. Кто бы это мог быть? Хорошо бы Лео. Он ведь мог узнать, в каком номере я живу, когда мы все вместе в сопровождении судебного исполнителя возвращались с ужина. Впотьмах я нащупала трубку и шепотом сказала «алло».
Лео отозвался тоже шепотом. Потом пояснил (в чем совершенно не было необходимости):
— Это присяжный номер девять. Лео.
— Знаю. — Я почувствовала, как кровь отхлынула от лица.
— Слушай, — сказал он. За три дня, проведенных вместе, я успела полюбить его привычку начинать так любое предложение. — Слушай, вообще-то я не должен тебе звонить. Но я тут с ума схожу…
Что он имел в виду: сходит с ума от скуки? Или сходит с ума по мне? Очевидно, первое. Последнее слишком хорошо, чтобы быть правдой.
— Понимаю, — сказала я по возможности спокойным голосом. — Я тоже все время думаю об этом деле. Есть от чего с ума сойти.
Лео хмыкнул, помолчал и, наконец, произнес:
— Как представишь, что твою судьбу решает дюжина недоумков, удавиться хочется!
— Так уж и дюжина, — попыталась сострить я. — Говорите за себя, молодой человек!
Лео засмеялся, и я тоже, пытаясь справиться с волнением.
— Ну, хорошо, — сказал он. — Десять недоумков. По крайней мере, восемь точно.
— Ага, — согласилась я.
— Нет, кроме шуток! Разве можно таким доверять ответственное дело? Одни упрямы как бараны, но дальше своего носа не видят, другие — как ветер мая: что им сосед по столу за ленчем посоветует, то и сделают.
— Ага, — снова сказала я, ощущая необыкновенный душевный подъем. Наконец-то мы общаемся один на один, да еще когда я лежу под одеялом, в темноте. Я закрыла глаза, представляя его в постели с телефонной трубкой в руке. Удивительно, как я хотела его — незнакомца, по сути.
— Вот уж не думал, — продолжал Лео, — что суды присяжных — такой отстой. Если уж быть подсудимым, так лучше предстать перед нормальным судьей.
Я сказала, что, пожалуй, тоже предпочла бы судью.
— Черт побери, да я бы предпочел продажного судью этой команде уродов! Пусть он берет взятки с моих врагов.
Потом он смешил меня, пересказывая совсем уж нелепые истории, на которые другие заседатели всерьез ссылались во время обсуждения. Это было, как ни странно, тоже приятно — в замкнутом пространстве убогой комнаты послушать ни к чему не обязывающие сплетни, что называется, «из жизни».
— Наверное, некоторые просто любят звук собственно го голоса, — сказала я. — Но вы явно не из их числа, мистер Замкнутость.
— Я не замкнутый, — без особой уверенности возразил Лео
— Да неужели? — не уступала я. — Мистер Плейер. И наушников-то он не снимает, только бы ни с кем не разговаривать.
— Но я же сейчас разговариваю.
— Давно пора! — Я совсем расхрабрилась: еще бы! В темноте болтать по телефону очень легко.
Молчать тоже было легко.
После паузы я вспомнила: нам ведь запрещено разговаривать по телефону, тем более о деле. Что будет, если наша добросовестная нянька, судебный исполнитель Честер, нас застукает? Не миновать тогда неприятностей.
— Пожалуй, — согласился Лео, а потом неторопливо добавил: — Но риск еще больше возрастет, если я сейчас к тебе приду, правда?
— Что? — переспросила я, хотя прекрасно его слышала.
— Можно, я сейчас приду к тебе? — повторил он.
Я быстро села в постели, расправляя одеяло.
— А Честер? — напомнила ему я, чувствуя собственную предательскую слабость.
— Честер пошел спать. В холле никого нет, я проверял.
— Правда? — Больше ничего не придумывалось.
— Правда-правда. Ну, так как?
— Что «как»? — по-идиотски откликнулась я.
— Можно, я приду? Просто… поговорить. Не по телефону. Ты и я.
Я не верила, что он хочет просто поговорить; мало того, теплилась надежда, что он не ограничится разговорами. Я представила себе, какой шум начнется, если выяснится, что присяжные заседатели номер девять и десять, наплевав на правила, удовлетворяют свои сексуальные аппетиты. Из-за наших необдуманных действий может пострадать подсудимый, ведь, случись что, результаты слушаний будут признаны недействительными. Затем я вспомнила, что на мне, как назло, весьма несексуальная футболка и простые хлопчатобумажные трусики — первое, что попалось под руку. В голове пронеслось, что порядочные девушки ничего не позволяют при первом свидании, если хотят продолжения отношений ими хотя бы уважения.