Но случилось то, чего я меньше всего ожидал: ребенок мой. На девяносто девять целых девять десятых процента. Когда Анечка с гордым видом вручила мне заключение и, вздернув подбородок, уточнила: «Когда день свадьбы?», сказать что я офигел, ничего не сказать. Я просто стоял, как призрак, и наблюдал со стороны, как моя жизнь катится под откос.
Катя просила позвонить ей, когда будет результат теста на ДНК. Но что я мог ей сказать? Извини, мало того, что я тебе изменил, так еще и налажал и теперь стану отцом ребенка, рождения которого не жду?! Вот правда, положа руку на сердце, во мне не дрогнул ни единый мускул, когда Аня сказала, что я точно, а вернее, с уверенностью на девяносто девять целых девять десятых процента, стану отцом. Я заранее ненавидел его мать, но еще больше я ненавидел себя. Но при этом, хоть убейте, не помнил момента, как так вышло! Я готов был пойти даже на гипноз, чтобы детально восстановить события того злополучного вечера, но мне позвонила мать.
– Марк, пожалуйста, приезжай! – рыдала она в трубку. А ведь у меня были другие планы: я собрался с духом, и даже, кажется, подобрал слова, чтобы поговорить с Катей и убедить ее, что несмотря ни на что нам надо быть вместе. Несмотря на чужого ребенка. Если она меня простит, то я сделаю так, что этот малыш никоим образом не помешает нашей жизни. Но в мои планы вторглись родители. Вернее, отец. – У отца подозрение на инсульт. Его увезли только что в клинику.
Конечно же, какими бы сложными не были у меня отношения с родителями, я сорвался в больницу. У отца подтвердили обширный инсульт.
– К сожалению, прогнозы неутешительны: задета большая часть мозга, и есть вероятность, что ваш отец не сможет вернуться к привычной жизни, – вынес приговор врач.
И вот так в одночасье на мои плечи легла ответственность за родителей и за фирму отца. И, как бы я не хотел ее возглавлять, мне пришлось. Потому что одно правило за всю жизнь от отца я все же уяснил: хочешь сделать хорошо – сделай сам.
Тот период жизни всегда вспоминаю с содроганием: я мотался между фирмой, деловыми обедами и клиникой, а ночами вникал в те сферы жизни и бизнеса, которые, я надеялся, мне удалось бы избежать. Времени не хватало на еду и сон, не то, что на посторонние мысли.
В университете пришлось взять академический отпуск, да и я не собирался и не горел желанием туда возвращаться. Больше не имело смысла без Кати.
Катя…когда все более – менее в моей непростой жизни пришло в норму, и я, как мне хотелось думать, составил идеальный план, чтобы убедить ее в том, что расставаться нам нельзя, набрал одним поздним вечером ее номер. Просто чтобы услышать ее голос. Да пусть даже молчит! Главное знать, что на том конце провода – ОНА.
Но сухой безэмоциональный голос повторял мне из раза в раз, что абонент недоступен. Даже когда я набрал ее в тридцатый раз. Даже когда разбил телефон об стену. И продолжил названивать с телефона в своем кабинете, ситуация не изменилась. Кати не было.
И только в этот момент я окончательно осознал: я потерял ее. Катя приняла решение и сделает все, чтобы мы больше не встретились. И я даже понимаю ее: сомневаюсь, что сам смог бы простить измену. Но…я же просил ее дать шанс, поговорить. А она лишь молча ушла, оставив меня со всем дерьмом наедине…
И, когда я думал, что хуже быть уже не может, в наш дом одним «прекрасным» утром заявилась Аня с родителями.
Глава 11
Я стою у окна, скрестив руки на груди, и лениво наблюдаю за театром абсурда: родители Ани орут, на чем свет стоит. «Совратил девочку», «ребенка заделал и в кусты», «кобель», «заставлял сделать аборт бедняжку» – эти фразы повторялись за последние сорок минут с завидной регулярностью. Мама сидела бледная, как мел, с неестественно выпрямленной спиной и смотрела на меня с укором. Да, ма, прости, вот такой я вырос у тебя гандон. Не отрицаю.
Аня сидела рядом со своей матерью, «стыдливо» опустив глазки в пол и сложив руки на коленях. Прям примерная школьница. Красота! Не выдержав этого зрелища, отрываюсь от подоконника и молча иду на выход.
– Стоять, паршивец! Я еще не закончил! – орет папаша, багровея на глазах.
– Как закончите, выход там же, где и вход. Всего доброго. У меня, знаете ли, время не резиновое.
Но как бы я не хорохорился, жениться мне все же пришлось. Тесть мой тоже не последний человек, все-таки прокурор, и когда мне грозило обвинение в «изнасиловании», а в офис зачастило ОБЭП, пришлось сдаться. Не потому, что я боялся тюрьмы, нет, тут как раз мне было параллельно. Вместе с Катей куда-то испарился интерес к жизни. Я перестал участвовать в гонках, хотя скорость и адреналин всегда были лучшими антидепрессантами даже в самые тяжелые времена. А тут вытаскивать себя из этого болота не было желания, наоборот, хотелось утопиться в нем.
Я не мог потерять фирму: у отца только наметилась положительная динамика, к нему возвращалась речь, и он даже мог держать какие-то предметы в руках. И я не мог прийти в один прекрасный день и сказать, что фирму растащили на кусочки шакалы, потому что я отказался жениться на дочке прокурора. Отец все же. Хоть кому-то в этой жизни хотелось принести пользу. И раз прокурорская дочка требует меня в свое личное пользование, пусть. Она просто еще не знает, что игрушка сломана.
Свою свадьбу я не помню. Напиваться я начал еще накануне, так что к моменту, когда надо было произнести похоронное «Да!», я едва стоял на ногах. Но вот Аньку я все же запомнил: отекшая – на восьмом месяце беременности – но все же влезла в пышное белое платье, напоминая при этом бабу с самовара. Главное, что выглядела довольной и улыбалась гостям за нас двоих. Потому что я самым бессовестным образом свалил с середины праздника, так что не было у нас первой брачной ночи. И вообще никакой. Потому что на следующий день моя новоиспеченная