Ничто не побеспокоило меня, и я заснул почти сразу, бесконечно измотанный, но не утративший страха, что почувствую на сердце мерзкую тяжесть.
4
Солнце стояло высоко, когда мой спутник пробудил меня от тяжкого сна и сообщил, чт5 каша готова, пора купаться. В палатку сочился приятный запах поджаренного бекона.
— Река все поднимается, — сказал мой друг, — многие островки исчезли. Да и наш куда меньше.
— Дрова еще есть? — сонно спросил я.
— И дрова, и остров кончатся завтра, одновременно, — засмеялся он. — До тех пор хватит.
Я нырнул в воду с самой стрелки острова, который и впрямь уменьшился за ночь. Купание взбодрило меня, былые страхи вымылись, испарились. Солнце сверкало, я не видел ни единого облачка, но ветер не утихал.
Вдруг я понял слова моего друга. Он решил остаться, он не спешит! «До тех пор хватит…», до утра, значит. Другими словами, мы пробудем на острове еще одну ночь. Я удивился. Вчера он говорил иначе. Почему же он передумал, что случилось?
Пока мы завтракали, от берега отрывало целые куски. Со вчерашнего вечера мой спутник как-то странно изменился: то ли он волновался, то ли смущался, то ли что-i о подозревал. Сейчас я просто не знаю, как это описать, но тогда, тревожась, я знал одно: он испуган!
Съел он очень мало, почти не курил. Разложив рядом карту, изучил отметки на ней.
— Лучше бы нам поскорее уйти, — сказал я и с неприятным удивлением услышал:
— Лучше-то лучше, если пустят.
— Кто? — как можно бесстрастней спросил я. — Стихии?
— Силы этого жуткого места, — ответил он, глядя на карту. — Если есть на свете боги, это они.
— Только стихии бессмертны, — откликнулся я с самым естественным смехом, но спутник мой, швед, серьезно взглянул на меня сквозь дым костра и проговорил:
— Нам очень повезет, если мы уйдем невредимыми.
Именно этого я и боялся, но никак не мог задать прямой вопрос. Так собираешься вырвать зуб — ничего не поделаешь, надо, но откладываешь, медлишь…
— А что такое случилось? — наконец спросил я.
— Ну, — спокойно ответил он, — во-первых, нет одного весла.
— Нет весла! — повторил я в испуге, потому что мы правили им как рулем, а плыть без руля по Дунаю в половодье — неминуемая смерть. — Как же так…
— И в лодке нашей течь, — прибавил он, и голос его дрогнул.
Спутник мой встал и повел меня к байдарке. Она лежала ребрами вверх, между костром и палаткой, так же, как недавно, ночью.
— Только одно, — сказал друг, наклоняясь, чтобы его поднять. — А вот и дыра в днище.
Я чуть не признался, что несколько часов назад ясно видел два весла, но передумал и подошел поближе.
В самом дне байдарки зияла ровная щель, словно кто-то аккуратно вынул полоску дерева, или острый камень пропорол нашу лодку во всю длину.
— Хотели приготовить жертву к закланию… нет, две жертвы, — сказал швед, наклонившись и ощупав трещину.
Когда я совсем не знаю, что делать, я свищу, засвистал и тут, как бы не замечая его слов.
— Ночью ее не было, — сказал он, выпрямился и посмотрел куда-то, не на меня.
— Это мы и пропороли, когда втаскивали на берег, — сказал я, перестав на минуту свистеть. — Камни такие острые…
И умолк, ибо он, повернувшись, взглянул мне прямо в глаза. Я и сам прекрасно знал, что говорю чушь. Начнем с того, что камней здесь вообще нет.
— Понятно!.. — констатировал он и скрылся в кустах.
Оглядевшись кругом, я впервые заметил в песке глубокие вмятины, побольше и поменьше, одни — как чайная чашка, другие — как чаша. Конечно, маленькие кратеры выдул ветер, тот же самый, что поднял и бросил в воду весло. Одного не мог он сделать — трещины в байдарке, хотя лодку и впрямь могло пропороть камнем. Я осмотрел берег, что не пошло на пользу этой гипотезе, но за нее ухватилась та убывающая часть сознания, которая именуется «разумом». Я хотел непременно все объяснить, как хочет объяснить мироздание — пусть глупо, пусть нелепо — тот, кто стремится жить по правде и по долгу. Тогда мне казалось, что сравнение это очень точное.
Не теряя ни минуты, я поставил на огонь смолу, хотя в самом лучшем случае байдарка была бы готова только завтра. Мой друг помогал мне, и я со всей небрежностью обратил его внимание на следы.
— Да, — сказал он, — знаю. Они по всему острову. Ну, их-то ты объяснишь?
— Ветер, — сразу откликнулся я.
Швед не ответил, мы поработали молча. Я тихонько следил за ним, и, видимо, он — за мной. Он долго молчал, потом заговорил так быстро, словно ему хотелось поскорее от чего-то избавиться:
— Странная штука… ну, со вчерашней выдрой.
Я ждал совсем другого и удивленно взглянул из него.
— Как ты считаешь, это и вправду выдра?
— Господи, а что же еще?
— Понимаешь, я первый ее увидел, и она… она сперва была куда больше…
— Солнце садилось сзади, — предположил я. — Ты смотрел туда, вверх по течению.
Он секунду-другую глядел на меня, не видя, словно думал о чем-то ином.
— И глаза странные, желтые… — продолжал он как бы про себя.
— Тоже от солнца, — засмеялся я оживленней, чем надо. — Ты еще станешь гадать, кто тот человек в лодке…
Вдруг я решил не кончать фразы. Он снова вслушивался, подставив ухо ветру, и лицо у него было такое, что я замолчал. Так разговор и оборвался; друг вроде бы не заметил этого, но минут через пять, стоя над лодкой с дымящейся смолой в руке, серьезно взглянул на меня.
— Вот именно, — медленно произнес он. — Если хочешь знать, я гадал, кто это там, в лодке. Тогда я подумал, что это не человек. Как-то все быстро появилось, словно вынырнуло из воды…
— О, Господи! — закричал я. — Тут и так странностей хватает! Чего еще выдумывать? Лодка как лодка, человек как человек, плыли они вниз по течению, очень быстро. И выдра как выдра, не дури!
Он все так же серьезно глядел на меня, не обижаясь, не отвечая, и я набрался храбрости.
— Да и вообще, — продолжал я, — не выдумывай ты, ради Бога. Ничего нет, только река и этот чертов ветер.
— Дурак, — отвечал он приглушенно и тихо. — Нет, какой дурак! Именно так и рассуждают все жертвы. Как будто ты сам не понимаешь!.. — презрительно, но и покорно проговорил он. — Лучше сиди потише, сохраняй разум. Не обманывай себя, не старайся, хуже будет, когда придется увидеть все, как есть.
Ничего у меня не вышло, я не знал, что сказать, он был прав, а я был дурак — не он, я. Тогда он легко обгонял меня, а я, вероятно, обижался, что отстаю, что не так чувствителен к необычному и не вижу, что творится под самым моим носом. По-видимому, он знал с самого начала. Но тогда я просто не понял, что он такое говорит о жертве и почему именно мы с ним на что-то обречены. С этих минут я перестал притворяться, однако с этих же минут страх мой умножился.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});